Наталия Кабакова - Дознаватель
– У вас возникли какие-нибудь вопросы?
Я отрицательно помотала головой.
– Хорошо. Я оформлю вам направления. Сдадите анализы и стволовой материал. Потом ждите.
Раздобыв в ящике стола готовый бланк с уже знакомой мне эмблемой, доктор быстро набросал на нем какие-то цифры и буквы, которые на проверку оказались номерами корпусов и лабораторий. Затем ловко вставил листочек в лоток легкого переносного принтера, стоявшего на столе слева от него. Несколько ловких манипуляций на чувствительном экране больничного сисиэра, и все было готово. К моему удивлению на бумаге отпечатался простой штрих-код, загадочный и для меня абсолютно неинформативный. Мне было велено отдать бумагу сестре-администратору. Я поднялась со стула, чтобы взять бумажку, с любопытством повертела ее в руках и, повернувшись, собралась уходить.
– Мисс Вонг, – голос врача прозвучал несколько неуверенно.
Я обернулась. Обращение застало меня в тот момент, когда я уже держалась за дверную ручку.
– Анализ вашей крови выявил наличие в ней запрещённых к применению препаратов, – видимо, все еще сомневаясь в правильности своего поступка, сообщил мне врач.
Как тактично и обтекаемо он выразился! Злобная, бездушная, дурацкая кукла! От страха у меня перехватило дыхание. Врач вопросительно поглядел на меня, видимо ожидая объяснений, которые, конечно же, все разъяснят, и я поняла – это конец. И великолепный сад за окном, и скучный кабинет бешено завертелись перед моими глазами. Всем своим весом я навалилась на косяк.
* * *Мой уход напоминал бегство. Первой реакцией на слова доктора стал приступ панической атаки. Мозг лихорадочно работал. Мысли путались, невероятно быстро сменяя друг друга. Меня бросило в жар, стало тяжело дышать. Последнее, что я помню – это приглушенный голос врача, вызывающего персонал. Затем все померкло. Очнулась я на диване. Кожаный валик под головой приятно холодил затылок. Надо мной склонились врач, медсестра и санитар. Сестра держала меня за запястье, глядя на ручные часы, считала пульс. На шее опять красовалась ампула с диффузором. Мне стало неловко. Я вела себя глупо, подозрительно, как настоящая преступница, застигнутая врасплох опытным следователем и опрометчиво выдавшая себя, малодушно сдавшаяся под бременем пока еще сомнительных улик. Лучшее, что я могла сделать, уйти из кабинета по-английски. Без оправданий, и так быстро, насколько к тому были способны мои, ставшие ватными, ноги.
Возвратиться в палату я не решилась. Не хотела пускаться в подробные рассуждения о состоянии моего здоровья, отвечать на бесконечные вопросы: что, да как; выслушивать подробный отчет о самочувствии Веры, выдвигать предположения, почему сегодня стреляет в боку, хотя вчера кололо поясницу, и жаловаться на немногословных врачей, игнорирующих симптомы пациентов, хотя внешне корректных.
Вместо этого я направилась в вестибюль, где застала четырех пожилых дам, чинно усевшихся в ряд на мягком диване. Помещение напоминало зал, но размерами было не больше обычной палаты. Вместо привычных стен в три стороны от него расходились ответвления ярко освещенных лампами коридоров. Упомянутый диван, два кресла, да обязательный журнальный столик стояли рядом с большими тянувшимися от пола до потолка окнами в тонких металлических рамах. Пациенты часто устраивали из этого уголка импровизированную столовую. Приходили пообщаться, приносили с собой разнообразные напитки и сладости.
В ясные дни сюда беспрепятственно проникали жаркие солнечные лучи, но сегодня не хватало даже света парковых ламп. В вестибюле царил полумрак. Стол дежурной медсестры пустовал. На нем стояла громоздкая ваза синего стекла с пышным букетом белоснежных хризантем. Тут же, небрежно брошенные, лежали три цветные пластиковые папки с бумагами. Стены украшало несколько скромно обрамленных жизнеутверждающих репродукций.
Женщины в одинаковых больничных халатах мирно беседовали, все как одна седовласые, строгие, в очках, скрывавших любопытные глаза, тугие на ухо и громогласные. Старики ищут себе компанию, чтобы погрузиться в вспоминания, посетовать на жизнь, похвалиться достижениями детей или внуков, в жизни которых они давно перестали играть сколько-нибудь значимую роль. Поначалу я не обратила на них внимания, настолько была растерянна и напугана. Усевшись в свободное кресло, бессильно откинувшись назад и, скрестив на груди руки, (сознаюсь, меня сотрясала нервная дрожь) я постаралась сосредоточиться. Спустя минуту, сообразив, что достигнуть этого мне мешает невнятный гомон, раздававшийся где-то рядом, я пристальнее вгляделась в сидевших прямо напротив меня женщин.
– Молодежь нынче невоспитанная пошла, – скрипучим, словно морозный снег под ногами, голосом громко заявила одна старушенция, – даже не здороваются!
Он неожиданности я вздрогнула. Старухи, возмущенно буравившие меня взглядами, дружно закивали и принялись энергично жестикулировать, удовлетворенно, будто бы давно ожидали самого худшего, и вот, наконец, оно свершилось, обсуждая недостатки молодого поколения. Право слово, под их напором я почувствовала себя неуютно. В иных обстоятельствах острое словцо не замедлило бы сорваться с моего языка. Однако в тот момент я была настолько деморализована, что просто повернулась к надоедалам спиной и уставилась в противоположную стену, показывая всем своим видом, что мне не до них. Оскорбленные невниманием мои противницы не унимались, продолжая читать нудную нотацию куда-то в воздух.
В крайней степени раздражения я вскочила с кресла и, бросив в адрес старых сплетниц парочку нецензурных выражений, покинула беспокойное место. На мой выпад последовала бурная реакция. Вытаращенные глаза, красные гипертонические щеки и шеи, хватания за сердце, – в иных обстоятельствах доставили бы мне несказанное удовлетворение, но, к сожалению, для меня сложившаяся ситуация была настолько серьезна, что я удалилась в окончательно расстроенных чувствах, потерянная и злая одновременно. Гнев плохой советчик. Так что мне необходимо было разыскать местечко поспокойнее. Делать нечего, пришлось возвращаться в палату. Я была слишком слаба, чтобы спуститься в сад.
* * *Весна 2хх5 года
Не помню точно, когда первый раз я попробовала наркотики. Это произошло давно, ещё до встречи с Францем. Культура ночных развлекательных заведений связана с выпивкой, льющейся из динамиков оглушающей музыкой, веселящими ароматными розовыми таблетками, прозванными за ягодный вкус «малинкой», а также полным набором запрещенных законом наркотиков синтетического или натурального происхождения. «Малинка», препарат слабый, практически безобидная конфетка. Вследствие своей легальности, она легко доступна. Любой аптекарь с удовольствием продаст вам ее, не задавая лишних вопросов. В аннотации вы прочтете, что привыкание при постоянном употреблении не возникает, и никакого вреда здоровью этот продукт не несет. Так гласит реклама, и она не лжет. Собственно, ничего, кроме легкой эйфории и приподнятого настроения наркотик не вызывает. Однако этого вполне достаточно, чтобы начать мечтать о более сильных ощущениях. Ты подсаживаешься на кейф, а для его усиления потребны совсем другие препараты, запрещённые законом, хотя легко доступные в в любом баре или ночном клубе.
Эта привязанность быстро образует под сердцем огромный сосущий комок. Каждый раз, когда жизнь разочаровывает тебя, ты ищешь утешения в розовых таблетках. Они быстро прогоняют скуку, одиночество и тоску. Правда ненадолго, поэтому рано или поздно вам захочется пробовать более сильные средства.
* * *Эффективного способа борьбы с наркоманией не изобрели, пока есть клиенты, жаждущие забвения, найдется и продавец. Ужесточение ответственности (замечу далеко не первое) за хранение, продажу и распространение наркотиков, обычно ни к чему не приводит. Слишком велики доходы от этого нелегального бизнеса. Настолько, чтобы появлялись все новые желающие рисковать.
Тогда правительство, вероятно, это был первый признак подступавшего отчаяния, уравняло торговцев наркотиками и их жертв перед законом. Теперь любой гражданин, в крови которого обнаруживали недозволенный препарат, признавался несущим социальную угрозу и подвергался унизительным процедурам дознания.
В качестве замены опасным, вызывающим привыкание, разрушающим личность, наркотикам, было предложено пустить в продажу относительно безопасное вещество, знакомую всем – «Малинку». Фармацевтическая компания Greedy Medicine Pharmaceutical, названная так в честь ее основателя Томаса Гриди, получила лицензию на его производство. При этом деятельность лабораторий и фабрик GMD почти ничем не регулировалась.
Так власти Загарасити сами подготовили плодородную почву, на которой пышно цвела коррупция, где увязло множество ни в чем не повинных людей, а полиция получила право на законных основаниях очищать город от любых «асоциальных элементов».
