Георгий Марчик - Трудный Роман
Костя взялся за уроки, а рядом мать теперь подтачивала рукава его рубахи, а то совсем износилась. Время от времени она посматривала на сына. Это ему не мешало. Напротив, в ее присутствии было как бы и теплей и уютней в их тесной комнатке.
– Савельич опять учудил, – заговорил он, поднимая глаза от книги. – Спросили у него про тайну Лох-Несского озера. Это в Шотландии. Там вроде бы водится какое-то исполинское чудовище. А учитель увлекается и тогда обо всем забывает. Ну, многозначительно так, словно по секрету, отвечает: «Должен сообщить вам, друзья мои, я верю в эту тайну. У меня и доказательства все собраны». И давай весь урок рассказывать… А однажды восьмиклассники слопали какой-то экспонат – высушенную рыбу. Он весь день ходил как в воду опущенный, расстроился. Дикари, говорит, варвары, рыбоеды…
– Он к вам по-хорошему, а вы, сорванцы, смеетесь над ним.
– Да нет, что ты! Он добрый-добрый, а себя в обиду не даст. Только действует как-то по-своему, по-особенному. Он посмотрит, а тебе уже совестно. И объясняет хорошо. После него можно не учить. Ты бы посмотрела наши кабинеты географии и астрономии! Половину экспонатов ребята сами сделали. Мы в девятом хотели его разыграть: «Иван Савельевич, в райкоме обязали первый урок начинать с какой-нибудь песни». Поверил: «Ну-ну, пожалуйста». Мы запели: «Моряк вразвалочку сошел на берег…» Спели два куплета и замолчали. И он молчит, смотрит на нас и улыбается глазами. «Что же вы не продолжаете?» Застыдились. Он говорит: «А теперь я для полного концерта прочитаю вам басню». И прочитал «Стрекозу и Муравья». Вот тебе и простак…
Людочка Маликова загрустила. На уроке задумчиво смотрела в окно, на переменах ходила одна-одинешенька. Когда ее вызывали, испуганно вздрагивала, округляла глаза: «А?» Перестала учить уроки. По классу пронеслось: «Влюбилась!»
– Очень оно, это чуйство, не вовремя является, – посочувствовал Костя. – Уцепится за душу и висит, как камень… Ведь пропадает человек. Спасать ее надо.
– Я Марианне сказала, – шепнула Женя. – Она поможет.
– А кто он, рыцарь Печального Образа? Хорошо, если не прохиндей какой-нибудь…
– Никто не знает, – улыбнулась Женя, и по ее довольному лицу можно было понять, что уж она-то наверняка все знает…
– Перестаньте болтать! – цыкнула на них Мымра.
Разговор шел на ее уроке. И надо же, ни с того ни с сего ополчилась на бедную Людку:
– А ты, Маликова, о чем мечтаешь? Об опереточном принце? Иди отвечать.
Маликова и без того теряется от любого окрика, а тут такая ситуация. Мымра задала вопрос – Маликова бледнеет, наконец испуганно лепечет:
– Вы этого не задавали…
– Как не задавала? – возмутилась Мымра. – А ну, Табаков, отвечай с места…
– Вы этого не задавали, Калерия Иосифовна!
– Постой-ка на месте. Синицына!
– Вы этого не задавали.
– Да вы что, сговорились?!
Учительница подняла по очереди весь класс и только после этого удосужилась заглянуть в журнал.
– М-да, небольшая ошибочка. Это я задавала в десятом «А». У вас экологические факторы неживой природы. У каждого своя тема. У тебя что? Влажность? Отвечай.
Маликова через пятое на десятое ответила.
– Кто дополнит? Черникин!
– А у меня температура, Калерия Иосифовна! – бодро вскочил с места Черникин.
– Температура?! – возмутилась Мымра. – Меня это не касается. У меня от вас тоже постоянно температура! У кого температура, головная боль, расстроен желудок – для этого есть перемена, школьный врач. На уроке нечего болеть.
– Так у меня же температура, – с насмешливым укором повторил Черникин, невинно хлопая ресницами.
– Температура?! – взорвалась Мымра. – Ну так собирай книги – и марш домой. С температурой надо сидеть дома. Ишь ты, веселый какой – у него температура…
– У меня не та температура, – с деланно озабоченным видом пояснил Черникин. – У меня температура как экологический фактор…
Класс так и грохнул.
… Марианна собиралась выкроить время поговорить с Людой Маликовой, но Люда ее опередила. Однажды вечером – было уже довольно поздно, за девять, – в квартиру неуверенно позвонили. Открыла – батюшки, Маликова, вся усыпанная снегом! Робко улыбается:
– Можно к вам? Я по личному делу.
– Заходи, Люда. Раздевайся.
Марианна внимательно слушала – сдерживалась, чтобы не рассмеяться. Ну до чего же у них смешно: взрослое переплелось в один клубок с детским, наивное, придуманное – с настоящим. Одно ясно сразу – слава тебе, это не слишком серьезно, просто поветрие, легкое недомогание, дань возрасту.
– Ты уверена, что это всерьез, Люда? Твое, выстраданное, крепкое?
– Не знаю, Марианночка, кажется, мое…
– Ведь ты с ним ни разу толком не говорила.
– А разве это главное? Он мне нравится. У него глаза красивые, модно одевается, хорошо держится…
«Какая чушь, какой ужас! – подумала Марианна. – А скажи ей об этом прямо – обидится».
– Марианна, я бессильна что-то сделать, что-то изменить. Я просыпаюсь каждую ночь и думаю, что без него для меня все кончится. Жизнь потеряла краски, ничего больше не радует, все постыло. Я живу в каком-то оцепенелом ожидании чуда.
«Боже мой, а чуда не случится, – с грустью думала Марианна. – Но разве я могу ей об этом так прямо сказать. Она видит его совсем другим. Смотрит на него влюбленными глазами. Перед ней умный, благородный, красивый человек. А он циничный, не тонкий, довольно грубый парень. Как же трудно помочь ей разобраться в этом, чтобы больно не поранить душу, чтобы все-таки сама – своим умом и сердцем увидела правду. А может, все-таки лучше сказать все как есть?..
– А он знает о твоем чувстве?
– Да, знает. Я ему сама передала письмо.
– И что же?
Людочка опустила взгляд и покраснела. После продолжительного молчания ответила:
– Он недавно прислал мне записку. Там было всего одно слово.
– Какое, если не секрет?
– «Дура»…
«Фу, прямо чертовщина какая-то! – с облегчением вздохнула про себя Марианна. – Значит, все не так уж трудно, как показалось вначале…»
– А что ты сделаешь, если опоздаешь к своему поезду? – повеселевшим голосом спросила она. – Придешь, скажем, па вокзал, а поезд твой уже ушел? Побежишь за ним, будешь рыдать в отчаянии?
– Нет, – резонно возразила Людочка, – зачем же рыдать? Ведь это просто поезд. И он уже ушел…
– А что делать, если он не любит? Конечно, это не одно и то же, но чувство бессилия очень похоже. Зачем же становиться его рабом?..
Маликова ушла, Марианна взглянула на часы. Было одиннадцать. А надо еще подготовиться к урокам…
Вечером у Кости тренировка. Роман направился с ним. Весь этот день он был необычно возбужден.
– Ты можешь научить меня приемам бокса? – шепотом спросил он Костю утром, еще на первом уроке.
– Пожалуйста.
– Чтобы одним ударом сбить с ног.
– Пожалуйста. Этому и учиться не надо.
– А как ты думаешь: можно ударить взрослого?
– А это смотря за что…
– Да вот так подойти и ударить безо всякой причины.
– Зачем же без причины бить? – Костя уставился на товарища. (Тот был бледен, глаза его недобро горели.) – Да ты не финти, скажи, что случилось.
– Конечно, причина есть, но он-то ничего знать не будет, почему да за что.
– Не понимаю, зачем все-таки драться? – недоумевал Костя. – Что ты кулаками докажешь?
– Милый мой, пощечина даже у аристократов была средством унизить, выразить свое презрение.
В другое время Костя, может быть, и подивился бы неожиданному намерению Романа и много думал о нем, но сейчас ему было не до этого. Мысли и чувства его были сосредоточены па предстоящем состязании. Оставались считанные тренировки до первенства города. Не сказать, чтобы он робел или боялся, а все же было как-то не по себе, как человеку, впервые летящему на самолете или даже прыгающему с парашютом. Какая-то неприятная рассеянность, неуверенность в себе томила его. Он не мог полностью собраться и сосредоточиться на том, что ему надо во что бы то ни стало победить соперников.
После разминки Костя показал Роману боксерскую стойку и несколько основных ударов. Тот старательно повторял его движения.
Костя отрабатывал удары на лапах, на груше, потом перешел на мешок. Неподалеку легко прыгал со скакалкой Адик Круглов, один из предстоящих соперников на ринге, – настоящий фанатик бокса. Он был немного ниже Кости, коренастый, плотный, с крупной головой на толстой, короткой шее, ходил вперевалку, смотрел набычившись, исподлобья маленькими сердитыми глазками. Лицо его, возможно, было бы не лишено привлекательности, если бы не отсутствие в нем всякой мысли.
На тренировках он чувствовал себя в родной стихии, легко двигался и стремительно наносил мощные удары. Он гордился крепкими кулаками, похожими на хорошие булыжники. И действовал ими как безотказная машина. Соперники его боялись. Адик не знал пощады и был кровожаден. Он с особым удовольствием сокрушал ударами уже сломленного, но еще не окончательно поверженного соперника. «Бокс – это вам не в бирюльки играть», – обычно повторял он свое любимое выражение, слегка гундося в подражание боксерам-профессионалам.
