Ручей (СИ) - Пяткина Мари

— Но не очко обычно губит, а обосранный завет!

Домработница Тамара встретила его в прихожей, подала чаю и, стоя в дверях, искоса смотрела, как Павор чудит, прилаживая парик и бороду.

— Я хочу расчёт, — внезапно сказала она.

— А? — не понял Павор.

Он как раз наслаждался своим изменённым видом, думая, что даже покойная маменька не узнала бы его, как говорящий пылесос сбил его с мыслей.

— Что такое? — добавил недовольно.

А потом увидел тонкий зелёный стебелёк, проросший из её левой ноздри, и бледность лица, и красный воспалённый глаз, в уголке которого тоже торчал зелёный росток, первый, и пока единственный.

— Вы что, антиваксерша? — быстро и неприятно трезвея, спросил он.

— Какое это имеет значение? — бросила домработница невежливо. — Я просто хочу расчёт.

— Вы не привиты Глобалом? — продолжал настаивать Павор, чувствуя, как холодеют и покрываются потом руки.

— Прививка Глобал неэффективна и небезопасна, — угрюмо ответила Тамара. — И то, что её сделали обязательной — ущемление прав человека. Вся моя семья отказалась от Глобала.

— Вам надо в медкапсулу, немедленно, — сказал Павор, и тут же пожалел о сказанном.

Стоит ей обратиться в больницу, как начнётся проверка всех контактных лиц, откроется его, Павора, постыдный секрет, глухо шевелящийся в тёмном контейнере на заднем дворе, а огласка совершенно ни к чему. Потому что под тонким льдом, по которому скользил сейчас Павор, катила бурные воды река большого тюремного срока.

— Вы дадите мне расчёт? — спросила грибница в теле женщины. — Мне больше не нравится у вас работать.

— Вы нездоровы и должны обратиться к врачу, — зачем-то повторил он.

— Я не лечусь у врачей, я сторонница траволечения, — домработница закашлялась.

«Пиздец котёнку, больше срать не будет» — со всей ясностью понял Павор, а вслух сказал:

— Мы рассчитаемся завтра вечером, хотя мне, безусловно, жаль расставаться с вами, Тамара. Рубашки вы гладили просто безупречно. Жаль, что проститься придётся.

Ночью, когда домработница ушла в комнату для прислуги, Павор потихоньку припёр её двери креслом. Спал он скверно, снилось, что в городском сквере слушает патлатых бардов и собирает грибы по кустам: прекрасные пузатые белые и румяные подосиновики, и собрал уже целый пакет для мусора, но вдруг грибы превратились в зелёную поросль капусты брокколи. Целый пакет брокколи! Павор отбросил его прочь и проснулся посреди ночи. Затем лежал и слушал свой большой пустой дом. "Как это всё со мной случилось? — думал он. — Жили нормально с дочкой и женой, в кабаре ходили, в ресторан, отдыхать летали в отпуск, почему так вышло? Чего тупой вагине не хватало?" Ведь Павор её любил, и одевал, и финансово извинялся, если бывал неправ, ну ладно, с этим можно согласиться — порой случалось перегнуть. Но сейчас он должен слышать, как мерно дышит жена под боком, а не звуки упавших предметов из комнаты прислуги. Павор горько вздохнул.

Обычно Тамара вставала задолго до него, бродила в мягких тапочках, готовила ему завтрак, гладила рубашку и костюм, в наушниках слушая аудио-книги, а когда он уходил — начинала убираться. В воскресенье домработница брала выходной, чтобы с дочерью и внуком пойти в церковь методистов. Не выдержав, Павор встал. Оглядываясь и кругом включая свет, пошёл к комнате прислуги. Приникнув ухом к двери, он стал слушать. Пару раз Павору чудилось, что он слышит шаги, но вскоре вновь наступала тишина, а в ней — реальные либо мнимые шорохи.

— Показалось, — шепнул Павор.

И в дверь с другой стороны от его уха глухо и сильно стукнули. Он даже подскочил от неожиданности.

— Тамара, это вы? — громко спросил.

Безмолвные и хаотичные удары, сопровождаемые хриплым кашлем, посыпались на дверь. Грибница дожрала изнутри несчастный пылесос и теперь рвалась наружу. Положим, Павор не заразится, но стать жертвой нападения бессмертной домработницы как-то не хотелось. Стул был слишком хлипким, поэтому Павор, пыхтя и тужась, как бурлак на Волге, приволок огромную кадку с фикусом и припёр дверь понадёжнее.

— Вы уволены, — произнёс, отдышавшись.

Юхимович явился лишь к обеду и был неприятно поражён новостями.

— Чёртовы антиваксеры, — сказал он, слушая, как домработница, заслышав их голоса, раз за разом кидается на дверь, к счастью, крепкую и новую. — Когда у неё выходной?

— Завтра, — Павор развёл руками, глядя, как трясётся многострадальный фикус. — И я не представляю, что с нею делать.

— Сжечь, — серьёзно кивнул яйцеголовый. — Либо растворить в цистерне с кислотой. Это дерьмо заразное, но, к счастью, не стойкое. Записи видео с камер есть?

— Конечно, — ответил Павор.

— Я подхимичу «свежий» видос о том, как она, — яйцеголовый кивнул на запертую кактусом дверь, — ушла своим ходом. А вы — знать не знаете, ведать не ведаете.

— Однако, как бы нам с вами микоапокалипсис не замутить, — с сомнением произнёс Павор.

— Ну, небольшой вспышки не избежать, среди зрителей найдутся глобально не привитые. Но к тому времени я буду потягивать ром на Майорке, а на вас, кроме этой грибницы, — он кивнул на дверь, удары за которой прекратились и слышался только шорох рук, скользящих по двери, — выходов нет.

К счастью Павора, на его собственной фабрике по переработке отходов было всё необходимое, включая портативный мусоросжигатель высокой мощности. По звонку Павора сторожа привезли его прямо во двор, выгрузив у кухонного чёрного выхода.

Юхимович приготовил крепкий мешок для мусора и верёвку. Павор отодвинул от комнаты прислуги кадку с фикусом и стал за нею с кочергой.

Дверь распахнулась, и Тамара вылетела в холл, бледная, как смерть, которую сейчас собой и являла, с пучками брокколи вместо глаз и носа, с исцарапанными руками, на месте ран покрывшимися тёмно-зелёной кудрявой порослью. Хрипло кашляя, она повела головой, словно наросты на глазах что-то видели, а пучки в ноздрях — чуяли, и безошибочно бросилась на Павора. Тот с силой ткнул её в грудь кочергой и отбросил прямо в подставленный Юхимовичем мешок. Вдвоём с яйцеголовым они увязали хрипло лающую и отчаянно бьющуюся покойную домработницу в тугую колбасу.

— Какая сильная, — отдуваясь, констатировал Павор.

— Грибница прорастает всю нервную систему, за счёт чего и управляет телом. Поначалу сила есть, — пояснил яйцеголовый, сидя верхом на домработнице, будто на большой извивающейся гусенице. — Но когда организм носителя больше не может питать грибок — плодовое тело грибка сдыхает тоже, потому и агрессия — чтоб размножить споры.

Они засунули вязанку в фабричный мусоросжигатель, закрыли крышку из огнеупорного стекла, и Павор запустил. Гусеница за стеклом стала извиваться во вспыхнувшем со всех сторон пламени, но вдруг лопнула, превратившись в бабочку — перегорели верёвки, развернулся мешок, и Тамара забилась, неприлично задирая короткие бабьи ноги с широкими, обвисшими бёдрами и тонкими голенями. Она горела и кашляла, выбрасывая изо рта гроздья брокколи, которые тут же вспыхивали искрами и сгорали, словно маленькие звёзды. Но вот движения стали скованными, горящий скелет сложился в позу зародыша и замер. Постепенно он обуглился и рассыпался пеплом.

— Нет тела — нет дела, — сказал яйцеголовый и подмигнул. — Ну что же, Павор Игнатьевич, пора и нам с вами собираться.

Глава 43. Грей

Грей догадался, что вечером будет бой, потому что с утра его не кормили, лишь давали воду. Тонкую шкуру Мать натягивать не стала, вместо этого курлыкала с самкой, которая не боится, потом смотрела глазами в кусочек коры, потом вдруг стала танцевать и приплясывать, а Грей вертелся в ногах и тоже приплясывал за компанию, вдруг всё же еды перепадёт? Не дала, ну и ладно, поест на притравке. Затем Мать стала брать невкусные штуки и складывать в мешок, как у самок книсов, для детёнышей, но у тех растёт на брюхе, а у двуногих — лежит отдельно. После этого Мать взяла маленькую воду и набрызгала себе в глаза. Положим, так надо. А зачем было брызгать и ему? Грей от этой воды еле проморгался и лапой морду тёр, а потом облизывал горькое и плевался. И вдруг услышал шуршание лапок паука. Пропустил?! Не-ет, этот паук возился в дальней части логова, где жили охотники, и откуда Грея гнали.