Сергей Снегов - Диктатор

— Неожиданное? — иронически переспросил Путрамент. — Какая же неожиданность, если вы трижды в день передавали мне приглашение явиться на выручку дочери. Если бы я раньше узнал об этих передачах по стерео и если бы мои охранники раньше раздобыли лошадей, я сдался бы вашим палачам еще до того, как они вывели Луизу на помост с виселицей.

— Мы этого не знали, — холодно возразил я. — Но мы хорошо помнили, что вы предали на казнь ваших же генералов, когда сочли, что выручать их будет вам невыгодно. Мы не могли исключить, что собственную жизнь вы сочтете более важной, чем жизнь дочери. Она ведь не генерал, как те, вами преданные. И она страстно умоляла вас не выручать ее. Возможно, хотела украсить своим самопожертвованием ту участь, которую вы ей уже уготовили.

Это был, конечно, жестокий удар. Луиза вскрикнула от возмущения, Путрамент побелел. Он еле выговорил трясущимися губами:

— Что вы еще скажете, генерал Семипалов?

— Только то, что вы отличный всадник. Это тоже для меня неожиданно.

Я сделал знак Прищепе, мы вместе вышли. Я сказал Павлу, что хочу на аэродром. Он вызвал машину. Толпа на площади еще не разошлась, но прежней толкотни уже не было. Когда мы подошли к машине, мимо выстроившейся охраны быстро прошла какая-то женщина. Она резко взмахнула рукой, синяя молния сверкнула мне в глаза. Я услышал отчаянный крик Прищепы:

— На помощь! Семипалова убили!

Часть пятая

ЧЕРТ НЕ НАШЕГО БОГА

1

Павел Прищепа ошибался редко, но сейчас ошибся. Я успел отшатнуться, молния лишь опалила одежду. Меня подхватили и посадили в машину. Все же я потерял сознание, очнулся только в кабине водолета. Рядом сидел Прищепа.

— Как чувствуешь себя? — в его голосе звучала тревога.

Я постарался, чтобы улыбка получилась достаточно веселой.

— Надеюсь, лучше моей несостоявшейся убийцы. Сумели ее схватить? Где она? И за что этой особе понадобилось меня прикончить?

— Она за нами во второй машине. Она не пыталась скрыться, только расстроилась, что покушение не удалось. Это Анна Курсай.

— Жена Войтюка? Мстила за мужа?

— Она пообещала рассказать при личной встрече, почему так на тебя обозлилась. Будешь с ней разговаривать?

— Вторично напасть на меня она не обещала?

— Этого мы не допустим.

К посадке в Адане я уже двигался без посторонней помощи. Во дворце я пошел к Гамову — отчитаться о делах в Нордаге. Он слушал без особого интереса. Мне показалось, что он недоволен мной.

— Нет, вы действовали правильно, — ответил он. — У меня две просьбы, Семипалов. Поговорите с Анной Курсай и решите сами, как ее наказать. И вторая просьба. В Корине плохо, нужны срочные меры.

— В Корине все, как мы планировали. Штупа отразил удар их циклонов, поднятая с океана вода добавила сырости в их болота. Не вижу в этом плохого.

— В Корине эпидемия, — хмуро сказал Гамов. — И она особенно поражает детей. Эпидемия может перекинуться на Нордаг, а оттуда к нам… Ваша жена вам доложит.

— Что раньше сделать — выслушать собственную жену или допросить мою убийцу?

— Начните с того, что вам приятней.

— Начну с того, что неприятней. Вызову Анну Курсай.

Я прошел к себе. Один из «черных воротников» доложил, что Анна Курсай доставлена — что с ней делать? Я приказал привести ее. Вошли четверо — тот же «черный воротник», молодой офицер, с типичной для стражей Гонсалеса значительной хмуростью в лице — оповещавшей о причастности к важнейшим делам и соответствии отпущенным правам и возложенным обязанностям, и двое конвоиров, рослых парней. Я приказал им оставить меня наедине с арестованной. Офицер побелел.

— Оставить вас наедине с государственной преступницей?

— Мы будем беседовать с ней о таких делах, что даже знать о них без особого разрешения… Впрочем, для успокоения… Анна, вы опять нападете на меня?

Она ответила очень спокойно, что хотела бы, но у нее отобрали оружие.

— А ногтей я не боюсь, капитан, — сказал я «черному воротнику». — Надеюсь, вы не считаете, что заместитель диктатора не способен противостоять хрупкой женщине?

Офицер не осмелился подтвердить такое оскорбительное подозрение, только заверил, что при первом зове мигом возникнет.

— Начнем с наших государственных дел, — предложил я Анне Курсай, когда мы остались вдвоем. — Вас интересует судьба вашего бедного мужа — где он, каково здоровье, душевное состояние?.. Отвечаю — понятия не имею, что с ним. И даже руководитель нашей разведки полковник Прищепа знает о нем не больше моего. Считаю этот вопрос разъясненным. О чем теперь будем говорить, государственная преступница, мстительница за мужа, прекрасная террористка Анна Курсай?

Я выкладывал эти насмешки почти доброжелательно и одновременно любовался Анной. Так уж получилось, что все женщины, с какими в последнее время меня столкнули дела, были как на подбор красивы — и моя собственная жена Елена, и Людмила Милошевская, соединившая в себе мужланство походки и грубость общения с ангелоподобным лицом, и эта Анна Курсай, жена неудачливого шпиона. Только Луизу, дочь Путрамента, последнюю из женщин, пересекших мой политический путь, самый отъявленный льстец не причислил бы даже к миловидным. Зато некрасивая Луиза брала прелестью дикого зверька. И насмешливо созерцая женщину, пытавшуюся меня убить, я все больше убеждался, что если и была среди знакомых мне красивых женщин одна вполне безукоризненная красавица, то ее звали Анной Курсай. Я не сумел бы выразить это точное понимание столь же точными словами, но мне вспомнилось, что ради благосклонности этой женщины прожженный дипломат, циник и интриган, последний представитель знаменитого дворянского рода Ширбай Шар готов был пожертвовать и карьерой, и родовым богатством. А пока я любовался ею, она с каким-то мучением всматривалась в меня самого. У нее, как у ребенка, раскрылся от внимания рот, щеки вдруг запали, в любой женщине такое изменение облика означало бы уродливость. Но Анна осталась красивой.

— С чего онемели? — сказал я, не дождавшись ответа. — Импульсатором вы действовали активней, Анна.

— Зато неудачно. К сожалению, вы живы.

— Повторяю — о чем будете говорить со мной?

— Не я вас вызывала, а вы затребовали меня. Значит, вам надо со мной говорить. Мне хотелось убить вас — и только.

— Что ж, начало разговору положено. Итак, почему вам понадобилось рассправиться со мной?

Она зло усмехнулась.

— Разве вы сами не сказали причину? Месть за обманутого мужа, за бедного супруга, так вы выразились.

— А честно ли горевать об обмане человека, профессией которого было обманывать других? Предателя предали, нормальный акт в схватке двух борцов. Вы умная женщина, Анна, и должны понимать, что судьба одного из многих шпионов наших врагов неравнозначна жизни главы правительства…

— Вы слишком много приписываете своей личности, Семипалов! Глава государства — Гамов.

— Государства, Анна! А глава правительства все же я. Кстати, если бы под дулом вашего импульсара оказался Гамов?..

— Отвечаю сразу — нет! Я хотела убить вас.

— Платить за неудачу одного шпиона актом государственного террора?

— Нет! — опять воскликнула она. Она сдерживала себя, но свойственная ее натуре страсть вырвалась. Она приподнялась, схватилась руками за стол. — Я мстила не за Жана! Я люблю мужа, но не преувеличиваю его значения.

— Садитесь! — приказал я. — И держите себя пристойно. Охрана может услышать ваш крик. Итак, вы мстили не за Войтюка. Перед кем же я так страшно провинился, что понадобилось хвататься слабыми женскими руками за боевой импульсатор?

— Я — флора! Неужели и это вам ничего не говорит?

— А что может сказать одно словечко? Флора так флора. Ну и что?

— Муж достаточно виноват сам, чтобы еще мстить за него. Я мщу за мою маленькую страну, над которой вы так поиздевались.

— Вот оно что! Флора — значит «жительница Флории». Да, верно, мы выправили прежние ошибки в отношении с Флорией. Вы это имеете в виду, Анна?

— Именно это! Но не исправление ошибок, как вы это называете на своем лживом языке, а те ущемления, тот урон, то безмерное зверство… Все то, что вы обрушили на мою крохотную, мою несчастную страну!

— Ущемления, урон, зверство — даже безмерное! А бывают зверства в меру?

— Вы отлично понимаете меня!

— Если перейдете от ругани к фактам, наверно, пойму. В чем же я так провинился перед вашей страной, что понадобилось меня казнить?

Она уже не говорила, а захлебывалась гневными словами. Ее распирала ненависть. Ее страна внезапно выброшена из мира довольства, из царства относительного благосостояния в пучину бесправия и нищеты. Границы закрыты, на дорогах воинские посты, снабжение извне оборвано, даже электричество не поступает, даже тепло иссякло — целый народ вдруг ввергнут в мир холода, темноты и недоедания. И это чудовищно! Оборваны цивилизованные связи, только обмен товара на товар, примитивный порядок дикарства!.. А как произвести товары, если нет сырья для них? Заводы останавливаются от нехватки электричества и тепла, изделий на обмен все меньше и меньше — впереди мертвая остановка, паралич хозяйства. И вымирание людей! Вот на что нацеливается правительство! А чтобы ускорить деградацию народа, всем латанам приказано покинуть Флорию, а среди них мастера, инженеры, ученые — люди, без которых не функционировать хозяйству. Флоров, рассеянных по Латании, насильно выселяют на родину, а это либо молодые солдаты, освобожденные от воинской службы, либо учащиеся институтов Адана и Забона. Что способны сделать для спасения своего края такие юнцы? Они лишь умножают жаждущие рты, лишь усиливают обнищание несчастной Флории. Террор, до того угрожавший лишь прямым преступникам, обрушился на целый народ! Как с этим примириться? На массовый террор против народа единственный ответ — террор против террористов!