Александр Житинский - Голоса
Митя, уткнувшись лицом в ствол березы, беззвучно смеялся, а может быть и плакал, потому что слезы текли по щекам, переполняли глаза, смывая фигуру пастуха и растворяя ее в черном дрожащем пятне стада. Митя часто моргал, стряхивая слезы с ресниц. «Как устроен мир? Ну, подумай, сын своего времени! Как он устроен? — говорил внутри какой-то настойчивый голос. — Слишком он сложно устроен, Богинов, не для тебя это занятие — разгадывать его загадки. Попробуй разложи его по полочкам и найди там место себе, Анатолию Ивановичу, и отдыхающим коровам, и березам, и молекулам азота и кислорода, из которых состоит этот солнечный воздух вокруг, и своим слезам — капелькам воды с растворенными в ней солями». — «Но я совсем не это хочу разложить по полочкам! Только материю, силы, поля, частицы», — утверждал другой голос. «Э-э! Мир так чудесно устроен, что его не разъять, нужно самому в нем раствориться, стать его необходимой частью и изнутри рассматривать. В чужие души залезать — устанешь».
Митя стер рукавом слезы, повернулся и зашагал прочь от стада. Потом он вдруг остановился, нашарил в кармане сложенный листок бумаги, достал карандаш и, прислонив листок к стволу березы, нацарапал несколько формул — смутный набросок идеи, словно упавшей на него здесь, в березовой роще.
Через несколько минут он нашел Аню с детьми, и они ходили по лесу еще два часа. Митя был молчалив и сосредоточен. Аня ему не мешала.
Вечером того же дня он неожиданно для себя изобразил в своей тетрадке нечто такое, чего сам не понял. Митя лишь почувствовал, что свернул на новый путь, о возможности которого ранее не подозревал.
Глава 7
Митины рассуждения и выкладки. Время, время, время… Кое-что о нейтрино. Кисти красной смородины.Митя с головой окунулся в работу и провел несколько дней в светелке, не разгибаясь. Он выходил оттуда на несколько минут, чтобы поесть, принести воды или наколоть дров — выходил с туманным взором, весь оставаясь там, над тетрадкой.
Тетрадка заполнилась выкладками и заметками наполовину. Были забыты и голоса, и противоречивые отношения с окружающей средой, включая сюда деревенских, лес, поле, коров, дрова и печку, и, кстати, все старые методы расчетов, которыми он пользовался ранее.
Митя продвигался вперед, непрерывно удивляясь и испытывая жгучий интерес к вновь открытому. Он слышал один голос, который диктовал ему заметки и направлял мысль, и ему временами казалось, что это голос Природы. Митя был склонен к возвышенным определениям, хотя на самом деле он просто находился в упоительном состоянии человека, творящего свое дело. Каждая новая страница преподносила ему сюрпризы, будто не была плодом его мысли, а приходила извне. Митя следил за приходящими мыслями с затаенной гордостью, в особенности за их поворотами, потому что именно в поворотах отражался его, Митин характер, и все его представления о жизни. Но если маршруты рассуждений, если можно так выразиться, Митя выбирал сам, то все прелести, возникавшие по пути, уже от него не зависели, а являлись строгим следствием математических законов.
Идея, посетившая Митю, касалась Времени.
Она родилась из двух независимых источников. Один из них был чисто научным. Мите давно не давали покоя так называемые «короткоживущие» частицы. Они возникают в результате ядерных реакций и имеют чрезвычайно малое время жизни — миллиардные доли секунды. По прошествии этих долей частицы превращаются в другие, более устойчивые.
Митю интересовало, почему масштаб времени жизни таких частиц столь удивительно мал. Это был первый источник.
Вторым источником неожиданно стала речь Анатолия Ивановича, услышанная Митей в березовой роще. Именно тогда что-то мелькнуло в голове, а особенно поразили слова «сын своего времени». Митя воспринял устойчивое сочетание слов буквально: сын времени, у каждого сына свое время, каждое время рождает своего сына, и т. п.
Будто время, в действительности, могло быть рождающей, производящей, формирующей субстанцией — каким-то сложным организмом, способным породить нечто вещественное. Это был второй источник.
Митины формулы и выкладки располагались на правой стороне разворота красной тетради. На левой Митя делал заметки, приходившие на ум попутно. Митя осмысливал Время.
Вот что он писал на левой стороне разворота, поскольку расшифровка записей на правой требует специальных математических знаний:
«Кажется нелепым задаваться вопросом об устройстве времени или его происхождении. Оно было всегда, оно всегда течет, оно всегда будет. Время также не обращается вспять. Посмотрим! Время загадочно…»
«Мы привыкли ко времени, расфасовали его в пакеты: секунды, минуты, часы, годы, тысячелетия. Мы плывем во времени. Мировая история, жизнь человека, перемещение муравья по травинке, биение сердца, чтение книги — все длится и протекает во времени. Но, может быть, время само протекает сквозь нас, сквозь историю, сквозь камни и книги. Чем же оно занимается? Какой эффект производит протекающее время? Оно разрушает…»
После этой записи на странице Митя нарисовал египетскую пирамиду, на вершине которой стоял человечек с поднятыми вверх руками.
«У Времени должна быть другая сторона, скрытая пока от нас. Это следствие диалектического закона. Время обязано также создавать!»
После этой мысли полстраницы были исчерканы волнистыми линиями. На правой стороне тетради тоже творился сумбур.
«Жизнь нельзя рассматривать как творение Времени. Она возникла и продолжается по своим объективным законам. Напротив, единственным назначением жизни, если можно говорить о ее назначении, является создание разума, интеллекта. Единственным же назначением интеллекта (а тут уже можно говорить о назначении с уверенностью!) является борьба со Временем…»
Далее на правой стороне все было зачеркнуто, а на левой стояло написанное печатными буквами и подчеркнутое слово:
ОТЧАЯНЬЕ,после которого следовала длинная запись:
«Надо замахиваться! Надо непременно замахиваться на пугающие недостижимостью цели, на обагренные кровью и усеянные костями неудачников вершины, надо тянуться изо всех своих слабеньких сил к тем именам, которые уже обеспечили себе вечный покой и бессмертие именно потому, что тоже карабкались по этим склонам, пренебрегая осмотрительностью, и оказались удачливее и талантливее других. Нет ничего хуже — заранее соизмерять свои возможности с высотой цели и идти к ней с удовлетворенным самодовольством, заранее подсчитывая все выгоды ее достижения.
Вот они стоят на маленьких холмиках, понатыкан-ных там и тут, — эти люди, посчитавшие ненужной роскошью прыгать выше головы. Им можно позавидовать. Они даже не поднимают глаз вверх, дабы не закралась в их сознание ненужная мысль о том, что вершинка-то эта — липовая, шишка на ровном месте, так, пустячок. Но пустячок уже приносит им дивиденды, а значит, не такой уж он пустячок. Особенно удобно смотреть с него на других, когда те, сорвавшись на полпути к своему белоснежному, покрытому льдами пику, вдруг грохаются к его подножию — исцарапанные, злые, в отчаянии и сомнениях. Нет! В самом деле, очень удобно наблюдать это и находить в своем положении удовольствие. А те уже карабкаются снова — ну бог с ними!.. Бог с ними».
После этого несколько левых страниц было пропущено, в то время как на правых формулы обгоняли одна другую. Наконец следовала запись: «Надо работать. В этом что-то есть…»
«…Интеллект изобрел бессмертие. Однако каким методом его достигнуть? Физическое бессмертие? Бессмертие души? Бессмертие духа?.. Кажется, бессмертие есть на любой вкус, а также его отсутствие для тех, кто не хочет бессмертия. Не хочет или не верит?.. Впрочем, это одно и то же. Но и те, кто хочет и верит, и те, кто его отрицает, несколько сомневаются. Первые не имеют надежной гарантии, а вторым тоже не хочется умирать. Есть ли разница между первыми и вторыми? Вообще стоит ли об этом думать?»
«Думать вообще стоит, Богинов!» — было написано ниже крупными буквами. Кто это написал? Неужели сам Митя? Или какая-нибудь лесная птица залетела к нему в светелку, пока он колол дрова, прочитала его заметки и, смеясь и радуясь в душе, вычертила на странице эту фразу. Безусловно, она была права. Думать действительно стоит.
А вот что писал сам Митя дальше:
«Есть бессмертие, нет бессмертия — ну какое это имеет отношение к повседневной жизни? Может быть, и никакого. Но она ощущаема столь часто, эта бренность бытия, она так нетактично и огорчительно напоминает о себе, что отношение к бессмертию многое определяет в жизни человека. Мне кажется, большинство людей все же предпочитает об этом не думать. Какой толк? Грустно становится на душе и хочется немедля что-то предпринять, как при обнаружении страшной болезни. А предпринять нечего. Или…»
