Скандерия (СИ) - Моденская Алёна

На поле собирались студенты девятой ступени для сдачи нормативов.

— Ничё так дыньки, — пропел один из парней, когда появилась Моника.

— Ага, только отвисшие, — хохотнула девочка-стипендиатка, которой Моника зимой насыпала битого стекла в ботинки.

— Пасть заткни, нищебродка! — И Моника, схватив журнал, швырнула его в лицо девочке.

Та уже собиралась ответить, но Истомин дунул в свисток и повёл студентов к дорожкам.

«Скандерия» этим июньским утром походила на хихикающий, визжащий и шипящий муравейник. Даже студенты, у которых не было экзаменов, пришли в Гимназию, что собственными глазами увидеть пикантные фото.

Единственным местом в школе, где царило почти полное молчание, оказалась Профессорская. Как только Истомин вошёл туда после зачётов, все присутствующие сразу повернулись в его сторону.

Истомин громко пожелал коллегам доброго утра и направился к шкафу, где хранились экзаменационные ведомости и бланки. Приветствие было принято несколькими молчаливыми кивками, и только Тамара Александровна произнесла глухое «и вам того же».

Михайловская сидела за столом у окна, сцепив пальцы в замок и, забыв о чашке давно остывшего чая, остановившимся взглядом смотрела на улицу.

Недавно вернувшийся на работу Линник и несколько педагогов, приглашённых для замены отсутствующих учителей, делали вид, что заняты своими материалами, а на самом деле планшетами прикрывали брошюры Правдоруба. Лёва Штоцкий читал журнал в открытую и при появлении Истомина гаденько улыбнулся.

Тяпкина-старшая сидела за столом, ни на кого не глядя, и яростно черкала в листах, которые, по-видимому, являлись экзаменационными работами студентов. Грибницкий тоже открыто листал журнал, сидя в своём любимом кресле. Он сочувствующе улыбнулся Истомину, а потом почему-то грустно посмотрел на Линника.

Истомин взял нужные для экзамена пятой ступени материалы и направился к выходу, но тут дверь открылась, и вошёл Федотов.

— А, Даниил Юрьевич, доброе… это… — Федотов замялся.

Оттолкнув Федотова, в дверь протиснулась Третьякова и следовавшая за ней Петровская. Бросив гневный взгляд на застрявшего у прохода Федотова, Третьякова громко произнесла:

— Коллеги, прошу внимания. У госпожи Петровской есть для вас объявление. — Она чуть отступила, пропуская Петровскую вперёд.

— Довожу до вашего сведения, уважаемые педагоги, что в вашем расписании произошли некоторые изменения. — Выглядела Петровская при этом как ребёнок, получивший самый желанный подарок на день рождения. — Во-первых, обязанности по проведению всех экзаменов и зачётов по валеологии переходят к Федотову. Вы, уважаемый Даниил Юрьевич, временно, до выяснения всех обстоятельств, отстранены от работы. Нужно объяснять, почему?

— Нет, спасибо. — Истомин вручил все материалы, которые успел достать из шкафа, Федотову и сел в кресло, демонстративно открыв журнал Правдоруба. Больше он не посмотрел в сторону Петровской, у которой от такой реакции даже губы побелели, ни разу.

— Далее, — собравшись после паузы, продолжала Петровская. — Марк Андреевич Линник также отстранён. Магдалена Оскаровна, — она кивнула на Третьякову, — перераспределит нагрузку между другими педагогами.

— Но… но… — Линник даже привстал.

— Вы, наверное, не слишком внимательно читали журнал. — Петровская, хищно улыбаясь, кивнула на номер, сползший с колен Линника. — Там про вас ближе к концу. Как дочитаете, поделитесь впечатлениями. Такая возможность у вас будет сегодня в ходе совещания.

— Общее совещание состоится сегодня в пятнадцать часов, — вклинилась Третьякова.

— Да, спасибо, — процедила Петровская, явно недовольная тем, что кто-то посмел произнести вслух заготовленную ею фразу. — И последнее. Тамара Александровна Михайловская также отстраняется от работы за неспособность подобрать кадры и управлять коллективом. Временно исполняющей обязанности директора назначается Магдалена Оскаровна.

Михайловская вежливо кивнула и снова отвернулась к окну. Повисла пауза. Видимо, Петровская ожидала, что Третьякова сообщит о совещании именно сейчас, однако объявление уже было сделано, подходящих слов ни у кого не нашлось, поэтому Третьякова, громко фыркнув, направилась к шкафу, дабы найти и раздать преподавателям материалы для экзаменов, с которых был снят Линник.

Грибницкий беспокойно ёрзал в кресле. С одной стороны, он давно и крепко дружил с Тамарой Александровной, с другой — с Третьяковой тоже никогда не конфликтовал, а сейчас поддержать одну из них значило рассориться с другой.

Линник лихорадочно листал журнал в поисках компромата на себя, одна из заменяющих преподавателей, худосочная блондинка с лошадиными зубами, откинулась на спинку кресла и полушёпотом (но так, чтобы все слышали) рассуждала о том, сколько дополнительной нагрузки на неё навалится из-за педагогов, «не умеющих обуздать свои низменные порывы».

В Профессорской висела тяжёлая тишина, никто ни с кем не разговаривал. Грибницкий отправился принимать экзамен, заменяющие педагоги последовали за ним. Заходившие время от времени преподаватели спешили поскорее сделать то, зачем пришли, и уйти на экзамены, зачёты или свои кафедры. Михайловская по-прежнему смотрела в окно, Третьякова оформляла документы, а Истомин досматривал журнал.

Петровская рассылала письма в Родительский комитет и другим «заинтересованным сторонам» и составляла расписание бесед в рамках расследования.

К своему удивлению, Истомин не нашёл упоминания своего имени в журнале Правдоруба, однако номер изобиловал красочными фото с вечеринки и ссылками на сайты с «горячими видео».

Истомин попытался вспомнить, кто снимал происходившее на видео, но все лица, звуки и перемещения слились в памяти в сплошной хаотичный поток. Хорошее качество фотографий позволяло предположить, что фотограф был абсолютно трезвым, возможно, даже специально готовился.

Дочитав журнал полностью, до последней страницы, Истомин не нашёл ни своего изображения, ни даже простого упоминания. Это казалось странным, ведь он не прятался, и, тем не менее, его отстранили от работы за посещение «сего сборища». Значит, кто-то за ним следил и потом сообщил куда следовало.

Фотография со спящим на полу Самсоном открывала номер, далее следовала красочная подборка фото с танцами на столе и картинки, которые детям обычно смотреть запрещают. Завершался номер фотографией Линника, взятой с сайта Гимназии. Под ней была небольшая статья, рассказывающая о его непристойном поведении. Факты и доказательства, разумеется, отсутствовали, однако автор настаивал на том, что Линник присутствовал на вечеринке. Истомин посмотрел на Линника. Тот сидел, безжизненно глядя в пространство. Истомин подумал, что в журнале написана откровенная ложь, по крайней мере, в отношении Линника. К тому же подобная статейка уже была опубликована раньше.

Однако в номере была тонна правды, да ещё скабрезной, и на этом фоне история Линника, пусть и повторяющаяся, тоже выглядела правдивой. Всего-то ложечка лжи в бочке неприглядной правды — и мнение сформировано. Видимо, кого-то задело возвращение Линника на работу. Не смогли уничтожить его первой статьёй — написали другую.

Занятно, что Правдоруб поменял стратегию — раньше на фоне откровенно бредовых историй выделалась одна, похожая на правду. Теперь же в поток фактов, пусть и гнусных, вклинивалась непристойная лживая статейка, которая из-за общего гадкого настроя вполне могла сойти за правду.

Из журнала Истомин также узнал, что дом, в котором проводилась вечеринка, не принадлежал ни одной из семей студентов в Гимназии. Правдоруб пространно намекал на то, что вечеринку устроили специально, и таким образом, чтобы всё закончилось именно так — грандиозным скандалом.

Ещё автор упомянул о том, что уже утром, когда гости разошлись, в ванной был обнаружен Викент Левиафан с проломленной головой. Теперь он находился в реанимации в крайне тяжёлом состоянии. Помощь своевременно ему не оказали, и врачи не могли гарантировать даже того, что Левиафан хоть когда-нибудь придёт в себя.