Дорога из пепла и стекла (СИ) - Белецкая Екатерина

— Чисто теоретически интересно, что тут с основными константами, — тихо произнес Скрипач. — Ит, ты же понимаешь. Если это так, то…

— То что? — спросил Ит. — Домой вернуться не получится? Всё остальное тебя не смущает? Меня так очень.

— Хватит, — попросил Скрипач. — Я не об этом говорил.

— А о чём? Вот как ты сам думаешь, они там не пытаются нас отсюда вытащить? Подозреваю, что Берта могла даже пойти на сделку с гением, причем себе в ущерб, но… ты тут кого-то, кроме нас, видишь? Я нет. И, подозреваю, никого мы больше никогда не увидим. Мы не резиденты, мы не зивы, мало того, мы чёрти в каком состоянии чёрти где. До несчастного города я еле дополз, чуть не сдох по дороге, — Ит говорил жестко, голос его стал тяжелым — и Скрипачу это совсем не понравилось. Потому что это был Ит безжалостный, Ит беспощадный, Ит, которому в этот момент правда была важнее и собственных, и его, Скрипача, чувств, какими бы они ни были. — Нам нужно совершать какие-то действия, а мы на них просто неспособны. Скажу больше — если догадка про Сферу верна, то любые наши действия будут априори лишены смысла.

— Почему? — спросил Скрипач.

— Потому что мы интеграции! Мы вошли в систему, а для Архэ вход в эту систему является заранее проигранной партией. Это приговор, который не в силах оспорить никто. Только время и смерть. И тебе это известно не хуже, чем мне.

— Замолчи, ради бога, — Скрипач отвернулся. — Перестань. Что ты говоришь такое…

— То, что есть, — Ит сбавил тон. — Рыжий, прости, но это нужно было сказать.

— Зачем?..

— Ты слишком любишь строить иллюзии, — горько ответил Ит. — И тебе потом будет гораздо больнее, чем мне.

— Так, всё, хватит, — решительно сказал Скрипач. — Сейчас Лийга вернется. Пойдем в дом.

— Мы не закончили, — покачал головой Ит.

— Нет, закончили, — ответил Скрипач. — На сегодня мы точно закончили. Сфера? Ладно, пусть пока что будет Сфера. Но, может быть, это всё-таки не она.

— Почему? — Ит, опираясь на костыли, встал.

— Потому что лхус тут один в один, как дома, — усмехнулся Скрипач. — А вдруг это тоже маркер, и ты ошибся?

— Убедил, — вздохнул Ит. — Ладно, пошли. И не делай такое несчастное лицо, а то вдруг она о чем-то догадается.

Рифат вынужденному переезду был, разумеется, не очень рад, но вида старался не подавать. Устроился он в кладовке, в дальней части мастерской, рядом с дверью в помещение, где стояла печь для обжига. Лийга, посмотрев пару дней на его недовольство, вытащила откуда-то несколько ветхих старых ширм, и, о чудо, Рифат успокоился — позже Лийга объяснила, что для Рифата очень важны приличия, и что огорчен он был тем, что, по его мнению, нельзя всем спать в одной части дома.

— А почему ему, в таком случае, не ночевать в комнате с печью? — резонно спросил Скрипач. — Или мы там можем ложиться, нам, собственно, всё равно.

— Вот как раз этого вообще нельзя, — покачала головой Лийга. — Печь является рабочим инструментом, а в его традиции спать там, где работаешь, категорически запрещено.

— Слушай, объясни толком, что это за традиции такие, — взмолился Скрипач. — Полгода уже, считай, в этом идиотизме живем, ничего не понимаем. Надоело. Нет, если бы религия, можно было бы догадаться хоть о чем-то, но ведь это…

— Это не религия, — покачала головой Лийга. — И не вера, потому что религия или вера предполагает наказание за какой-то проступок, несоблюдение правил, или повинность. Здесь речи о наказании не идет, вы ведь это поняли?

— Это-то мы поняли, но мы не поняли, зачем требуется следовать такому количеству этих самых традиций, и почему он столь болезненно реагирует на любую попытку от них отойти, — сказал Скрипач.

— Ох, — Лийга вздохнула. — Как это — почему? Внутренний кодекс. Здесь все так жили, и продолжают жить. Сейчас так и вообще, мы все противопоставляем шрика то, что можем. Они каются в грехах, а мы просто демонстрируем достойное поведение. Не из страха наказания, а из внутреннего побуждения.

— Он свою семью так же терзал, интересно? — спросил Скрипач.

— Почему терзал? Скиа, об этом нет даже и речи, — возразила Лийга. — У него была прекрасная и счастливая семья. Так жили поколения его предков, здесь, на берегу моря, в старинном доме. Он вырос так сам, он так же растил и своих детей. Быть разумным, добрым, вести себя порядочно — что в этом плохого?

— Ну, скибы, например, — заметил Скрипач. — Его семья их тоже носила?

— Ну да, — пожала плечами Лийга. — А что такого? Одежда как одежда. Я, правда, в юности жила на севере, и одевалась иначе, но мне скиб нравится. В нём я впервые ощутила себя по-настоящему женственной. Нет, не красивой, я красивой никогда не была. Но женственной — да.

— А что носят на севере? — спросил Ит.

— Не носят, а носили, — поправила Лийга. — Там холодно, и все в штанах. Причем штаны обычно с подогревом. На самом деле там была клановая одежда, но гораздо более вольная, чем на юге, — добавила она. — Халвквины и женщины лица, конечно, тоже закрывают, но не так, как тут.

— Зачем? — спросил Скрипач. — Лийга, это же бред. Для чего закрывать лицо? Это дико неудобно, это душно, это…

— Это равенство, — строго произнесла Лийга. — Равенство для всех. Красивая ты, некрасивая, старая, молодая — тебя никто не имеет право оценивать внешне. И осуждать за лицо — тоже. Оценивают не твое лицо, а твои поступки и действия.

— Вот только не говори, что корни этого — не в религии, — покачал головой Ит. — Ну хоть сама себе не ври. Мужчины лиц не закрывают.

— Мужчин и оценивают иначе. Изначально, возможно, корни действительно были в религии, — согласилась Лийга. — Но здесь её не существовало. А вот обычай был. И есть.

— В смысле — здесь её не существовало? — нахмурился Ит.

— Это не начальный мир, это колония, — Лийга отвела взгляд. — Очень старая колония, если для тебя это важно.

— Наша? — уточнил Ит. — Рауф?

— Не только. Здесь жили три расы. Люди, рауф, нэгаши. Последних шрика истребили полностью, даже не депортировали. Нас оставили. Не всех, да, но оставили.

— Кошмар какой, — Скрипач поёжился. — За что?

— За то, что они нэгаши, конечно. Как это — за что? Не «за что», а «потому что». Смешно — свои нэгаши у шрика есть. Их не трогают. Но здешние им сильно не понравились.

— Гордые, видимо, были, — вздохнул Скрипач. — Там таких немало. И гордые, и воля сильная.

— Да, да, вот это верно, — покивала Лийга. — В общем, если говорить о религии, то не исключено, что скиб к нам пришел оттуда. Но разве это плохо?

— Честно? — спросил Скрипач. Лийга кивнула. — Да, плохо. У тебя не осталось случайно штанов с подогревом? Я бы с радостью поменялся.

Лийга вдруг рассмеялась.

— Ты чего? — удивился Скрипач.

— Да просто представила тебя — в штанах, и волосы распущенные, — ответила она. — Ну и зрелище… Нет, нет, я видела и не такое, но сейчас мне почему-то стало смешно.

— Угу, а теперь представь себе, как за мной, когда я в таком виде, гоняется Рифат с куском плавника наперевес, — сказал Скрипач. — И внушает про приличия.

— Он бы не стал гоняться, — Лийга тут же посерьезнела. — Он бы удивился и расстроился. И попытался бы понять, почему ты вдруг решил вести себя настолько недостойно.

— Слушай, это всё прекрасно, конечно, но про печь я так и не понял, — Ит решил, что пора заканчивать этот разговор. — Почему нельзя спать рядом с печью?

— Ты дурак? Это же рабочий инструмент! Безопасность, прежде всего. Рабочее помещение не для сна, — наставительно сказала Лийга. — Можно надышаться угарным газом, например, обжечься…

— Но печь сейчас холодная, — возразил Ит.

— И что с того, что она сейчас холодная? Если ты поспишь там десять раз, ты привыкнешь, утратишь бдительность, и ляжешь, в конце концов, рядом с горящей печью. А это может кончиться бедой, — объяснила Лийга. — Рифат соблюдает правила далеко не просто так.

— Но у него дома мы спали в одном помещении с печью, — напомнил Скрипач. — Абсурд какой-то.