Филип Дик - Особое мнение (Сборник)
— Слишком поздно, — сказал Макс. — Не знаю уж почему, но слишком поздно. Наши с тобой враги, Леон, сильнее нас. И я даже не знаю, кто они такие.
Он медленно положил трубку и уставился в темный, немой экран телевизора. Ожидая самого худшего.
— Сейчас вы услышите квазиавтономную сводку новостей, — сказал долго молчавший телевизор. — Будьте наготове.
Джим Брискин взглянул на Эда Файнберга, на Пегги и начал ждать. Через несколько минут телевизор снова заговорил, все тем же скучным, бесцветным голосом.
— Друзья, граждане Соединенных Штатов. Смутное время закончилось, ситуация снова вошла в норму. — Одновременно те же самые слова появлялись и на экране в режиме бегущей строки. Юницефалон 40-Д по своему обыкновению — и ставшему традицией праву — вмешался в чужую передачу. Из динамиков звучал голос самого гомеостатического комплекса, порожденный речевым синтезатором.
— Избирательная кампания прекращается и отменяется, — сказал Юницефалон. — Это параграф первый. Резервный президент Максимилиан Фишер аннулируется, это параграф второй. Параграф третий: мы находимся в состоянии войны со вторгшимися в нашу систему пришельцами из дальнего космоса. Параграф четвертый: Джеймс Брискин, обращавшийся к вам…
«Вот оно», — с тоскою подумал Брискин. А тем временем ровный, безликий голос продолжал:
— Параграф четвертый: Джеймс Брискин, обращавшийся к вам через посредство телевизионных сетей, настоящим обязуется полностью прекратить свою противоправную деятельность, в дополнение к чему издается постановление, предписывающее ему обосновать причину, по которой ему должна быть предоставлена свобода заниматься в дальнейшем какой бы то ни было политической деятельностью. Исходя из интересов народа, мы предписываем ему хранить политическое молчание.
— Ну вот и дождались, — широко ухмыльнулся Брискин. — Конец этим играм. Я должен политически заткнуться.
— Ты можешь обжаловать это в суде, — вскинулась Пегги. — По всей цепочке судов, вплоть до Высшего. Им уже случалось отменять решения Юницефалона. — Она тронула Брискина за плечо, но тот отдернулся. — Или ты хочешь бороться с ним напрямую?
— Слава еще богу, меня не аннулировали, — криво улыбнулся Брискин. — В общем-то, я даже рад, что эта машина снова заработала, — добавил он, чтобы успокоить Пегги. — Все-таки возврат к чему-то стабильному. И это нам совсем не помешает.
— Так чем же ты теперь займешься? — спросил Эд. — Пойдешь в «Рейнландеровское пиво» и «Калбест электроникс», попробуешь получить свою старую работу?
— Ну уж нет, — отрезал Брискин. — Только не это.
Но — он не мог политически смолкнуть, не мог подчиниться приказанию этой проблеморазрешалки. Не мог органически — рано или поздно он снова начнет говорить, чем бы это ни грозило. «И, — подумал он, — зуб даю, что Макс тоже не сможет подчиниться… ни один из нас не сможет.
«Может быть, — думал он, — я и вправду оспорю это решение. Встречный иск… Я притащу Юницефалона в гражданский суд, Джим-Джем — истец, Юницефалон 40-Д — ответчик. — Такая пикантная перспектива заставила его улыбнуться. — Для этого мне потребуется хороший адвокат. Кто-нибудь малость посильнее, чем главный юрист Макса Фишера, этот его братец Леон Лейт».
Брискин достал из стенного шкафа крошечной студии пальто и начал одеваться, Не было смысла оттягивать возвращение на Землю, тем более что полет предстоял долгий и утомительный.
— Так ты что, вообще не вернешься в эфир? — спросила не отстававшая от него ни на шаг Пегги. — Даже не закончишь эту передачу?
— Нет.
— Но ведь Юницефалон скоро кончит, и что тогда останется? Пустой экран? Знаешь, Джим, уходить подобным образом… я не верю, что ты так сделаешь, это просто на тебя не похоже.
Брискин остановился в дверях студии.
— Ты же слышала, что он там говорил. Что он мне приказал.
— Никто никогда не оставляет экран пустым. Природа не терпит пустоты. И если ее не заполнишь ты, это неизбежно сделает кто-нибудь другой. Смотри, Юницефалон уже уходит из эфира. — Пегги указала на монитор. Цепочка слов остановилась. Еще мгновение, и экран снова превратился в тусклый серый прямоугольник. — Это твоя ответственность — да что там я рассказываю, словно ты сам не понимаешь.
Брискин повернулся к Эду.
— Так мы что, снова в эфире?
— Да. Эта штука наговорилась, во всяком случае — на какое-то время. — Эд замолк и не нуждающимся в пояснениях жестом указал на освещенную софитами сцену.
Как был, в пальто, засунув руки в карманы, Брискин встал перед камерой, улыбнулся и сказал:
— Перерыв закончился, и мы снова вместе, дорогие друзья, не знаю уж — надолго ли. Так что продолжим.
Эд Файнберг включил запись оглушительных аплодисментов; Брискин вскинул руки, призывая несуществующую аудиторию к тишине. — А нет ли у кого-нибудь из вас на примете приличного адвоката? — вопросил он саркастически. — Если есть, сведите нас с ним, и поскорее, пока ФБР сюда не добралось.
Как только замер голос Юницефалона и экран телевизора потух, Максимилиан Фишер повернулся к своему двоюродному брату Леону и горько сказал:
— Ну вот я и отставлен от должности.
— Да, Макс, — тяжело вздохнул Леон, — вроде как так оно и есть.
— А заодно и ты, — отметил Макс. — Тут уж все будет подчищено, можешь быть уверен. «Аннулируется». — Он скрипнул зубами. — А ведь это даже и оскорбительно. Неужели ж он не мог сказать «уходит в отставку»!
— Думаю, у него это просто такая вот манера выражаться, — успокоил его Леон. — Да ты не расстраивайся, Макс, не заводись, тебе нельзя, с твоим-то сердцем. И не забывай, что ты сохранил свою резервную должность, а это главная резервная должность, какая только есть, — Резервный президент Соединенных Штатов. А что тебя избавили ото всех этих усилий и заморочек, так это ты просто счастливчик.
— А вот интересно, дозволяется мне закончить этот ужин или нет? — сказал Макс, поглядывая на поднос с едой; отставка мгновенно вернула ему исчезнувший было аппетит. По размышлении экс-президент остановил свой выбор на сандвиче с курятиной и разом отхватил от него весьма солидный кусок. — Мой он, и все тут, — решительно пробубнил он набитым ртом. — Я же все равно должен и жить здесь, и питаться регулярно — верно?
— Верно, — поддержал брата юридически подкованный Леон. — Это предусмотрено в контракте, который наш профсоюз заключил с Конгрессом, помнишь, как это было? Зря мы тогда, что ли, бастовали?
— А все-таки приятно мы тут пожили, — констатировал Макс, успевший уже покончить с куриным сандвичем и перейти к эгногу[7]. Но скинуть со своих плеч тяжелую обязанность принимать ответственные решения было еще приятнее; он глубоко, с облегчением вздохнул и откинулся на высокую гору подушек.
«А с другой стороны, — думал он, — мне вроде как нравилось принимать решения. В смысле, что это вроде как… — ему потребовалось большое усилие, чтобы поймать ускользающую мысль, — вроде как совсем по-другому, чем сидеть в резерве или на пособии. В этом было что-то такое… Удовлетворение, — разобрался он наконец. — Удовлетворение, вот что я получал. Вроде как я что-то свершал».
Прошли какие-то минуты, а Максу уже недоставало этого чувства, ему казалось, что из него словно что-то вынули, словно все окружающее стало вдруг бессмысленным, ненужным.
— Леон, — сказал он, — а я совсем не отказался бы побыть президентом еще месяц. Мне нравилась эта работа. Ты понимаешь, о чем я?
— Да, — пробубнил Леон, — пожалуй, понимаю.
— Ничего ты не понимаешь, — отрезал Макс.
— Я стараюсь, Макс, — обиделся Леон. — Честно.
— Не надо было мне давать им волю, — горько посетовал Макс. — Позволять, чтобы эти инженеры-шминженеры латали своего драгоценного Юницефалона. Нужно было притормозить этот проект хотя бы на время. На полгода там или больше.
— Да что там теперь говорить, — вздохнул Леон. — Поздно, раньше надо было.
«А поздно ли? — спросил у себя Макс. — Ведь с этим Юницефалоном 40-Д всегда может что-нибудь случиться. Несчастный случай».
Он обдумывал эту идею, параллельно вгрызаясь в обширный кусок яблочного пирога, покрытый толстым ломтем сыра. Если считать знакомых, способных устроить подобную штуку — и не раз доказавших свое умение на практике, — так это и пальцев не хватит…
«Серьезная, почти неустранимая поломка, — думал он. — Как-нибудь ночью, когда все уже спят, и во всем Белом доме бодрствуем только мы — он и я. Пришельцы сумели, а мы что, глупее?»
— Ты смотри, Джим-Джем Брискин снова в эфире! — воскликнул Леон, указывая на телевизор. И правда, там ослепительно сверкал знаменитый, до боли знакомый рыжий парик, и Брискин выдавал нечто до колик смешное, а в то же время и глубокомысленное, нечто такое, что заставляет задуматься. — Ну, вообще, — сказал Леон. — Он же там насчет ФБР прикалывается, и это теперь, после всего этого. Этот мужик, он вообще ничего не боится.
