Клэр Корбетт - Дайте нам крылья!
— Согласна! — рассмеялась Динни. — Все, решено, о Красном Бароне отныне забуду, а вот память о Белой Лилии сохраню навек.
Низкий мягкий смех Динни звучал так заразительно, что и я улыбнулся. Все-таки она славная, и как умеет сгладить любые неловкости! Среди благополучных и преуспевающих редко встретишь такого, кто бережет чужие чувства и уж тем более — кто готов утишить чужую обиду.
Динни склонилась к плечу Руоконен.
— Что это так симпатично блестит?
— Новинка, — гордо ответила та. — Посмотрите повнимательнее, такого еще никто не носит.
Мы оба вгляделись в молочно-белые переливчатые вкрапления — часть ее кожи.
— Натуральный жемчуг, — объявила Руоконен. — Вырастила естественным путем. С жемчугом это запросто, все-таки он — органика, так что можно вырастить на себе, а не вживлять готовый.
— Можно? — Динни протянула руку, провела кончиками пальцев по перламутровым бугоркам. — О, на ощупь приятно.
Руоконен откинулась на спинку стула, скрестила длинные ноги.
— Томас молодцом, — сообщила она мне. — Скоро уже и летать будет.
— Да, — выдавил я, не в силах выговорить что-то еще.
Динни вскинула на меня удивленные глаза.
— Ваш сын проходит процедуры?
А Руоконен уже продолжала о своем:
— Исследования не стоят на месте, мы постоянно совершенствуем наши находки. Правда, недавно разработки по насекомым пришлось притормозить. — Она нахмурилась. — На лабораторию был совершен налет, материалы пострадали.
— Это в «Альбатросе»? — спросил я.
— А вы откуда знаете? — насторожилась Руоконен. — Не понимаю, как у летателей рука поднялась на такое! Впрочем, фанатики и самозванцы-революционеры всегда найдутся, в любое время и в любой среде.
— Может, налет совершили Дикие? — предположил я.
Руоконен метнула в меня колючий взгляд.
— Вам известно, какого я об этом мнения.
— Да-да, — кивнул я. — Знаю. Зато не знаю и очень хотел бы выяснить, на что, по вашему мнению, готова пойти клиника «Альбатрос», чтобы решить проблему размножения и бесплодия у летателей. Или — на что они готовы, лишь бы выследить Пери Альмонд и ее ребенка? А?
Руоконен деланно рассмеялась. Отпила из бокала.
— Ну и ну! По-моему, сегодня здесь присутствует кое-кто, кто, вероятно, хотел бы знать столько, сколько вы.
— Что ж, вот и прекрасно, — откликнулся я. — Неужели клиника позволила вам сознаться?
Руоконен небрежно отмахнулась.
— Установить слежку — дело вполне законное. Уж кому-кому, а вам это должно быть известно получше моего, мистер Фоулер. И вы еще жалуетесь — смешно слышать.
— Знаете что, наблюдение и даже слежка — одно, а взлом и разнесенная квартира — уж извините, другое, — сквозь зубы ответил я. — К тому же моего домашнего льва едва не убили. И меня очень волнует, не пострадают ли от этого Хищника Пери и Хьюго.
— Ни о каких взломах и разгромленных квартирах понятия не имею, — отрезала Руоконен. — Не сомневаюсь, вы многим досадили и среди них найдутся желающие… А с Пери и Хьюго ничего не случится, можете не сомневаться. Они слишком ценный материал для наблюдений, и вы это прекрасно знаете.
«Руоконен говорит лишь полуправду», — подумал я. Пока мы с Динни беседовали с четверкой летчиц, нам как раз успели подать заказ. Наконец-то передышка и относительный покой. Надо было как-то осознать все увиденное и услышанное.
Перед нами поставили тарелки, на которых высились причудливые сооружения — прямо-таки архитектурная кулинария. Уж кто-то, а Динни эти изыски оценит, решил было я, и ошибся. Она уплетала свою порцию не глядя, словно обычный сандвич в забегаловке, а между тем подали-то ей настоящий сад из салата и прочей зелени. Едва покончив с едой, Динни утерла салфеткой рот и гибко поднялась.
— Вам непременно, непременно надо полюбоваться на кое-что еще!
— В жизни ничего подобного не видел. Невероятно, — честно сказал я.
Динни взяла меня за руку.
— Правда, изумительно красиво? Да и спрятаться ото всех хотя бы ненадолго — тоже хорошо. Нет, конечно, мне приятно, что все поздравляют, но хочется уже немножко отдохнуть от всеобщего внимания, а то и праздник не в радость.
По длинной-длинной висячей лестнице Динни привела меня в парк, который располагался уровнем выше замка. Собственно, это был даже не парк, а густой лес, за которым открывались холмистые луга. Мы неспешно брели пустынными аллеями, в зеленом сумраке, среди шпалер плюща и дикого винограда. Кроны деревьев смыкались над головой, — березы, дубы, сосны, ивы шелестели и дышали на ночном ветру. Мы ступали по тропам, сотканным из переплетенных древесных корней, а в прогалинах между корнями, далеко внизу, мерцали огни Города, будто нам под ноги опрокинулось звездное небо. Огни зыбились и дрожали, потому что висячий парк покачивался в воздухе.
Я шел околдованный, словно во сне. Подумать только: ступать по лесной тропе над бездной. Даже голос ветра здесь был иным, чем внизу, на земле, — он тянул и тянул одну и ту же пронзительную ноту, пел так, как поет, должно быть, только высоко в небе. Я плотнее запахнул летную куртку, — ветер пронизывал насквозь, к тому же к ночи похолодало. А Динни хоть бы что, она словно и не чуяла холода. Наоборот, ее оперение и самая ее кожа источали жар.
Так мы блуждали по островку сумрака в световом море празднества, и звезды сверкали у нас над головой и под ногами.
Вдруг неподалеку защелкала ночная птица, вывела причудливую трель, — звонкую, как лесной ручей.
— Соловей, — обрадовалась Динни.
Мы помедлили на опушке леса, любуясь перекатами луга, который взбегал на холм, — там оканчивалась южная граница парка. С вершины холма низвергался в небольшое озерцо водопад. Мы направились к нему, и я вздрогнул — луг прогибался под ногами, как бывает на топком берегу. Все-таки удивительно: лес, луг, водопад, озеро — и все это в воздухе, на высоте многих сотен метров, и далеко внизу — мигает огненными глазами бессонный Город.
— Я так понимаю, это место у вас будет отведено для слётков? — спросил я. В душе у меня снова вскипел гнев, — даже бореин оказался бессилен.
Чертовы летатели! Каковы аппетиты, а? Им подавай все сразу, так и норовят заграбастать весь мир, все красоты земные, ни в чем не желают себя обделять. Хотят, чтобы у них тоже были цветы, деревья, трава, озера и реки, — но свои, летательские, высоко над землей, подальше от презренного гумуса, и бескрылых существ, которые его порождают. Все, что цвело, журчало и шуршало вокруг нас, было искусственным, хотя и живым, но летателей это устраивало, они ведь и сами такие: живые, но искусственные. Им хотелось уподобиться этим растениям, оторваться от земной грязи и жить в воздухе. Именно такую жизнь сулила своим адептам Церковь Святых Серафимов. У летателей есть крылья и полет, а кровь, грязь, слезы — удел бескрылых, пусть они страдают, пусть убирают за летателями.
Я глядел, как струи водопада разбиваются о валуны. Что за пижонство! Водрузить валуны, здоровенные каменные глыбы, в воздухе, в висячем саду! Дерзость вполне в духе летателей. Потом я повернулся к Динни — вот, пожалуйста, один из творцов этого искусственного подвесного мира. И меня она то ли бесит, то ли приводит в восторг, а вернее всего, и то и другое — впору спятить.
На противоположном берегу озерца белела стройная фигура — судя по наряду, летатель изображал юного Эрота. Высокий, с коротко остриженными светлыми волосами, в белой тунике до бедер и дымчато-золотистой полумаске, так что лица толком не рассмотреть. И крылья белые, да не просто белые — с перламутровым отливом. Эрот сжимал в руках лук и сторожко озирался, явно кого-то высматривал. Заметив нас с Динни, он едва заметно вздрогнул, но тотчас замер, усилием воли заставив себя изобразить невозмутимость. Развернулся и пружинисто зашагал прочь, под темную сень аллеи. Я смотрел ему вслед и гадал, откуда же я его знаю. Знакомая походка. Наверно, сосредоточься я, мне удалось бы узнать незнакомца, но меня отвлекало присутствие Динни. Попробуй забудь, что она тут.
— Поищем какое-нибудь тихое местечко? — предложил я. — Посидим, отдохнем.
Мне хотелось остаться с ней наедине. Неспроста же нам явился Эрот! Мы побродили по лугу и, наконец, отыскали укромную впадину на склоне холма — не то чтобы пещерку, но почти. Уселись поудобнее и стали любоваться окрестностями. Мы смотрели на обширные луга и водопад, а когда поднимали взгляд, то видели, как в вышине, в облаках, перепархивают и пританцовывают в воздухе летатели. Повсюду разносилась музыка; казалось, сама ночь пульсирует в такт очередной мелодии, и деревья качаются на ветру в ее ритме. Но музыка звучала для моего уха непривычно.
— Странная музыка, больше похожа на шумы, — заметил я. — Что это?
— Называется «Мелодии небосклона», — ответила Динни. — Эту музыку и правда составляют из природных шумов, из разных звуков, записывают их с натуры, а потом перемешивают. Тут и морской прибой, и подводные землетрясения, и треск льда, и шорох оползней, и солнечный ветер, а еще метеоры и электромагнитные поля.
