Ди-Джей - Александр Берник

Он проснулся рано, обнаружив себя запертым в магазине. Выйти на свежий воздух из своего убежища не мог. Лавка закрывалась снаружи на висячий замок, болтавшийся при открытом состоянии бутика у дверей на толстенном гвозде. Спать больше не хотелось. Хотелось пить, но из питья — только Сёмино нескончаемое пойло. Даже умыться было нечем. Из еды — вообще ничего.

Посетовав, что заранее не побеспокоился о нормальном утре с туалетом и завтраком, решил заняться зарядкой-качалкой. Для разминки и согрева трусцой сбегал в левый коридор. Взглянул на спящую Анну, мимо ходом отметив, что девочка хотя бы спала одна, а не в обнимку с вечно крутящейся возле неё Мари, ставшей откровенной занозой в планах совратителя.

Затем пробежался к Данае-Машке Медичи. Но только пристроился к смотровому окуляру, на миг зафиксировав мирно спящую мадам, как с обратной стороны в эту же дырку залез зоркий глаз бабки Сюзанны, чуть ли не до смерти напугав неожидающего такого подвоха любопытствующего соглядатая.

Хотел было плюнуть в её рыбий глаз, чтоб не делала так больше, но передумал, посчитав, что переводить отношения с прислугой королевы на военные рельсы было нерезонно. Вдруг она ему ещё в чём-нибудь пригодится. Не даром же говорят: не плюй в колодец — пригодится воды напиться. Хотя в данном случае: не плюй в глаз, на тебя смотрящий, а то он ещё, чего доброго, примется за тобой на постоянной основе присматривать.

Набегавшись, занялся на решётке чахлой мускулатурой, а заодно планированием дальнейших действий. Притом сразу решил, что этот день посвятит исключительно Анюте, ибо с Машкой он основательно накувыркался до самого Ришелье, то есть дальше некуда.

С молоденькой и до безобразия хорошенькой королевой решил отыграть партию Сирано де Бержерака. Раз уж Джей настоятельно советовала нарабатывать изысканность речи, то решил на ней и потренироваться, притом исключительно в эпистолярной интерпретации, не прибегая к вокалу под окнами.

Имитируя накачку зародышей бицепсов в режиме симуляции подтягивания, принялся фантазировать на тему любовного послания. И тут же поймал себя на мысли, что даже близко не знает, как это делается. Всё, что приходило в голову, выглядело до омерзения банально, куце и до слёз примитивно.

Он понимал, что ничего более благозвучного в воспевании любимых, кроме как в стихах, человечество за свою языкастую историю не придумало. Но поэт из него был, как и качок — так себе. От слова «чесаться».

Тем не менее, свой первый опыт любовной эпистолярной презентации решил опробовать именно в стихах. Чего в них, казалось бы, сложного. Держи ритм, подбирай рифму, выворачивай фразы перестановкой слов между собой в самой причудливой интерпретации, чтобы воспринималось как изысканная игра слов. И будут неземной возвышенности стихи тебе.

Как и положено всем молодым дарованиям, первым делом занялся плагиатом, вспомнив русских классиков и бессовестно пользуясь тем, что о них тут ещё не слышали. Но кроме Пушкина: «Я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты, как мимолётное виденье, как гений чистой красоты», ничего в голову не постучалось. Поэтому, недолго думая, принялся творить высокое искусство именно на этой базовой платформе.

Процесс оказался мучительным и на удивление долгим. Сёма уже ларёк открыл. Завтрак приговорили, обед доели. К ужину, напились и оба были чуть тёпленькие. А Дима всё крутил в уже опухшей голове куцые строки своего творения, никак не в состоянии остановиться и успокоиться. Всё-то ему не нравилось, всё-то казалось ненастоящим и донельзя примитивным.

Тем не менее, пока монах ходил за ужином, личинка поэта экспроприировал у него лист бумаги и красивым, отчего сам офигел, почерком с завитушками вывел пером свой первый в жизни стих, да ещё на возвышенном французском. Оказалось, что он не только способен переключаться с одного языка на другой, но и заказывать, что называется, шрифт при письме.

Стих получился следующий:

«Мой ангел утренней зари,

С твоим явленьем меркнут звёзды

И превращаясь в божьи слёзы

К ногам ложатся капелькой росы.

Мой ангел радужных небес,

Ты солнце красотой затмила,

Никчёмный мир собою ослепила,

Узрев тебя, я умер и воскрес.

Мой ангел чистой красоты,

Являясь порожденьем совершенства,

Ты — женский идеал блаженства

Недосягаемой мечты.

Моя любовь, мой ангел счастья,

Всепоглощающий дурман,

Я душу положу к твоим ногам

За страсти ночь в твоих объятьях».

Ещё раз внимательно перечитав, выискивая грамматические ошибки и на удивление, не находя их, Дима аккуратно сложил листок и спрятал у себя в коморке.

Сходив за ужином, хозяин лавки с корзиной еды притащил связку букинистического пополнения. Новое поступление разбирали вместе. Вернее, Сёма разбирал, тыкая указательной сосиской, на какую полку и куда конкретно расставлять, а Дима разносил и устанавливал, стараясь придать презентабельности новинке, выделяя особым положением среди остальных.

Одну из принесённых книг монах с трепетным благоволеньем погладил по обложке и, кривляясь жирной пьяной физиономией, стараясь изобразить на ней подобие умильной улыбки, со словами:

— А это для красавицы королевы Анны, — самолично водрузил облюбованный фолиант на полку себе за спину.

Дима: — А вот и почтовый ящик. Обстоятельства, а скорее сама Суккуба подталкивает на действия. Да шут с ним. В конце концов, у меня тут день сурка. Подсуну письмо в том варианте, какой есть. Если что, на следующей попытке усовершенствую.

Улучив момент, он незаметно для монаха подсунул любовную записку в предназначенную для Анны книгу и со странным волнением, присущим, пожалуй, только артистам сцены, выходящим на суд и казнь перед зрительным залом, принялся маятником ходить из угла в угол, не находя себе место ни в одном из них.

Странно. Он переживал не за отношения с королевской девочкой, за которые почему-то был уверен, а за то, как Её Величество воспримет его творчество. Ведь созидал он своё произведение в творческих муках, с эмоциональным переполнением чувств, от всей души. Дима хоть и понимал где-то на заднем плане, что сочинил бред сивой кобылы, но это был ЕГО бред, рождённый в созидательном креативе. И оценка Анны от того была для него важнее приглашения в свою постель.

Поэт-любитель нисколько не удивился, когда буквально минут через пять в проходную спальню настойчиво постучали.

Дима: — Кто бы сомневался, — грустно подумал молодой человек, прекрасно понимая, кто пришёл и зачем.

С чувством обречённости и ощущая задницей всю фатальность своего литературного провала, Дима пошёл открывать. Склонился, пропуская двух девиц, не обременённых тяжестью поведения, стараясь не смотреть на постоянно хихикающих по любому поводу, в том числе и при