Филип Дик - Порог между мирами (сборник)

Филип Дик

Порог между мирами

Доктор Бладмани, или Как мы стали жить после бомбы

1

Ранним солнечным утром Стюарт Макконти подметал тротуар перед входом в «Модерн ТВ. Продажа и ремонт телевизоров», привычно отмечая шум машин, проезжающих по Шаттак–авеню, и перестук каблучков секретарш, спешащих в свои конторы, — все звуки и запахи новой наступающей недели, за время которой хороший продавец может многое успеть. Он думал о горячем рогалике и кофе часов в десять утра — его втором завтраке. Он думал о покупателях, с которыми уже имел дело: как они все возвращаются, чтобы сделать покупку — может быть, сегодня, — тогда его книга продаж переполнится подобно библейской чаше. Продолжая подметать, он напевал песенку из нового альбома Бадди Греко и думал, каково это: быть всемирно известным певцом, так, что все хотят тебя видеть и поэтому платят деньги за вход к Харраху в Рино или модные ночные клубы Лас–Вегаса, где Стюарт никогда не бывал, но о которых так много слышал.

Ему было двадцать шесть лет; в пятницу после работы он иногда ездил по десятиполосному шоссе из Беркли в Сакраменто и через Сьерру в Рино — там можно было сыграть и найти девушек. Он работал у Джима Фергюссона, владельца «Модерн ТВ», за жалованье и процент с продажи, считался хорошим продавцом и потому неплохо зарабатывал. Кроме того, в 1981 году дела шли недурно. Еще один год экономического бума, за время которого Америка стала сильнее и богаче, что ощущал каждый.

— Доброе утро, Стюарт, — крикнул ему через улицу пожилой ювелир мистер Кроди.

Он шел в свой магазинчик. Все конторы и лавки открывались, было уже больше девяти. Даже доктор Стокстилл, психиатр, специалист по психосоматическим расстройствам, появился с ключом в руке, чтобы начать дорогостоящий прием в своем стеклянном офисе, выстроенном на деньги страховой компании. Доктор Стокстилл ставил свою шикарную заграничную машину возле самого входа — он мог себе позволить платить по пять долларов в день за парковку. Затем прошла хорошенькая длинноногая секретарша доктора, на голову выше хозяина. И конечно, пока Стюарт, опершись на щетку, стоял и наблюдал, к офису доктора уже подбирался бочком первый псих.

Наблюдая за ним, Стюарт думал: в мире полно психов. Психиатры гребут деньги лопатами. Если бы мне пришлось идти к психиатру, я бы вошел и вышел через черный ход. Никто не увидел бы меня и не хихикал. Он думал: может быть, некоторые из пациентов доктора так и поступают, и черный ход существует для больных или, скорее, для тех (он поправился), кто не хочет выставлять себя на всеобщее обозрение, — для тех, у кого просто проблемы, война на Кубе, например, и кто вовсе не псих, а только встревожен.

У него у самого были основания для тревоги: его могли призвать на кубинскую войну, которая сейчас безнадежно завязла в горах, несмотря на новые миниатюрные бомбы, уничтожающие живую материю, — они доставали жирных китаез, как бы глубоко те ни закопались. Стюарт не обвинял президента — кто же знал, что китайцы решат выполнить договор о взаимопомощи. Только мало кто возвращался домой после сражений с китаезами, не заразившись вирусной костной инфекцией. Тридцатилетний боевой ветеран походил на высохшую мумию, пролежавшую на дворе не меньше ста лет… и Стюарт Макконти с трудом представлял себе, как можно прийти в себя после такого, снова продавать стереотелевизоры и продолжать делать карьеру продавца.

— Доброе утро, Стю! — Девичий голос вернул его к действительности. — Размечтался с утра? — Это прошла мимо, улыбнувшись ему, маленькая темноглазая официанточка из кондитерской Эди.

— Да нет, какого черта! — возразил Стюарт и снова начал энергично подметать тротуар.

На другой стороне улицы крадущийся пациент доктора Стокстилла — сплошное черное пятно: черные волосы и глаза, бледная кожа, плотно закутан в угольно–черный плащ — помедлил, чтобы зажечь сигарету и оглядеться. Стюарт увидел осунувшееся лицо, широко раскрытые глаза и заметил рот, особенно рот — крепко сжатый, но в то же время с обвисшей плотью, как будто зубы и челюсти давным–давно сточило непомерное давление, а напряжение осталось; и Стюарт отвел глаза от этого несчастного лица.

Значит, вот что это такое, подумал он. Быть сумасшедшим… Истончаться, как бы пожираться чем–то… он не знал чем. Временем или, может быть, водой — чем–то бесконечно текучим. Он видел подобные лица и раньше, наблюдая за тем, как приходят и уходят пациенты доктора, но никогда не видел такого полного и страшного износа.

Внутри «Модерн ТВ» зазвонил телефон, и Стюарт поспешил к нему. Когда он вернулся на улицу, человек в черном уже ушел, и день сразу снова стал ясным и многообещающим, но Стюарту, взявшемуся опять за щетку, было не по себе.

Я знаю этого человека, подумал он. Я видел его на фотографии или встречал в магазине. Либо он старый покупатель, может быть, даже друг Фергюссона, либо какая–нибудь важная шишка.

Раздумывая над этим, он продолжал подметать.

Своему новому пациенту доктор Стокстилл предложил:

— Кофе? Чай? Кока–кола? — И прочел про себя карточку, которую мисс Пурселл положила ему на стол. — Мистер Триз, — произнес он вслух. — Вы, случайно, не в родстве с известным семейством английских литераторов? Айрис Три, Макс Бирбом…[1]

Мистер Триз сказал с резким акцентом:

— Это не настоящее мое имя. — Голос его звучал раздраженно и нетерпеливо. — Оно пришло мне на ум, когда я разговаривал с вашей девушкой.

Доктор Стокстилл удивленно взглянул на пациента.

— Я известен всему миру, — сказал мистер Триз. — Странно, что вы меня не узнаете, вы, должно быть, затворник или того хуже. — Он резко провел дрожащей рукой по длинным черным волосам. — Меня ненавидят и хотели бы уничтожить тысячи, даже миллионы людей. Естественно, я должен принимать защитные меры — вот я и назвался вымышленным именем.

Он откашлялся и быстро затянулся сигаретой, держа ее по–европейски — горящим концом вниз, почти обжигая кисть руки.

О господи, подумал доктор Стокстилл. Теперь я узнал его. Это же Бруно Блутгельд, физик. И он говорит чистую правду — множество людей и здесь и на Востоке хотели бы добраться до него из–за неправильных расчетов 1972 года, из–за ужасного выхода из–под контроля ядерного атмосферного взрыва, который, по расчетам Блутгельда, не должен был никому причинить вреда.

— Вы хотите, чтобы я узнал вас? — спросил доктор Стокстилл. — Или вы предпочитаете оставаться мистером Тризом? Решайте — мне все равно.

— Давайте просто двигаться дальше, — проскрипел мистер Триз.

— Будь по–вашему. — Доктор Стокстилл устроился поудобнее и чиркнул пером по листу отрывного блокнота. — Продолжайте.

— Говорит ли вам что–нибудь, как психиатру, невозможность находиться в обычном автобусе с дюжиной или около того незнакомых людей? — Мистер Триз внимательно наблюдал за реакцией доктора.

— Может быть, — сказал Стокстилл.

— Я чувствую, как они пялятся на меня.

— Почему?

— Из–за моего уродства, — сказал мистер Триз.

Не подавая виду, доктор Стокстилл ухитрился быстро рассмотреть пациента. Он видел перед собой человека средних лет, крепкого телосложения, с черными волосами и заметной черной щетиной на необычно бледном лице. Он видел под глазами мешки от усталости и напряжения и отчаяние в самих глазах. У физика была угреватая кожа, ему следовало бы подстричься, черты лица искажало беспокойство, но никакого уродства доктор не заметил. За исключением явного переутомления, это было обычное лицо; оно не привлекло бы внимания в толпе.

— Разве вы не видите пятен? — хрипло спросил мистер Триз, указывая на щеки и подбородок. — Эти уродливые отметины, отличающие меня от всех.

— Нет, — сказал Стокстилл, рискнув говорить прямо.

— Они там, — продолжал мистер Триз, — под кожей. Но тем не менее люди замечают их и пялятся. Я не могу поехать на автобусе, войти в ресторан или театр. Я не могу пойти в Сан–Францисскую оперу, на балет, симфонический концерт и даже в ночной клуб — посмотреть на какого–нибудь из этих современных певцов. Если мне и удается войти незамеченным, то почти сразу приходится уходить. На меня начинают обращать внимание, я слышу реплики…

— Повторите их.

Мистер Триз замолчал.

— Вы сами только что сказали, — продолжал Стокстилл, — что вы известны всему миру, — разве не естественно для людей перешептываться, когда среди них появляется знаменитость собственной персоной? Разве не всегда так было? Ваша работа вызывает споры, как вы говорите… вражду, и, возможно, имеют место пренебрежительные замечания. Но ведь каждый, на кого обращают внимание…

— Не то! — прервал его мистер Триз. — К такому я привык. Я ведь пишу статьи, появляюсь на телеэкранах — я привык, я знаю, что такое публичное внимание… Это же связано с моей личной жизнью. С моими самыми затаенными мыслями. — Он пристально посмотрел на Стокстилла и сказал: — Они читают мои мысли и рассказывают мне о моей личной жизни во всех подробностях. У них есть доступ к моему мозгу.