Вадим Бабенко - Черный Пеликан
Дождь все не прекращался, и дорога ухудшилась; твердое покрытие уступило место вязкому размокшему грунту, на котором Альфа-Ромео вел себя не слишком уверенно. Впереди показалась развилка, но наш проводник молчал, даже перестав хлюпать носом. «Луис!» – окликнул я его, и он встрепенулся, покрутил головой и прогундосил: – «Налево». Я переспросил, надеясь, что это ошибка – влево уходила совсем уж разбитая колея, вся в рытвинах и широких лужах. «Налево, налево, – подтвердил подросток, – близко уже, скоро доберемся». Я ругнулся в пространство, нехотя свернул, и мы затряслись по ухабам, стараясь не стучать зубами. Машину то и дело заносило, и я пытался соблюдать максимум осторожности, но все же отвлекся один раз на какой-то силуэт, будто бы мелькнувший у обочины, неудачно дернул руль, въехав ведущими колесами в жидкую грязь, и мы тут же завязли глубоко и прочно, развернувшись почти поперек и лишь чудом не съехав в придорожную канаву.
Надо отдать должное моим спутникам – никто не роптал и не жаловался, несмотря на то, что это им, а не мне, истинному виновнику происшествия, пришлось вылезать из теплой кабины под дождь и толкать непослушный автомобиль, никак не желавший трогаться с места. В конце концов я разделил их участь, усадив за руль Луиса, как самого легкого из нас, и строго-настрого приказав ему быть поаккуратнее со сцеплением. Только тогда машина поддалась, и вскоре мы уже катили дальше, перемазанные в грязи с головы до пят, посмеиваясь над собой и ругая невозможную погоду.
Юлиан, будто взбодрившись на свежем воздухе, забыл про Веру и вновь повеселел. К тому же, дождь наконец прекратился, а слева показались песчаные холмы, очень похожие на настоящие дюны, о чем я и сообщил ему осторожно, опасаясь, что Луису придет в голову поправить меня в случае ошибки. Но проводник молчал, равнодушно уставившись в окно, а Юлиан прищурился победительно, не иначе ощущая себя отважным первопроходцем. Я не стал говорить ему, что по дороге вокруг – совсем не то, что пешком через; вполне могло быть и так, что вскоре он узнает это еще лучше меня. Сам же я не чувствовал ничего, глядя на пологие склоны, поросшие кустарником – ни воодушевления, ни горечи, лишь вспомнил мельком свой неудачный ночной побег, случившийся вечность тому назад, и не испугался воспоминания ничуть.
Мы проехали еще несколько миль без всяких приключений, а потом, посмотрев на циферблат, я увидел, что стрелки приближаются к двум часам пополудни, и скомандовал привал, тем более, что Луис давно уже ерзал на заднем сиденье и проявлял заметное беспокойство. «Далеко еще?» – спросил я его, аккуратно съехав на обочину и убедившись, что грунт под колесами достаточно плотен. «Да нет, рядом уже», – беспечно махнул он рукой и потрусил к ближайшему холму. Мы с Юлианом последовали его примеру, потом, вернувшись, достали термосы и еду, но подросток все не появлялся. Прождав его с полчаса, мы обеспокоились не на шутку и отправились на поиски, которые, как и следовало ожидать, оказались тщетными. По какой-то непонятной причине наш проводник бесследно исчез.
Это было отклонение от плана, отклонение непредвиденное и, отчего-то, крайне неприятное. Я вдруг ощутил всю суровость пейзажа, в котором мы были непрошеными чужаками, вспомнил разом прежние свои опыты, что казались теперь напрасным предупреждением: все равно заносит туда, где неуютно, а потом – оторопь и страх, и порою поспешное бегство. Мир вокруг стал внезапно куда больше и угрюмей, чем до того, а автомобиль сморщился и готов был будто смяться в лепешку от любого толчка на манер консервной банки.
Юлиан, тут же посерьезневший, почувствовал наверное мою неуверенность и спросил хрипло: – «Ну что? Заплутали, да? Ждать будем, может вернется?» У меня внутри шевельнулась невнятная злоба – на него, на Луиса, на дюны слева и грязную дорогу, на совершенно опостылевший дождь, что опять заморосил мелкой пылью, и на себя самого, готового раскиснуть, чуть только что-то пошло не по-моему. «Нет, ждать не будем, – ответил я холодно, стараясь, чтобы голос меня не выдал. – Некогда ждать, сам он виноват. Подберу на обратном пути…» С этими словами я схватил оба термоса и пошел к машине, словно не желая больше обсуждать очевидное. Юлиан молча уселся рядом, и мы покатили дальше, вглядываясь в серую морось и размышляя, наверное, об одном и том же.
Да, вертелось у меня в голове, именно этого и следовало ждать – или еще чего-то вроде. Свяжись с ловчилами… А Джереми и есть таковой, кто же еще, и этот его посыльный тоже, даром что подросток придурковатый. Вообще, что угодно могло случиться, с такими никогда не знаешь наперед, к тому же он сразу небось что-то замышлял, а дорога – она вела к нужному ему месту, и значит деревня может быть совсем в другой стороне… Развернуться что ли? Сейчас развернуться или еще проехать немного?
Юлиан вдруг прокашлялся и вновь спросил: – «Куда ехать-то знаешь? А то, может, назад?»
Слюнтяй, подумал я в сердцах. Никакие сигналы не проносились между нами более, зачатки солидарности, возникшие было после разговора про Веру и совместного выталкивания машины, исчезли бесследно. Я смерил его презрительным взглядом и процедил сквозь зубы: – «Знаю, знаю, не сомневайся – ездил тут уже, и не раз. Через полчаса дотащимся». Он отвернулся с угрюмым видом, явно не поверив, но мне было плевать. Испугать решили, – злился я про себя, – мелочь, дешевка. И этот туда же – сразу задергался. Ничего, пусть дергается, деваться ему некуда, пешком отсюда не сбежишь. Так и будет ездить со мной бесправным пассажиром, а бензина у меня – две трети бака, да еще канистра в багажнике. Будем кататься, пока не кончится – по этой дороге до конца, а как упремся во что-нибудь, так назад к развилке и на следующую. Как это было у Гиббса в первом его замечательном плане – последовательно обходим квадрат за квадратом и заклеиваем каждый липкой бумагой? Гениально, нужно прямо признать. Шутник он все-таки, этот Гиббс.
Тут мы поднялись на очередной холм, и Юлиан сказал удивленно: – «Смотри, море», – указывая вперед. Я прищурился и действительно различил в пелене дождя серую полосу, почти не отличимую от затянутого тучами неба.
А он глазастый, отметил я про себя и откликнулся равнодушно: – «Какое ж это море, Юлиан? Океан – не море, вовсе, знаешь ли, другой масштаб. Ну, ты и сам потом поймешь…» Дорога, тем временем, явно приближала нас к берегу, и вскоре, к моему немалому удивлению, справа показались первые дома. Неужели и впрямь деревня, подумал я, еще не веря, а через несколько минут рассеялись и последние сомнения – проехав по улицам, неприветливым и пустым, мы очутились у хорошо знакомой мне лавки, где дорога закончилась небольшой площадкой с лужей посередине.
«Прибыли, – бросил я Юлиану, – готовься к высадке». Тот завертел головой по сторонам, а я, осторожно припарковавшись с краю, отправился к турку договариваться насчет стоянки. Меньше всего мне хотелось встретить внутри кого-нибудь из знакомых – особенно Паркера или Арчибальда – но, по счастью, лавка была пуста, лишь хозяин, еще будто потолстевший, неподвижно сидел на табурете в углу. Отчего-то он сделал вид, что обижен на меня и зол, и даже не взял протянутую сигарету, но мне некогда было разбираться в его настроениях. Достав деньги и попросив приглядеть за машиной до завтра, я получил утвердительный кивок, положил на прилавок пару мелких бумажек и поспешил наружу.
Через пару минут мы уже шагали по улице, ведущей на север. За заборами редких домов лаяли собаки, словно свидетельствуя, что жизнь не покинула это место за время моего недельного отсутствия, но ни один человек так и не попался нам навстречу, что конечно же было мне на руку. Вскоре показался и дом Марии – последний из всех, чуть покосившийся и стоящий особняком. Мое сердце дрогнуло невольно, захотелось вдруг постучать и услышать голос хмурой хозяйки с самой доброй душой, но я лишь указал Юлиану на запертую калитку, сообщив коротко: – «Тут пускают на ночлег. На всякий случай, мало ли что…» – и согласился сам с собой, что уж теперь-то облегчил его будущую участь, как только мог. Быть может даже и чересчур.
Потом мы пошли по берегу, по плотному песку у самой воды, изредка уворачиваясь от особо ретивых волн. Дождь прекратился, а ветер напротив посвежел и усилился, но дул сбоку, от берега, не мешая ходьбе. Разговаривать было трудно, мы больше молчали, лищь изредка обмениваясь короткими фразами и вдыхая полной грудью океанскую свежесть.
Разные чувства обуревали меня. Я и верил, и не верил, что уже совсем скоро вся затея должна подойти к концу, желая будто, чтобы поскорей наступила развязка, и тут же гоня прочь всякую мысль о ней. Порой накатывало жаркое нетерпение, а потом голова вновь остывала, я зорко оглядывался по сторонам и наблюдал за Юлианом с каким-то отстраненным любопытством. Его лицо разгладилось, и даже плечи как-то раздались, он будто сделался открыт всему окружающему, не опасаясь внезапных козней. Громоздкий рюкзак не тяготил его пока, он ступал пружинисто и ловко, явно осознавая, что пыльный кабинет и Вера, изнывающая от скуки, остались позади, и никакие вериги не опутывают более и не сковывают движения. Он был симпатичен мне такой, как ни глупо было признаваться себе в этом, и я еще раз подумал, что в каждом намерении, включая и мое, уже осуществленное почти, всегда достанет противоречий, способных многое свести на нет. Свести на нет, но однако ж не изменить – и в этом благо недальновидности любого намеренья, а в том, что недальновидно именно любое, я и не сомневался уже совсем.
