Ветер и мошки (СИ) - Кокоулин Андрей Алексеевич

Тьфу, пропасть! Все равно запас есть.

Таня мало что замечала на бегу. Плащик расстегнулся, и полы его заворачивались вокруг бедер. Одернуть его не получалось. Ветер и солнце били в глаза. Какая-то еще мошка взялась ее преследовать, заходя на лицо, на губы то справа, то слева. Запала? Понравилась? Или это объяснение в любви по-насекомьи?

Пятнами, глыбами без деталей проскальзывали дома. Столбы, знаки, плакаты. Сколько, господи, мишуры!

Куда-то делось колотье в боку, даже не пискнуло. Таня перебежала улицу. Не попасть бы под автомобиль. Под ногами то постукивал асфальт, то скрипел песок. Продолговатой серой аппликацией проплыл забор. Люди казались столбиками разной формы. Между ними приходилось лавировать. Лавировали, лавировали…

Какая-то подлая ветка хлестнула по щеке. Таня отскочила, выпучила глаза, удивляясь, откуда на ее пути попались кусты. Ах, да, она же для скорости срезала через двор! Солидный был двор, открытый, просторный, и нате вам — сирень дурацкая. От мусорных бачков пахнуло тошнотворной гадостью, какая-то кошка с обиженным мявом прыснула из-под каблука. Прощения просим!

Таня, задыхаясь, остановилась в арке, опустила голову, сквозь туман разглядывая носки туфель. Фу-фу-фу. Последний бросок, девушка. Врагу не достанется… щавель… «Варяг»… Нет, кажется не так, нужно: не сдается… Главное, сумку опознать, а вот дальше… Милицию? Или к Лидке бежать?

Ладно, решим по мере поступления проблем.

— Все в порядке, — сказала она двум дошколятам, наблюдающим, как она по стеночке выбирается из арки.

Рукой Таня собралась было взъерошить шевелюру одного из мальчишек, но обнаружила, что для этого надо сделать несколько шагов в сторону. Ну, не очень-то и хотелось. Правда ведь?

Ребристый корпус сельскохозяйственной базы пророс над пустырем. Остатки кирпичного забора проводили Таню промельком рыжих щербин. По брошенной доске она перебежала через канаву с темно-зеленой водой и оказалась у цели. У широких ворот с пандусом уже было людно. С грузовика сгружали прошлогодний картофель в сетчатых мешках. Сам рыночек находился чуть дальше, чтобы не мешать постоянному движению тележек, погрузчиков и автомобилей.

В коротком ряду мужики в ватниках, женщины в платьях и кофтах, рассевшись на ящиках и ломаных лавках, продавали ту же картошку, мелкий лук на рассаду, водку и бурую, морщинистую свеклу. Еще дальше стояла цистерна с молоком, но, видимо, пустая, движения около нее не было.

Щавель продавали тоже.

Таня склонилась над тонкими, какими-то заморенными пучками.

— Отдаю за семь, — сказал, расплываясь в редкозубой улыбке, небритый продавец. — Щавель — сказка.

— Свежий?

Мужик фыркнул.

— Ну, е-мое, конечно!

— А много у вас? — спросила Таня.

— Так это… — продавец оглянулся назад, к стоящей в траве цистерне. — Пучков десять будет. Если все возьмешь, то отдам за пятьдесят.

— Не-е, — протянула Таня, — так много не надо.

— Ну, давай, один за пять!

— Там вон щавеля этого у канавы… — кивнул в сторону сидящий рядом длиннолицый продавец свеклы.

— Ты, е-мое, бизнес мне не порти! — ощерился на него редкозубый.

Таня вздохнула.

— Спасибо.

Похоже, щавелевый вор здесь не появлялся.

— Девушка! — приподнялся мужчина. — Отдам два за шесть! Последняя цена!

Таня смущенно улыбнулась.

— Простите.

Она еще раз прошла вдоль криво расставленных лотков, мешков, ведер, вездесущих стаканчиков с семечками. Нету.

— Здесь я единственный тебе щавеля дам! — крикнул редкозубый продавец.

Таня добралась до первых ящиков, поднялась на пандус и заглянула в тускло освещенное нутро базы, пахнущее свежей гнилью. В разделенном на сетчатые секции пространстве бугрились холмы картофеля и свеклы, рыжел облитый светом лук, у ворот вырастала гора, опасно сложенная из поддонов и ящиков.

Нет, и здесь ни вора, ни сумки с щавелем не было.

Таня растерянно застыла, и только рассерженный гудок погрузчика заставил ее заторможенно спуститься вниз, обойти зев расчехленного фургона и встать на пласте вывороченной колесами земли. Что делать? — звенело, жужжало, вопило в Таниной голове. Я — без курицы. Без щавеля. Без денег.

Куда теперь?

Самое удивительное, она ощутила в душе странное спокойствие, похожее на затишье перед бурей. Впрочем, нет, скорее, это было состояние, когда доводится делать выбор, от которого будет зависеть вся дальнейшая жизнь. Сломаешься ты или нет. Сломаешься или нет. Кр-ра-а…

Кр-ра-ак?

Все замерло.

Тане почему-то представилось, что под ней — только что виденная шаткая груда поддонов и ящиков. Кто определил ее на самую верхотуру, оставалось неясным. Видимо, каким-то доброхотам показалось забавным поместить туда Таню. Она стояла, изломавшись, как девочка на картине Пикассо, и одно неверное движение грозило обрушить ее вниз, но не в дощато-реечное царство, а в душное отчаяние, в беспросветную тьму злости и одичания, в мир без искры и надежды.

Но можно было и осторожно спуститься с этой горы, глядя, куда ставишь ноги, и цепляясь пальцами за хрупкие перекладины и углы.

Таня улыбнулась.

А можно было вообще не представлять подобную глупость. Нигде она не балансирует, и никакая тьма ей не грозит. Просто временные трудности. Ну, нет щавеля. Нет. Увели. Бывает. Трудно, да. Но людям и хуже приходится. Некоторые вообще умирают. А какие-нибудь дети Африки? Так что ничего, она прорвется. Даже с Олежкой в охапке.

И вообще — подумаешь, щавель! А правая рука? Как вам правая рука? Двинулась! Сработала! Сжала пальцы! Да хоть десять раз еще щавель украдут, по сравнению с Олежкиной рукой — это тьфу!

Таня вздрогнула, когда, едва не задев ее бортом, с пандуса съехал груженый фургон. Она отступила, а потом пошла за автомобилем. За час можно и до Северного рынка добраться, подумалось ей. Если уж и там… Таня подавила вздох. Ну, что? Тогда она пойдет на вещевой рынок. Стоять за прилавком и вешать «секонд-хэнд» по пятьдесят рублей за кило с двух до шести, в общем-то, еще ее работа. И не самая плохая работа, граждане. Найдете какую лучше, подскажите по доброте душевной. А то она и полы мыть, и туалеты чистить, и товар сортировать, и в ларьке стоять — на все готова.

Интим только не предлагать. Хотя…

Таня фыркнула, представляя, как ей говорят на приеме: «Значит, у нас здесь швейная фабрика. Но это только с десяти до четырех. А с пяти до полуночи мы — бордель высокого качества, и каждая швея-мотористка…».

Ох, нет, идут они все лесом.

Были, конечно, у Тани знакомые девчонки, звали как-то с собой, расписывали прелести «раздвижной» профессии. Товар всегда с собой, сносу нет, издержки небольшие. И вроде не плохо жили, безбедно. Тряпки модные. Но глаза… Таня, однажды наткнувшись на такой взгляд, подернутый, как у мертвой рыбы, решила, что не хочет смотреть в мир такими глазами. Без любви.

Таня повела плечами, прибавила шагу. Северный рынок, я иду. Лидка бы еще ее дождалась. И где, кстати, Николай?

Боль в боку тявкнула — не забывай меня. Но Таня прижала ладонь, будто к сквозной ране. Нечего!

Отваливались за спину деревянные дома, складывались расстрелянные солнцем и обложенные заборами дворы, осыпались кривые улочки. Небольшой городок, районный центр, а разросся, распух в последние годы Союза, давая приют вахтовикам и рванувшим за «длинным рублем» гражданам. Тогда, помимо прокладки федеральной автотрассы, за сто километров к северу обустраивали нефтегазовое месторождение. Сразу просеку вырубили, вышки поставили, трубы протянули. Станции. Подстанции. Линии электропередач. Только быстро все заглохло. То ли запасы оказались неизвлекаемые, то ли, наоборот, за двадцать лет все, что можно было извлечь, извлекли.

А целый район бытовок, бараков и двухэтажек остался. Так-то вроде бы родной город, но совсем не знакомая его сторона. Здесь даже огородики были разбиты под окнами, белел на пригорке остов разрушенной церкви, строй деревьев изгибался вместе с тротуарами. Свиридова с ее шести- и девятиэтажками отсюда, наверное, казалась голубой мечтой переезда.