Игорь Бунич - Д’Артаньян из НКВД: Исторические анекдоты
Я, когда в академию ушёл, слышал, что он в гору пошёл при Рюмине и лично участвовал в аресте Абакумова. Так что решил, что ему точно крышка. Оказалось, ошибался. Совсем даже наоборот. Все начальство — прямое и непосредственное — к стенке поставил, а сам вынырнул на белый свет уже с двухпросветными погонами.
— Узнал, — бурчу я, — что случилось?
— Да ничего не случилось, — отвечает он, — зашёл бы к нам завтра часиков так в одиннадцать… На седьмой подъезд. Я пропуск спущу. Договорились?
— Завтра не могу, — говорю я, — в командировку уезжаю…
— Знаем, знаем, — смеётся он, — послезавтра поедете. Ничего страшного.
Прихожу назавтра я, как мне было сказано, к седьмому подъезду. Встречает меня, улыбается:
— Давно не виделись, Василий Лукич. Пополнели вы что-то. А так — молодцом!
Раньше он меня только “товарищ полковник” осмеливался называть, а тут фамильярничает дальше некуда!
— Ладно на комплименты исходить, — раздражительно сказал я, — зачем вызывали?
— Упаси Бог, — говорит он, — чтобы я такого человека, как вы, осмелился побеспокоить. Человек я ещё маленький. А вызывает вас лично Иван Александрович, у которого я сейчас порученцем состою.
Иван Александрович — это генерал армии Серов, который в те годы “конторой” нашей заведовал. Я его ещё с довоенных лет помню. Переведён был в органы из артиллерии, поскольку не хватало расстрельных команд в тридцать седьмом году. Одной такой командой он ещё лейтенантом три года командовал и начальству приглянулся. Маршал Жуков в нём души не чаял и, сделал его представителем органов сперва при своём штабе, а затем и половины Германии. Вдвоём они половину Германии к себе на дачные участки вывезли. Абакумов хотел их тогда разоблачить, да не успел. А когда хозяина не стало, Жуков взял себе Министерство обороны, а Серов — нашу контору, а заодно и ГРУ.
Сам понимаешь, когда такой человек вызывает, всегда озноб по коже. Власть у них такая невероятная, что может прямо в своём кабинете шлёпнуть — и ничего. За ноги оттащат в подвал и кремируют. А надо — и живым в печку сунут, чтобы вину успел осознать.
Впрочем, утешало то, что для такой процедуры меня вовсе не обязательно было на самый верх вызывать. Тот же “шестёрик”, что мне по телефону звонил, мог меня прямо дома оприходовать. Тем более, что я один живу.
Ну, ладно. Заводит он меня в приёмную: “Подожди здесь!”
Сам — шасть за дверь. Через минуту, примерно, голову высовывает и показывает кивком — проходи, мол.
Вхожу.
Генерал Серов в старом абакумовском кабинете сидел. Только у Виктора Семёновича портрет Сталина был во весь рост, а у нового — портрет и бюст Никиты Сергеевича.
Я, конечно, по всей форме рапортую:
— Товарищ генерал армии, прибыл по вашему приказанию!
А он из-за стола выходит и навстречу мне с протянутой рукой.
— Очень рад видеть вас, полковник! — говорит, — много наслышан о ваших делах. Будь моя воля, никогда бы вас в резерв не отпустил…
“А шлёпнуть бы приказал”, — думаю я.
— Садитесь, садитесь, полковник, — продолжает генерал, — курите, если хотите. Расскажите про своё житьё-бытьё. Не скучаете ли? Потерпите немного. Скоро вернём вас в строй. Мы золотыми кадрами разбрасываться не должны. Как вы считаете?
Я, конечно, помалкиваю. Уж коли я — “золотой кадр”, то и говорить мне нечего. Незачем. Золото — оно всегда золото.
Усадил меня Серов за столик, а сам напротив присаживается. Вздохнул я, вспомнив, как за этим же самым столиком Абакумов покойный со мной последний раз откровенничал перед арестом.
Понял генерал моё настроение и говорит:
— Знаю, бывал ты уже не раз в этом кабинете, Василий Лукич. Я специально ничего здесь не меняю, хоть и не дружили мы с Виктором Сергеевичем, царство ему Небесное, но это был человек. Дело знал. Помянем его, Василий Лукич!
И наливает две рюмки какого-то зелёного ликёра.
Кабы не этот тост, никогда бы пить не стал. Отказался бы. Но память Виктора Семёновича решил почтить. В старые бы времена мучеником бы его прославили, а может, канонизировали как святого. При Сталине ведь его арестовали, а при Хрущёве — шлёпнули.
— Не знал? — обратился Лукич ко мне, прервав рассказ, — ты многого ещё не знаешь…
Василий Лукич помолчал немного. Я ему чаю его любимого холодного налил, сахарок ложечкой размешал, чтобы не отвлекался он, и жду, не дышу.
— Значит, помянули мы Абакумова, — продолжал Василий Лукич, — убрал генерал Серов бутылку, снова ко мне подсаживается и говорит:
— Слышал, ты, Василий Лукич, в Казань собрался?
— Да, — кивнул я, — в командировку меня туда посылают от общества “Знание”. Лекции читать.
— Хорошее дело, — соглашается генерал, — я бы тоже с удовольствием лекции народу читал, коль было время. Но нет времени, Лукич. В этом кабинете и работаю, и живу. Сплю на старом диване, что от Игнатьева остался. Понимаешь?
Как тут не понять. Ясное дело, что времени нет.
— А потому, — продолжает генерал, — уж, коль ты в Казань собрался, то не мог бы заодно маленькую нашу просьбу выполнить? Дело-то совсем пустяковское, но ты сам поймёшь, что кроме тебя его по нынешним временам и поручить некому. Из-за деликатности самого дела. Ты, Василий Лукич, уже столько всякого знаешь, что если ещё немного чего узнаешь, не страшно. А новые допуска открывать — сам знаешь какая морока! Да и людей подходящих где возьмёшь? Вы, Василий Лукич, смену себе не подготовили, а если кого и успели чему научить, то этих товарищей пришлось, к сожалению… Сам понимаешь.
— Да, пожалуй, вы правы, товарищ генерал, — говорю я, совсем освоившись, — по деликатным делам никого более и не сыскать. Всю службу я только деликатными делами и занимался: то Ленина в зоне стерёг, то Гитлера в Москву возил, то сразу троих Сталиных допрашивал по золотым часам…
— Тихо, тихо, — подскочил Серов и рукой на стены показывает, — что это тебя, Лукич, понесло? О твоих делах никто права не имеет знать. Даже я такого допуска не имею, а если имею, то только по должности.
Так вот: нынешнее дело, конечно, не такое масштабное, как твои прежние дела, ибо всё мельчает и деградирует в этом мире. И не очень даже, скажу тебе честно, интересное. Заключается дело в следующем. В Казани сейчас проживает после отбытия срока и реабилитации сын Сталина Василий. После известных тебе, Лукич, событий пятьдесят третьего года Василия Иосифовича пришлось посадить за очень странное поведение. Речь идёт не о том, что он повсюду орал об убийстве своего отца, а о том, что он по непонятным причинам почему-то считал себя наследником чуть ли не престола, претендуя быть вождём советского народа, а также партии и правительства. Если бы товарищ Сталин принял решение сделать свою власть наследственной, он бы оставил необходимые документы, проведя их либо через съезд, либо через партконференцию, либо хотя бы через Президиум ЦК. Но, поскольку товарищ Сталин никаких подобных документов не оставил и даже этого вопроса не поднимал, то все претензии Василия Иосифовича были найдены необоснованными и провокационными. А потому было принято решение изолировать его от общества под предлогом ложного доноса на маршала авиации Новикова. Когда же Василий Иосифович несколько успокоился (“и окончательно спился”, — добавил я про себя), было высказано мнение о возможности его освобождения и даже возвращения воинского звания на предмет выплаты соответствующей пенсии. Так и поступили, избрав ему для проживания город Казань.
Пока генерал не сказал мне ничего нового. Всё это я и без него знал, и даже больше.
Между тем генерал Серов придвинулся ко мне ближе и, понизив голос, продолжал:
— Нам удалось выяснить, что после окончания Василием лётного училища товарищ Сталин подарил ему именной пистолет системы “браунинг” номер два. Есть версия, что на небольшой серебряной дощечке, вделанной в рукоятку пистолета, говорится, что подарок — в честь окончания училища.
Генерал перешёл на шёпот:
— Но есть версия, что именно из этого пистолета товарищ Сталин… это… того… свою жену Надежду Аллилуеву. Понимаешь? И сыну подарил этот пистолет вовсе не в честь окончания училища, а в назидание после какого-то очередного пьяного безобразия. Мол, как с твоей мамашей поступил, так и с тобой поступлю, если не образумишься. И даже на именной пластинке якобы написано: “Помни о маме!” Так вот, Лукич, этот пистолет надо у него отобрать.
— А почему этот браунинг у него не отобрали, когда он срок получил? — спрашиваю я, удивляясь.
— Прохлопали, товарищи, — генерал только руками развёл, — всё, что могу сказать. Преступная халатность — других слов нет. Понесли уже заслуженное наказание.
Генерал провёл рукой по горлу.
— Мы до недавнего времени вообще об этом пистолете не знали ничего, — признался он, — и не узнали бы, наверное, если бы Василий Иосифович не стал этим браунингом в кабаках казанских размахивать в пьяном безобразии, произнося в адрес вождей партии и правительства угрозы.