Скандерия (СИ) - Моденская Алёна

— Но зачем, для чего это было нужно?

— Так, ради смеха.

— Я имею в виду, зачем нужно было лепить голову?

— Они хотели её запугать.

— Кто — они?

— Остальные. — Теперь Валя смотрела на собеседника исподлобья.

— Им это удалось?

— Не очень.

— Да, Агнесса Русакова, видимо, не из тех, кого легко напугать, — усмехнулся журналист. — С её-то сюжетами. Хорошо, но почему именно она стала их, или лучше сказать, вашей мишенью?

— Её все ненавидят. — Валя говорила обыденно, как о чём-то вполне естественном, что само собой разумеется.

— За что? — Журналист подался вперёд и снова закусил перо.

— Не знаю, — пожала плечами Валя. — У неё богатые родители, известность. Она никогда ни в чём не нуждалась, у неё всегда всё было.

— А вот это её нападение на Леопольдину Ашкинази-Ростову… — Журналист прервался, потому что Валя фыркнула от смеха. — Что это всё-таки было?

— Ничего не было, — смеясь, покачала головой Валя, так что её короткие кудри колыхнулись. — Эта Дина просто случайно влетела головой в косяк. Она была немного того. Пьяная, в общем. У нас была сходка в «Лабиринте», и когда она ударилась, мы повели её в больницу и случайно увидели Русакову. И тогда мы решили обставить всё так, что как будто это Русакова её ударила. Выбрали место, где не было камер. Там как раз ремонт подземки. Нашли подходящую дубину, измазали её кровью Дины. А волос Русаковой я заранее в раздевалке взяла.

— Зачем? — Журналист удивлённо хлопал глазами.

— На всякий случай. Вот, пригодилось.

— Ты говоришь — Агнессу Русакову все ненавидят. Все — это все твои товарищи или вообще все?

— Вообще все, насколько я знаю. Почти все студенты.

— Завидуют?

— Наверное, — снова пожала плечами Валя.

— А ты?

— Я… не знаю. — Валя улыбнулась, глядя на свои руки.

— Хорошо. А есть кто-то, кого ты, именно ты ненавидишь?

Валя молчала, улыбка сползла с её лица, и проявилась жёсткость.

— Еву Долгих. Астру МакГрайв. Тоню с её фанатами.

— Это вы подтолкнули её к суициду? — быстро спросил интервьюер.

— Ну да. Так, хотелось попробовать. — Валя криво улыбнулась. — Самое трудное было потом мессенджер в её телефоне удалить, чтобы следов не осталось. А ещё я терпеть не могу Соню Рябинину.

— А её-то за что? — удивлённо спросил журналист, впервые с начала разговора проявив настоящие эмоции. — Это же твоя сподвижница.

— А ей ничего не будет. — Валя снова криво улыбнулась. — Она поплачет, поноет. Она всегда ноет, у неё постоянно глаза на мокром месте. В общем, разжалобит всех, как она обычно делает. Такая бедняжка. Её пожалеют и отпустят. А мы будем отдуваться.

— Хорошо, а остальные? Те, кого ты ещё ненавидишь?

— Ева — полная бездарность, — резко сказала Валя. — Это все знают. Не все говорят, но все знают. Я точно знаю, потому что читаю научные журналы о живописи, даже сама пишу статьи. Я знаю, какие критерии есть в искусстве и как отличить талант от гения или от бездарности. Ева — просто надутая пустышка, вот и всё.

— А другие? — у журналиста начала медленно отвисать челюсть.

— Астра — просто королева снобов. Ей, как и её чванливой мамаше, видите ли, дорого платить за еду для стипендиатов. Они ненастоящие, лживые, и у них всё прекрасно. Они этого не заслуживают, потому что ровным счётом ничего не сделали для того, чтобы чего-то достичь. Им всё просто так досталось, как, кстати, и Русаковой. Они не заслуживают быть в «Скандерии».

— Хорошо, — выдохнул журналист, потирая бровь. — Но как вы решились на атаку? Вы ведь понимали, что могут погибнуть люди? И они погибли, и жертв было бы намного больше, если бы не отец ненавидимой тобой Евы Долгих.

— А что он такого сделал, я не поняла? — Валя чуть сдвинула брови.

— О, это занятная история. Для наших зрителей. — Журналист снова повернулся к камере. — Андрон Долгих, прокурор, отец студентки Евы Долгих, о которой только что шла речь. Так вот, его сначала ругали за то, что он затягивал расследование и не задержал известных ему участников организации, но потом оказалось, что именно он направил к Гимназии экстренные службы, причём ещё до поступления каких-либо сигналов. Именно раннее прибытие спасателей и помогло избежать большего количества жертв. — Журналист снова развернулся к Вале. — Так как вы решились на атаку, зная, что ваши однокурсники и те, кто ни в чём не виноват, кого вы даже не ненавидите, могут погибнуть?

— Мы не хотели, чтобы кто-то погиб. — Валя снова смотрела вниз. — Это была просто смесь успокаивающих и веселящих газов. Мы просто хотели пошутить, а потом выложить видео. Я не знаю, почему всё так случилось.

Журналист остолбенел и несколько секунд молчал, выпучив глаза. Потом взял себя в руки, поправил очки и задал следующий вопрос:

— Хорошо. Что ещё всех волнует — это то, как твои же товарищи оставили тебя в зале и сбежали. То есть они фактически бросили тебя вместе с остальными.

— Это не так, — покачала головой Валя, упрямо глядя вниз.

— То есть?

— Они знали, что у меня был противогаз и я могла его надеть.

— А если бы кто-то отобрал у тебя противогаз?

— Вряд ли.

— Есть мнение, — осторожно начал журналист, — что некто специально смешал сильнодействующие эфиры так, чтобы они превратились в аллергены и токсины.

— Я ничего об этом не знаю. Это должны были быть безвредные газы, безопасные. Мы их на себе проверяли.

— А зачем тогда противогазы?

— Чтобы уйти и не попасть под действие газов.

— То есть, ты не считаешь себя виноватой в гибели твоих однокашников?

— Нет, — помотала головой Валя. Она снова говорила уверенно, как о чём-то вполне естественном. — Это вышло случайно.

— Хорошо. А как вообще появилась ваша организация? И как давно вы вместе?

— Я не знаю, когда именно она появилась, — пожала плечами Валя, глядя вниз и в сторону. — Вроде бы её создала Лера Вавилонова, ещё давно.

— Вы дружили? — быстро вставил журналист.

— Да не особо. Она очень любила выставлять своё мнение напоказ. Часто писала статьи по живописи, хотя почти в ней не разбиралась. Я вот никогда не стану писать о балете или театре, потому что мало в этом понимаю. А она всегда выкатывала свои разборы, да ещё выставляла всё так, как будто её мнение — самое важное и правильное.

— Это она хотела зачистить «Скандерию»?

— Вроде бы да, — неуверенно протянула Валя. — Она вообще часто назначала тех, кто талантливый, а кто нет.

— А что с ней всё-таки случилось?

— Я не очень знаю. В том году она сказала, что не хочет учиться рядом с теми, кого не уважает, кто не достоин быть в «Скандерии». Что стандарты школы давно изжили себя, потому что их подгоняют под детей богатых родителей. И тогда Лера перестала ходить на занятия, и её исключили. И ещё за непристойное поведение.

— И тогда она…? — Журналист выразительно поднял брови.

— Она говорила, её несправедливо исключили. Что это был протест и самовыражение, а её травят за это. Ей пришлось бы ехать домой и учиться в обычной школе, да ещё год повторить. Но я не думаю, что она хотела покончить с собой.

— То есть?!

— Она так, наверное, хотела привлечь внимание. Там же толпа собралась под эстакадой, она ведь ультиматум тогда поставила — или её восстановят, или она спрыгнет. Но на все звонки в школу никто так и не ответил. И мы… То есть, она спрыгнула.

— А другие двое художников…

— Они никогда не были в нашей компании. У них это был просто перфоманс такой — двойной «самовыпил».

— Хорошо. Как ты видишь своё дальнейшее будущее?

— Пока не знаю. Я хочу доучиться и стать искусствоведом.

Журналист объявил рекламную паузу, после которой ожидалось обсуждение интервью с Валей в студии.

— Станет она искусствоведом, как же. — Мама Истомина сложила руки на животе. — Она уж теперь, наверное, не выйдет.

— Кто знает. Видишь, говорит, что только пошутить хотели. — Отец поднялся с дивана. — Пойду сделаю чаю с бутербродами.