Всеволод Глуховцев - Консорциум
Что верно, то верно, оклад старшего преподавателя оказался сущими грошами по сравнению с доходами агента. Дома началось черт-то что, Марина день и ночь пилила мужа — что он дурак, и все такое. На утверждения о том, что он кандидат наук и, следовательно, дураком быть не может в принципе, она презрительно отвечала, что бывают дураки и доктора наук и профессора и академики.
В такой обстановке ни о какой плодотворной научной работе не могло быть и речи. Андрей не находил себе места, уговаривал и так и эдак, просил подождать год-другой, обещал заняться репетиторством… но жена и слышать не хотела.
Дальше — хуже. Начались какие-то отлучки, поздние возвращения, запахи вина. Андрей долго не замечал этого, вернее, старался не замечать. Но уж чего он не заметить не мог — что Марина душевно отдаляется, становится чужой. Да и физически тоже: близости меж супругами не стало, на робкие попытки Андрея жена отговаривалась либо «такими днями», либо нездоровьем, иной раз и просто отмахивалась с брезгливой миной. А муж, философ хренов, не мог найти подхода, мучился, не знал, какие подобрать слова… а время шло. Шло, шло и ушло.
Однажды, вернувшись домой, Андрей увидел, что жены нет, нет ее вещей, а на столе — записка. Марина не почтила мужа очным объяснением, все изложила письменно. История банальная: я полюбила другого и ухожу от тебя. Прощай. Бракоразводные вопросы решим позже.
Сказать, что Андрей был потрясен — ничего не сказать. Он был морально убит. Какие-то дни выпали из памяти наглухо, оставшись как одно серое пятно. От горя он плохо соображал, и как назло, это было начало учебного года, он вел кучу занятий, лекций, семинаров… и как он их провел, одному Богу известно. Потом Андрей диву давался, вспоминая эти дни, и не мог представить, как он все пережил.
А ведь потом был еще и развод. Еще одно тяжкое испытание — видеть чужую, холодную, уже не принадлежащую ему Марину и ее нового мужа. Тот, правда, в зал суда не входил, маячил на улице, и Андрей совершенно не заметил, какой он из себя. Да и незачем.
Он стоял рядом с Мариной, слышал ее сухие ответы на вопросы судьи, сам говорил что-то… и с ужасом думал, что женщина рядом с ним — чужая, все что было, ушло навсегда. Он как бы онемел, еле выдавливал слова, а душа его билась и кричала: нет! Нет! Этого не может быть!..
Только все эти крики остались не услышанными миром. Выйдя из суда, Марина бросила: «Пока», — и сразу к своему кренделю. Сели в машину — и только их и видели. Андрей остался один.
И вновь несколько дней он не помнил себя. Тупо болело сердце, словно наступили на него. От нечего делать Андрей потащился в поликлинику, и когда пошел, стало полегче, стал смотреть по сторонам, увидел: осень, прохладное солнце, листья, листья, листья… желтые листья везде. Андрей даже слабо улыбнулся этому — он и забыл, что на белом свете существует осень.
Запомним это.
Когда врач стал смотреть кардиограмму Рябко, он как-то нехорошо изменился в лице — Андрей это заметил, хотя доктор успел спохватиться и бодро затарахтеть что-то насчет того, что стоит бы пообследоваться, провериться… для чего следует ненадолго лечь в стационар.
Андрей равнодушно согласился. Сроду он не лежал ни в каких больницах, не знал, что это такое. Подумал лишь, что будет тоскливо… но это было ему все равно. Приехал в кардиоцентр, разместился в палате. Началось лечение. Он совершенно ничего не делал, только лежал, ел, принимал процедуры… вновь лежал, дремал и засыпал. К своему удивлению, Андрей обнаружил, что вот так ничего не делать — оказывается, очень здорово. Он дремал — и боль, теснившая душу, потихоньку разжимала клещи. Он уже начинал думать, что так и будет жить с этой болью всю жизнь… правда, такая жизнь долгой быть не может. Ну и ладно.
Но странный, не самый благостный покой больницы подействовал исцеляюще. Пережитое стало уходить куда-то вдаль, и к самой выписке Андрей почувствовал, что оно осталось за чертой времени, как любое прошлое. Было — и прошло. И надо жить дальше.
2И Андрей стал жить дальше. Ушел с головой в работу. Со временем он набирался опыта и как преподаватель и как философ. Его ценили. И как профессионал он нашел свою тему: раскрытие возможностей человека.
Его философская мысль пришла к выводу, что человеческие сущности, населяющие нашу планету — это, собственно, личинки истинного Человека, коего на Земле еще нет и коему лишь предстоит появиться путем развертывания скрытых доселе потенциалов. Тема знатная!
Андрей Николаевич начал прилежно над ней работать, изучать литературу, сам писал статьи и печатал их, но эффект от этих статей был чуть менее, чем нулевой, ибо те, кто читает научные журналы и сборники, наверняка воспринимали подобные идеи сумасбродством, а те, кто мог бы заинтересоваться, этих сборников в глаза не видели… ну, а если по правде, горько усмехался Рябко, вряд ли кто-либо вообще читал его статьи.
Так текли годы. Кандидат философских наук Рябко читал лекции, писал статьи, искал источники к своей работе. Чем дальше, тем больше он убеждался в правоте своей генеральной идеи, он видел, что мысль витает в воздухе, задевает многих: что человек есть нечто значительно большее, чем он представляет в облике Homosapiens. Настоящий Человек, образ и подобие Божие, туго свернут в модернизированной, слегка выпрямленной обезьяне — но он есть, этот Человек! Есть и ждет своего часа.
Андрей Рябко хорошо понимал это. Но не хуже понимал и другое: нет никаких доказательств его правоты. Ни малейших. Строго говоря, у него нет вообще ничего, кроме собственной убежденности и чувства, что на Земле еще очень немного людей, которые смутно подозревают примерно то же самое, что он.
И это перевешивало отсутствие доказательств.
Да только ничего в жизни Андрея Рябко не менялось. Ну, почти ничего. Он стал доцентом. Все так же печатал статьи, не вызывавшие ни единого отклика, читал лекции, порядком ему поднадоевшие, завязывал отношения с женщинами, никогда не доводя дело до загса… Годы шли и шли.
Как преподаватель, Андрей жил в двух временных координатах: календарном и учебном годах, стало быть, новый год отмечал дважды: 1 января и 1 сентября. И осень привык воспринимать как начало: ясные, со слабеющим теплом дни сентября напоминали ему о текучем времени… было грустно, но хорошо так, светло грустно.
И вот, когда пришел один такой сентябрь, сильно повзрослевший Андрей Рябко — он заметил, что на улицах его перестали окликать «молодым человеком», а стали «мужчиной» — загрустил побольше, помассивнее прежнего. Ну вот, думал он — время идет, а толку что-то не видно… Потекли рабочие будни, а потом, в начале октября образовалось недельное окно: занятий не было, и Андрей вдруг оказался свободен.
Он решил просто побродить по городу. Забрел в старый парк, любимое место многих поколений горожан. Ни о чем особо не думал, просто шел, наслаждался покоем, тишиной, и не заметил, как оказался в дальнем, самом глухом углу парка, где и тропки-то терялись в траве и кустах.
Андрей огляделся, немного удивился: ну и занесло! Вокруг был настоящий лес: мрачноватые ели, редкие березы между ними. Зачем-то он пошел к одной из них, подошел, приложил ладонь к стволу…
И ощутил, как некий ток побежал из живой сердцевины дерева в руку. Это поразило Андрея, он приложил другую ладонь, ощутил то же самое. Точно сама планета Земля через этот лес и эту вот березу восполняла в Андрее Рябко то, что он так муторно и бесплодно искал многие годы! Он и в самом деле почувствовал не только прилив сил, но и что-то еще — что он пока объяснить и понять не мог. Он воспринял себя как сосуд, в который влилась энергия внешнего мира — влилась порционно: раз — и остановилась на каком-то уровне. Наполнился сосуд!
Обрадованный, изумленный, Андрей заспешил домой и ему чудилось, что у него крылья растут — толкнись сильнее ногой и взлетишь… Он стал иначе смотреть на прохожих, люди казались другими, странно смотрели, кто-то подозрительно сворачивал в сторону — никогда раньше Андрей такого не замечал. Удивлялся, конечно, хмыкал про себя. Зашел даже в магазин, приобрел четвертинку хорошего коньяку, посвятил ей одинокий вечер. Лег спать уже далеко за полночь и сразу уснул — как в яму. И снов не видел никаких.
Проснулся поздно, часов в десять. Занятий нет, день свободен. Позавтракав, Андрей решил прогуляться: сперва просто так, а потом навестить знакомую березку — встречу с ней он теперь ждал как встречу с лучшим другом.
Но все вышло иначе.
3Андрей не спеша вышел на крыльцо, вдохнул поглубже. Ночью прошел дождь, воздух был резковато-терпкий, с запахом холодной земли, палых листьев, сырой древесной коры…
— Благодать, — негромко произнес Рябко.
И тут в блеклой серости ненастно-облачного дня боковой взгляд поймал странное ярко-красное пятно. Андрей живо повернул голову — метрах в ста от него быстро шагала стройная женщина в черной шляпке, черном пальто, черных сапогах — а не шее небрежно намотан, небрежно брошен через плечо пронзительно-алый шарф, яркий до неприличия, до вызывающей вульгарности. И Рябко сам не понял, отчего он вздрогнул, сбежал с крыльца и пустился вдогон.
