Карел Чапек - Война с саламандрами (сборник)
Ну так вот. После ее смерти прислали к нам на почту одного парня из Праги; звали его Филипек; расторопный такой, острый на язык малый. Стал я к Филипеку на почту захаживать, чтобы кое-что выяснить. Знаете, у нас, как и на всех почтах, у окошечка – столик с выдвижным ящиком, а в нем деньги и марки. У почтового служащего за спиной полки, где лежат всякие тарифные справочники, документы, стоят весы для взвешивания пакетов, посылок и прочего.
– Господин Филипек, – говорю я ему, – посмотрите, пожалуйста, в ваших справочниках, сколько будет стоить телеграмма, ну, скажем, до Буэнос-Айреса?
– Три кроны слово, – ответил Филипек, не моргнув глазом.
– А сколько стоит срочная телеграмма в Гонконг? – опять спросил я.
– Это уже придется посмотреть, – сказал Филипек, встал и повернулся к полкам. А пока он перелистывал справочник, стоя ко мне спиной, я просунул в окошечко плечо, дотянулся рукой до ящика с деньгами и открыл его: открывался он легко и тихо.
– Ну спасибо, мне все уже ясно, – сказал я, – вот так это и могло случиться. В то время, пока Геленка искала что-нибудь в справочнике, кто-то мог стащить две сотни из ящика. Послушайте, Филипек, не могли бы вы мне показать, кто в последнее время посылал отсюда какие-нибудь телеграммы или посылки?
Филипек почесал затылок и ответил:
– Господин вахмистр, этого делать я не имею права, ведь как-никак существует тайна переписки; вы, правда, могли бы осмотреть все «именем закона»; но и тогда я обязан сообщить начальству, что была произведена проверка.
– Подождите, – прервал я его, – я бы не хотел этого делать. Вот если бы вы, Филипек, скуки ради или так… посмотрели по документам, кто в последнее время отправлял что-нибудь такое, из-за чего Геленка должна была повернуться спиной к столу.
– Господин вахмистр, – говорит Филипек, – это не составит труда – телеграммы есть, но, отправляя заказные письма и пакеты, мы записываем только фамилии адресата, а не отправителя. Я перепишу все фамилии, которые здесь найдутся; это не полагается, но для вас я такой списочек составлю. Только мне кажется, вам это ничего не даст.
Он, конечно, был прав, этот Филипек: принес мне что-то около тридцати фамилий – с сельской почты ведь много телеграмм не отправляют, да еще там были какие-то посылки паренькам, отбывающим военную службу, но все это мне действительно ровным счетом ничего не дало. Знаете, куда бы я ни шел, везде только об этом и думал: мучила меня мысль, что я свое обещание этой мертвой девочке не выполню.
И вот однажды, неделю примерно спустя, иду я опять на почту. Филипек мне улыбается и говорит:
– Господин вахмистр, играйте теперь в кегли один, я укладываюсь. Завтра сюда приезжает девушка с пардубицкой почты.
– Вот как, – спрашиваю, – в наказание, что ли, переводят ее из города на сельскую почту?
– Да нет, господин вахмистр, – отвечает Филипек и глядит на меня как-то странно, – эта девушка переводится сюда по собственному желанию.
– Удивительно, – говорю я. – Ох уж эти мне женщины.
– Да, – соглашается Филипек и все на меня смотрит, – а самое удивительное в том, что анонимный донос насчет экстренной ревизии тоже был послан из Пардубиц.
Я аж присвистнул и думаю, что посмотрел на Филипека так же странно, как и он на меня. А тут в разговор вмешался почтальон Угер, он как раз раскладывал корреспонденцию:
– А, Пардубице! Да этот управляющий из поместья туда чуть ли не каждый день пишет какой-то девице на почте. Наверно, это его любовь, а?
– Послушайте, папаша, – обращается к нему Филипек, – не знаете ли вы, как зовут эту девицу?
– Вроде Юлия Тоуф, Тоуфар…
– Тауферова, – говорит Филипек, – так это же она, та самая, что должна сюда приехать.
– Он, этот Гоудек, то есть управляющий, – продолжает почтарь, – тоже каждый день получает письма из Пардубиц. «Господин управляющий, – говорю я ему, – вам опять письмецо от невесты». Он, этот управляющий, всегда встречает меня где-нибудь на середине пути. А сегодня ему и посылочка, но уже из Праги… Посмотрите-ка – ее ведь вернули с отметкой «Адресат неизвестен». Видно, господин Гоудек перепутал адрес. Так я отнесу ее обратно.
– Покажите, – заинтересовался Филипек. – Адресовано какому-то Новаку. Прага, Спалена улица. Два кило масла. Штамп от четырнадцатого июля.
– Тогда здесь еще работала Геленка, – заметил почтальон.
– Покажи-ка, – говорю я Филипеку и нюхаю ящичек.
– Филипек, а не кажется ли вам странным, что масло пробыло в пути десять дней и не протухло? Папаша, – говорю я, – оставьте-ка посылку здесь и топайте, разносите почту.
Не успел почтальон уйти, как Филипек мне говорит:
– Господин вахмистр, этого делать, правда, не полагается, но… долото вот здесь. – И ушел: он, мол, ничего не видит.
Так вот, я этот ящичек вскрыл: в нем было два кило глины. Тут пошел я к Филипеку и говорю:
– Ты, парень, об этом никому ни слова, понял? Я все беру на себя.
Само собой разумеется, собрался я и пошел к этому управляющему Гоудеку в поместье. Он сидел там на бревнах, уставившись в землю.
– Господин управляющий, – говорю я ему, – тут на почте произошла какая-то путаница. Не вспомните ли вы, по какому адресу дней десять-двенадцать тому назад вы отправляли посылку?
Гоудек, как мне показалось, немного побледнел и говорит:
– Это не имеет значения, я уже и сам не помню кому.
– Господин управляющий, – спрашиваю я его снова, – а какое это было масло?
Тут Гоудек вскочил, теперь уже побелев как мел, и закричал:
– Что это значит? Почему вы ко мне пристаете?
– Господин управляющий, – говорю я. – Вот что: вы убили Геленку. Вы принесли на почту посылку с вымышленным адресом, и Геленка должна была взвесить ее на весах. Пока она взвешивала, вы наклонились через перегородку и украли из ящика стола двести крон. Из-за этих несчастных двух сотен Геленка утопилась. Вот оно как!
Сударь, этот Гоудек задрожал, как осиновый лист.
– Это ложь, – закричал он, – зачем мне было красть эти деньги?
– Затем, что вы хотели, чтобы вашу невесту Юлию Тауферову перевели на здешнюю почту. Это ваша барышня сообщила в анонимном письме, что у Геленки недостача в кассе. Вы двое загнали Геленку в озеро. Вы двое ее убили. У вас на совести преступление, Гоудек.
Гоудек упал на бревна и закрыл лицо руками; за всю свою жизнь я не видел, чтобы мужчина так плакал.
– Господи! – сетовал он. – И откуда я мог знать, что она утопится! Я только думал, что ее уволят… ведь она же могла не работать. Господин вахмистр, я хотел жениться на Юльче, но тогда один из нас должен был потерять работу… и нам не хватило бы на жизнь. Поэтому я так хотел, чтобы Юльча перешла на здешнюю почту. Пять лет мы ждали этого… Господин вахмистр, мы очень любим друг друга!
Дальше о нем я вам рассказывать не буду; была уже ночь, этот парень стоял передо мной на коленях, а я ревмя ревел, как старая шлюха, из-за Геленки и всего остального.
– Ну, довольно, – сказал я ему наконец. – Я сыт по горло. Давайте-ка сюда эти двести крон. Так. А теперь слушайте: если вы вздумаете предупредить Тауферову Юльчу раньше, чем я приведу все в порядок, я отправлю донесение о том, что деньги украли вы, поняли? А если вы вздумаете застрелиться или сотворить что-нибудь подобное, то я расскажу всем, почему вы это сделали. И кончено.
Всю ту ночь, сударь, я просидел под звездами и судил эту пару; я спрашивал Бога, как их следует наказать, и понял всю ту горечь и радость, которая есть в справедливости. Если бы я на них донес, Гоудек получил бы несколько недель условного заключения, и еще трудно было бы доказать его виновность. Гоудек убил эту девушку, но это был не закоренелый убийца. Любое наказание, которое ему могли бы дать, казалось мне и слишком большим, и слишком незначительным. Поэтому я судил их и наказывал сам.
После этой ночи рано утром я пришел на почту. Там у окошечка сидела бледная высокая девушка с колючими глазами.
– Барышня Тауферова, – обратился я к ней, – мне надо отправить заказное письмо. – Подал я ей письмо с адресом: «Управление почт и телеграфа в Праге». Посмотрела она на меня и приклеила на конверт марку.
– Подождите, девушка, – остановил я ее, – в этом письме донос на того, кто украл двести крон у вашей предшественницы. Сколько будет стоить porto?[109]
Знаете, эта женщина умела держать себя в руках, и все же при этом известии лицо у нее сделалось серым. Она словно окаменела.
– Три с половиной кроны, – вздохнув, сказала она.
Отсчитал я три с половиной кроны и говорю:
– Вот, пожалуйста, но если бы эти две сотни, – говорю я и кладу на стол украденные банкноты, – если бы эти две сотни нашлись – ведь они могли завалиться куда-нибудь, понимаете, или где-то были заложены – и будет видно, что покойная Геленка денег не воровала, тогда, девушка, я возьму свое письмо обратно.
Она не сказала ни слова, только, оцепенев, уставилась куда-то своими колючими глазами.
