Ветер и мошки (СИ) - Кокоулин Андрей Алексеевич

Ах, сколько уже?

Часов с собой у Тани не было. Но, если прикинуть… Вокруг рынка она полчаса точно накрутила. Ну, может, сорок минут. К сельхозбазе полчаса шла. Или даже побольше с этой гадостью в боку. Значит, восемь, восемь пятнадцать. Восемь двадцать. Потом там. Ну, сколько? Не больше двадцати минут. Смотреть не на что, продавец щавеля этот щавель там же и надергал. Не тот это щавель.

Получается, сейчас где-то около девяти. И к десяти она точно доберется до Северного.

Лидка, должно быть, в восемь была уже на месте. Если ворюга сразу рванул на этот Северный, то распродать весь щавель он все равно не смог бы. А если переуступил? Если долг кому-нибудь пучками отдал? Таня сбилась с шага. Тогда, пожалуй, все. Все. Не кому предъявлять претензии… Она остановилась на перекрестке. Взгляд ее сделался растерянным и тоскливым.

Можно было повернуть к дому. Только зачем? Сказать Олежке, что их жареная курица пока еще не родилась? Нет, он поймет, поймет, но сообщить об этом Таня хотела как можно позже. Можно было двинуть сразу к Горячевой на вещевой. Только кто ее там ждет раньше времени? Не поблагодарят и премию не выпишут. Нет, некуда деваться. Северный рынок так Северный рынок.

Интересно только, где шарашится все это время Николай?

Таня, вздохнув, пошла дальше, и в голове ее медленно оформилась догадка, что Лидкин Николай, возможно, потерял сумку не просто так. То есть, ничего он ее не терял. Скинул кому-нибудь рублей за двести. Или за триста.

Ах! — поняла она. Напрасно мы с Лидкой бросились искать вора! Пока мы бегаем, как безголовые курицы, щавель уходит пучками там, где и планировалась торговля в самом начале. Возможно, вся сумка оптом досталась тому же Махмуду, который продает пучок за десятку. Сидит Махмуд за прилавком сейчас и в ус не дует. Неужто щавель за день не уйдет? И все в прибыли, кроме Тани с Лидкой.

Или же…

Таня мотнула головой, прогоняя нехорошую мысль. Ну зачем это Лидке? Ведь дружим же. И деньгами она все время… Правда, там десятка, здесь бутерброд с килькой, а тут сразу триста рублей. Десять жареных куриц. Или почти одиннадцать. Запросто можно голову потерять.

Ноги сами понесли Таню обратно к «Колхозному».

Боль в боку врезала у самого рынка, заставила спиной влипнуть в ограду, схватиться за нее и стоять, не видя белого света. Пятна в глазах, одно пятно жрет другое, меняет цвет, темнеет, дробится на мелочь, которая расползается куда-то за границы черепной коробки. Ни одна зараза из проходящих мимо не поинтересовалась, как она себя чувствует, хорошо ей, плохо. Кто-то только, приняв ее за проститутку, спросил, сколько стоят ее услуги. Таня послала интересующегося грубыми словами.

Потом как-то ожила.

Их щавель лежал на одном из столов под крышей, занимая место между перьями лука и бледно-зелеными листьями салата. Обернутые в аккуратно нарезанную газету пучки темнели из пластиковой ванночки.

— Десять, — сказал носатый продавец, заметив, как она смотрит на щавель.

Таня сглотнула.

— И много у вас?

Продавец поднял на нее выпуклые глаза.

— А сколько нужно? Это щавель. Его в суп хорошо. Десять пучков за девять продам. В убыток почти.

— Нет, спасибо.

Таня отошла, побродила еще, как-то оказалась на воздухе, двинулась куда глаза глядят. Мой щавель, шипело внутри. Мой щавель! Как же так? Лидка, значит, специально на Северный поехала. То есть, показала, что поехала, а сама, наверное, на следующей остановке вышла. А меня, значит, в край, на сельхозбазу направила, чтобы времени побольше прошло. Пока туда, пока обратно… Ох, черно, черно!

Таню стошнило салатом. Нагнувшись, она долго цеплялась за какую-то шершавую стену. Кошка прошмыгнула мимо. Брызги яичного белка покачивались на стеблях травы. Все покачивалось.

Таня сплюнула. Такой перевод продуктов! Только вот растянуться на травке не хватало еще. Хотя, наверное, было бы неплохо. Постояв, переждав, пока боль утихнет, Таня шагнула прочь. Небо закружилось, дома принялись перекидываться балконами, асфальт тут же заплясал, не попадая в туфли. Таня, как пьяная, добрела до лавочки под деревом и села. Как еще не промахнулась? Так, подумала, не пора ли кричать: «Спасите?». Она закрыла глаза. Тихо-тихо. Все болячки от нервов. Ни щавель, ни Лидка того не стоят.

Сколько без нее протянет Олежка?

Ответ был: нисколько. Хотя, может, куда-нибудь и определят. За два-то года хоть одно место освободилось.

Шумела листва. Ветерок холодил виски и шею. Где-то в темноте, справа, тявкала собака. Дальше слышался автомобильный шум, там была улица. За спиной скрипнула оконная рама. Плеснула вода. «Я на секундочку!» — взвился мальчишеский голос. Знаем мы эти секундочки!

Таня чуть растянула губы в улыбке. Звуки были обыденные, приятные, умиротворяющие. Она, честно, сидела бы и сидела. Кто-то неторопливо прошел мимо, и запах сигаретного дыма коснулся ноздрей.

— Девушка?

— Да?

Таня с усилием открыла глаза. Какой-то пузатый, одышливый, лысеющий мужчина в пиджаке, наклонившись, тряс ее за плечо. Брюки у него были мятые. Из заднего кармана торчал хвостик целлофанового пакета.

— Все в порядке с вами?

— Да.

С лавочки пришлось встать, показывая, что она просто присела на секунду.

— Просто у вас лицо… — сказал мужчина.

— Что — лицо?

— Бледное.

Мужчина протянул ладонь. На ладони, запертая между линиями головы и жизни, желтела таблетка.

— Что это? — спросила Таня.

— Дротаверин. Но-шпа. Мне помогает.

— Спасибо.

Таня взяла таблетку.

— Только надо запить водой, — посоветовал мужчина.

— Хорошо, я запью.

— Это поможет.

— Спасибо.

Таня пошла наискосок, чтобы сердобольный мужчина не увязался следом. Ноги понесли ее не к рынку. Ноги понесли ее к Лидке домой. Она бы не смогла сказать, который сейчас час, какими буераками и как пробиралась к чужому дому, но обнаружила себя на лестничной площадке прямо перед знакомой дверью. Второй этаж, квартира третья. Руки протяни — и вжимай кнопку звонка, пока мир не треснет.

Ведь если Лидка дома…

Думать об этом, наливаясь отчаянием и болью, можно было до морковкина заговенья. Но решиться сил не хватало. Таня стояла, а пальцы так и не могли преодолеть короткий, десятисантиметровый отрезок по воздуху. Словно им нужен был какой-то сигнал, знак свыше. Или же стоило просто повернуться и уйти?

— Я мигом, солныш…

Дверь перед Таней распахнулась, и Лидкин сожитель шагнул за порог, грозя с ней столкнуться. Было забавно наблюдать, как мелкая улыбка пропадает с мордатого лица, а в маленьких глазах искорками рассыпается испуг.

— …ко.

— Здрасьте, — сказала Таня.

Несмотря на то, что Коля весил, наверное, под сотню кило, она легко, тычками, загнала его обратно в прихожую.

— Лидочка! — издал вопль сожитель, которому, видимо, показалось, что сейчас его будут убивать.

— Ну что там?

Лидка в халате, с руками, белыми от муки, появилась из кухни. Почему-то не само наличие подруги дома, когда она должна бегать по городу в поисках украденного щавеля, не домашний вид, а именно эти руки, легкомысленно обвалянные в муке, произвели на Таню самое черное впечатление.

— Вот как? — каркнула она во все горло. — Блины печем?

— Таня!

Ох, черно, черно. Воздуха! Ее словно ветром выдуло из квартиры, и крик догнал ее уже на ступеньках. Таня обернулась, чтобы поймать в поле зрения всплывшее над перилами Лидкино лицо.

Что там было в этом лице? Досада?

— Танька!

— А я-то думала…

Горечь не дала договорить. Слезы в глазах размыли и белый потолок, и стену, и Лидку, которая и шага не сделала на пролет. Могла, но не сделала. Могла.

— Тань, я потом… Послушай! Тут ситуация, Коля задолжал… Я бы тебе со временем… Пойми же, пойми, нам сейчас больше нужно!

— А мне? — вскинулась Таня. — Мне не нужно? Зачем цирк этот? Чтобы я, как дурочка, повелась?

— Ну…

— Зачем? — спросила Таня, чувствуя, как слезы жгут щеки.