Рэй Брэдбери - Высоко в небеса: 100 рассказов
— К черту его, — произнес Уиллис.
Шоу просиял улыбкой.
— Черт? Отлично с ним знаком. Идем. Я провожу тебя!
И с хохотом вскочив в трубу невесомости, они стали падать вверх.
Это было место звезд.
То есть это было единственное место на всем корабле, куда при желании можно было прийти и по-настоящему взглянуть на Вселенную и на миллиарды и миллиарды звезд, которые потоком лились навстречу и этот поток никогда не иссякал, словно взбесившиеся молочные реки, выливающиеся из божественных молочных бидонов. Восхитительные страшилки, или, с другой стороны, если хотите, следы божественного недомогания Господа Иеговы, погрузившегося в сон, до тошноты уставшего от своего Творения и порождающего динозавровы миры, вращающиеся вокруг сатанинских солнц.
— Все это в голове, — заметил мистер Шоу, скосив глаза на своего юного спутника.
— Мистер Шоу! Так вы умеете читать мысли?
— Чепуха. Я просто читаю лица. Твое лицо — незамутненное стекло. Стоило мне взглянуть на него, и я увидел страдания Иова, Моисея и Неопалимую Купину. Подойди. Давай заглянем в Бездну и по смотрим, к чему пришел Господь за те десять миллиардов лет с тех пор, как Он вошел в противоречие с Самим Собой и породил Бесконечность.
Они стояли, наблюдая Вселенную, пересчитывая звезды до миллиарда и дальше.
— О, — простонал молодой человек внезапно, и слезы полились из его глаз. — Как бы мне хотелось жить в то время, когда были живы вы, сэр. Как бы мне хотелось по-настоящему быть знакомым с вами.
— Этот Шоу лучше, — возразил старик, — одна начинка, никаких оберток. Бревно для утопающего лучше человека. Хватайся за него и выплывешь.
Вокруг простирался Космос — безбрежный, как первая мысль Бога, глубокий, как Его первый вдох.
Они стояли — один высокий, другой коротенький — у сканирующего окна, из которого открывался великолепный вид на огромную туманность Андромеды, и на чем бы они ни пожелали сосредоточить свой взгляд, стоило лишь прикоснуться к кнопке, которая увеличивает Изображение, и «высосать» крупный план.
Вдосталь напившись звездами, молодой человек испустил вздох.
— Мистер Шоу?.. Скажите это. Вы знаете, что я хочу услышать.
— Разве, мой мальчик? — Глаза мистера Шоу блеснули.
Весь Космос был вокруг них, вся Вселенная, вся эта ночь небесного Бытия, все звезды и все межзвездное пространство, и корабль, бесшумно летящий своим курсом, и члены экипажа, занятые работой, играми или тискающие своих амурных кукол, — но эти двое были одни, наедине со своей беседой, эти двое стояли, глядя на Тайну Мироздания и говоря то, что должно быть сказано.
— Скажите это, мистер Шоу.
— Ну что ж…
Мистер Шоу остановил взгляд на одной из звезд, что находилась в двадцати световых годах.
— Что мы такое? — спросил он. — Мы, мы — чудесное сочетание силы и материи, переплавляющей самое себя в воображение и волю. Невероятно. Жизненная Сила, экспериментирующая с формами. Ты — одна форма. Я — другая. Вселенная во всеуслышание заявила о себе: я живая. Мы — один из ее позывных. Мироздание возвращается в свой первозданный хаос. Мы надоели ему, представляя себя в своих снах то тем, то этим. Пустота заполнена сновидениями; десять миллиардов и миллиардов и миллиардов бомбардировок светом и материей, у которых нет осознания самих себя, которые движутся, но спят и пребывают в движении лишь для того, чтобы в конце концов образовался живой глаз и они могли пробудиться и увидеть себя. Среди всей этой груды шелухи и невежества мы есть слепая сила, которая, подобно Лазарю, на ощупь пытается выйти из могилы глубиной в миллиард световых лет. Мы сами призываем себя. Мы говорим: О Жизненная Сила Лазаря, воистину выйди наружу. И тогда Вселенная, круговорот смертей, на ощупь протягивает руку сквозь Время, дабы ощутить собственную плоть и узнать, что эта плоть наша. Наши руки встречаются в одном прикосновении, и мы находим друг друга удивительными, поскольку мы — Единое целое.
Мистер Шоу оглянулся бросить взгляд на своего юного друга.
— Вот то, что ты просил. Доволен?
— О да! Я…
Молодой человек запнулся.
У них за спиной в дверном проеме смотровой комнаты стоял Клайв. За ним слышалась музыка, пульсация которой доносилась из дальних жилых комнат, где члены команды вместе со своими огромными куклами играли в любовные игры.
— Так, — сказал Клайв, — что тут происходит?..
— Тут? — прервал его Шоу, веселясь. — Всего лишь слияние двух энергий, стремящихся отгадать кое-какие загадки. Сей хитроумный агрегат, — он ткнул себя в грудь, — говорит, исходя из заложенных в его компьютер восторженных эмоций. А вон та генетическая конструкция, — он кивнул на своего юного друга, — отвечает, исходя из своих незрелых, прекрасных и истинных порывов. Что получается в результате данного сложения? Сущий ад, который мы намазываем на булку и поедаем с чаем за ужином.
Клайв перевел взгляд на Уиллиса.
— Черт, вы просто спятили. Слышал бы ты, какой хохот стоял сегодня за обедом! Ты и этот старик — голубки — болтаете и болтаете! — говорили про вас. Просто болтаете и болтаете! Слушай, идиот, через десять минут у тебя дежурство. Так что будь на месте! Боже!
Дверной проем снова опустел. Клайв ушел.
Медленно-медленно Уиллис и мистер Шоу поплыли вниз по трубе в сторону складской каморки, скрытой под огромными машинными узлами.
Старик вновь уселся на пол.
— Мистер Шоу, — Уиллис потряс головой, не громко всхлипнув, — Черт. Отчего мне кажется, что вы живее, чем все, кого я когда-либо знал?
— Оттого, мой дорогой юный друг, — мягко ответил старик, — что Идеи согревают твою душу, верно? Я ходячий памятник идей, витиеватых сплетений мысли, электрических философских бредней и чудес. Ты любишь идеи. Я — их вместилище. Ты любишь сны в движении. Я движусь. Ты любишь поболтать о том о сем. Я самый совершенный собеседник для такой болтовни. Ты и я, мы вместе пережевываем Альфу Центавра и выплевываем общепризнанные мифы. Мы вгрызаемся в хвост кометы Галлея и рвем на куски туманность Конская голова, пока она не возопит о пощаде во весь свой чудовищный голос и не отдастся во власть нашего творения. Ты любишь библиотеки. Я — хранилище книг. Пощекочи мои ребра, и из меня посыплются мелвилловские Белый кит, Призрачный фонтан[91] и все остальное. Дерни меня за ухо, и мой язык выстроит для тебя Платоново государство, в котором ты можешь укрыться и жить.[92] Ты любишь игрушки. Я — Игрушка, удивительная кукла, компьютеризированный…
— …друг, — тихо подсказал Уиллис.
Мистер Шоу бросил на него взгляд, в котором было больше тепла, нежели пламени.
— Друг, — произнес он.
Уиллис повернулся, чтобы уйти, но затем остановился и оглянулся на эту странную фигуру старика, прислонившегося к темной стене складской каморки.
— Мне… мне страшно уходить. Я так боюсь, что что-нибудь с вами случится.
— Я выживу, — с саркастической ухмылкой ответил Шоу, — но только в том случае, если ты предупредишь капитана, что к нам приближается большой метеоритный дождь. Мы должны изменить курс на несколько сот тысяч миль. Договорились?
— Договорились.
Но Уиллис по-прежнему медлил.
— Мистер Шоу, — сказал он наконец. — Что… что вы делаете, пока все остальные спят?
— Что делаю? Господь с тобой. Слушаю свой внутренний камертон. А затем сочиняю симфонии, которые звучат в моих ушах.
Уиллис ушел.
В темноте, в одиночестве старик склонил голову. И ласковый рой полночных пчел начал свое медово-сладкое негромкое жужжание.
Четыре часа спустя Уиллис, сменившись с дежурства, прокрался в свою спальную комнатку.
В полумраке его поджидал чей-то рот.
Это был рот Клайва. Он лизнул его в губы и прошептал:
— Все говорят. О том, что ты, как последний дурак, бегаешь к этому двухсотлетнему интеллектуальному мастодонту, ты, ты, ты. Господи, завтра же отправишься к психологу, пусть просветит рентгеном твои глупые мозги!
— Это лучше, чем заниматься тем, чем вы, ребята, занимаетесь каждую ночь, — сказал Уиллис.
— Мы занимаемся тем, что в нашей натуре.
— Тогда почему бы вам не позволить мне заниматься тем, что в моей натуре?
— Потому что это неестественно. — Язык облизал его губы и метнулся в его рот. — Мы все скучаем по тебе. Сегодня вечером мы сложили в кучу все свои большие игрушки посреди пустой комнаты и…
— Я не хочу этого слушать!
— Ну что ж, тогда, — сказал рот, — мне стоит всего лишь быстренько сбегать вниз и рассказать все это старому джентльмену, твоему приятелю…
— Не смей даже приближаться к нему!
— Я вынужден, — шелестели во тьме его губы. Ты не можешь все время стоять возле него на страже. Очень скоро, однажды ночью, когда ты будешь спать, кто-то может… поковыряться в нем, а? Взболтать его электронные яйца, так что он начнет петь водевили, вместо того чтобы читать святого Иоанна? Да, точно. Представь. Путь еще долгий. Команда скучает. Реальный прикол, я б отдал миллион, чтобы посмотреть, как ты будешь кипятиться. Берегись, Чарли. Лучше иди играть вместе с нами.
