Athanasy: История болезни - Мавликаев Михаил
Стандартный и совершенно невинный вопрос теперь вызвал страх. Одно только это чувство означает, что в моей душе случилась поломка – мелкий, но опасный разлад, который может привести к катастрофе.
– Мне снятся кошмары.
– Раз ты пришёл сюда, тебя беспокоит в них что-то конкретное.
Я непроизвольно кивнул, но в этом не было необходимости. Нойбург не спрашивал – он сразу вынес вердикт.
– Мне снится плоть. Белая, розовая, рыхлая и гладкая. Огромная масса, беспорядочный набор мышц и органов… Она говорит со мной.
– Это нормально – бояться того, чей образ ужасен. Страх бесформенного. Страх утери нашей формы, а через неё и нашего предназначения в огромном механизме Города. Каждый гражданин испытывает эти чувства, и это правильно.
– Но я не только боюсь… Плоть зовёт меня. Манит, шепчет немыслимое, вызывает дурные видения. Я знаю, что это грех, но что я могу сделать? Во сне моя душа слаба.
– Во сне врата нашего разума открыты, это правда.
Пока что разговор шёл хорошо. Голос Нойбурга звучал спокойно, даже немного равнодушно. Наверное, плохой динамик скрадывал все эмоции.
Но теперь предстояло сказать самое важное. Самое опасное. В горле собрался горький ком.
Я откашлялся и тихо проговорил:
– Я боюсь, что эта слабость является признаком того, что я еретик. Что я особенно уязвим именно потому, что уже утратил веру.
– Грех привлекателен, он вызывает острые эмоции. Именно поэтому так опасен Главкон. Разве имел бы он силу, если бы грех был скучен или отвратителен?
– Да, но…
– Перечисли Триединство, Джосайя.
– Серотонин, Адреналин, Дофамин.
– Молодец. Баланс трёх нейромедиаторов дарован нам Машинами Любви и Благодат…
Нойбург прервался на полуслове. Из динамика доносился только треск статики и неясное шуршание – дыхание или, может быть, шорох одежды. Через некоторое время к шуршанию добавилось клокотание: словно пена, лопающаяся на губах. В порядке ли Старший Исправитель?
Я оглянулся на сестру, но та неподвижно сидела на парапете, закрыв глаза.
Ни одного прохожего вокруг. Словно весь мир замер, сам превратившись в искажённый застывший кадр на экране: залитый светом дневного солнца Город – пустой, тихий, неподвижный. Мёртвый.
– Помни, Джосайя, – наконец ожил Нойбург, – Главкон страшен, но слаб. Он хитёр, но глуп. Его силы дарованы Машинами, ведь их щедрость и милосердие безграничны.
– Настолько безграничны?..
– Конечно. Главкон использует гормональное Триединство против тебя, чтобы ослабить, развратить и соблазнить. Точно так же, как Машины используют Триединство, чтобы вознаградить за труд, укрепить твой дух.
Я задумался. Как обычно, Нойбург произнёс правильные, успокаивающие слова. Маленького Джоза они бы привели в восторг своей сдержанной мудростью и глубиной. Но Джосайе Кавиани, чиновнику Министерства Социального Метаболизма, этих слов было уже недостаточно.
Но всё же… Я нормален. Кошмары нормальны. Этого знания мне достаточно.
– Простится ли мне этот сбой, господин Нойбург? – произнёс я привычную, почти ритуальную фразу.
– Соблюдай умеренность, Джосайя. Цени те эндорфины, что тебе дарованы, и не пытайся получить больше сверх положенного. Я назначаю тебе уменьшение обеденной порции на треть, чтобы очистить душу от возможных искушений.
– Спасибо, Старший Исправитель.
Я отвернулся от экрана, вполне довольный назначенным исправлением. Всё равно кошмары уже давно отбили весь аппетит…
– Постой, Джосайя. Что шепчет тебе плоть? Какие мысли внушает?
Спина покрылась холодным потом. Я медленно повернулся обратно к исповедальне – неясный силуэт Нойбурга всё ещё темнел на экране.
Впервые за долгое время Старший Исправитель проявил конкретный интерес. Задал вопрос вне стандартной программы.
«Бух, бух, бух», – забилось сердце о рёбра: медленно, глухо и вязко. Нойбург помогал мне всю жизнь, говорил со мной тогда, когда все другие отказывались. Только у него хватало терпения слушать мои рассуждения о числах, мои жалобы на Старших, мои мечты, желания и планы.
Но одно его решение может отправить меня в Храм Нежной Смерти. Я могу быть признан Неисправимым, сломанной деталью, отбраковкой.
Я не могу рассказать ему о моих исследованиях. О том, что я верю во внешнее снабжение Города оттуда, сверху, где Машины Любви и Благодати построили фермы и сады под Чистым Небом и Ярким Солнцем, но держат нас в неведении по своим, непознаваемым причинам.
Я не могу сказать Нойбургу, что начал сомневаться в разумном замысле Машин. Не может быть разумным демиург, который одобряет и разрешает деятельность таких людей, как Гален.
– Мне снится солнце… – осторожно ответил я, – бег по траве, шум листвы. Снится, что небо зовёт нас обратно к себе.
– В нас всех живёт тоска по утраченному. Не забывай, Фиолетовая Смерть никогда больше не выпустит нас наружу.
Впервые в голосе Нойбурга сквозь статику прорезались эмоции. Тень на экране дёрнулась от помех – словно ожила на мгновение.
– Ступай к новым свершениям с лёгкой душой, Джосайя.
Зелёный прямоугольник экрана погас.
Мокрая от пота рубашка липла к спине. Воздух неприятно холодил тело, проникая под куртку на ходу. Я передёрнулся и вжал голову в плечи.
Бригитта же как будто сама излила душу исповеднику – она явно повеселела и теперь вышагивала рядом со мной.
– Ну что, святоша, получил порцию наставлений?
Я молча кивнул.
– Ну и слава Франку. А то я уже уснуть успела.
– Врёшь.
– Хочешь уровень мелатонина у меня измерить?
– Он разрушается от солнечного света.
– Да тут этого света-то нет!..
Она продолжала говорить и говорить что-то: про работу, про своих подруг, заинтересованных в знакомстве с молодым чиновником, про вчерашний суп и снова про работу. Беззлобные подколки и сплетни слились в белый шум, накатывающий на меня ровными и пологими волнами. Мало-помалу они смыли с поверхности мозга липкую пелену страха.
Я согрелся от быстрой ходьбы и даже расстегнул куртку. Лучше выбросить разговор с Нойбургом из головы поскорее. Я получил тот ответ, который хотел услышать.
– Слушай, Бридж!.. Бридж!
– …ну я ему и сказала… Что?
– Ты слушаешь?
– Да, говори уже.
– Куда в Городе можно сходить на с-с…
– С-с-собеседование?
Бридж хитро улыбнулась и пихнула меня локтём в бок так сильно, что я пошатнулся.
– Чтобы с-собеседование прошло удачно, – продолжила она, – нужно какое-то особенное место.
– Вот-вот. Я даже и не знаю, что тут…
– Сходи с ней в парк.
– С кем? Куда?
Бридж смерила меня таким взглядом, что я решил больше не отпираться. В конце концов, уж сестра-то может знать, с кем я общаюсь и почему.
Я недовольно буркнул:
– Ладно, ладно. Не знал, что в Городе есть парк. Это же что-то с деревьями, да? Откуда они здесь?
– Никаких деревьев. Это сложно объяснить. Ты сам всё увидишь.
– И где он находится?
– В одном из зданий Сектора Запад. Я тебе пришлю карту – ты только напомни, а то забуду.
– Парк в здании?
– В подвале. Я же сказала, ты сам всё увидишь.
– Ладно…
– Даже если она там уже бывала, всё равно сходите. По крайней мере, в парке вам никто не помешает.
Бридж снова попыталась проткнуть меня локтём, но на этот раз я был готов и смог увернуться.
– Спасибо. Наверное.
– С тебя пиво.
– А сейчас-то мы куда идём? Управление Горных Дел совсем в другой стороне.
– У меня сегодня смена вообще-то, господин беззаботный чиновник.
С этими словами Бридж указала в сторону и вверх. Я посмотрел в указанном направлении – потом перевёл взгляд выше… и ещё выше.
Прямо под небесами ползла маленькая клетушка – словно пятнышко грязи, приставшее к стеклу купола. Её перечёркивал крест. Линии креста казались нитями тоньше волоса; на самом деле это толстенные стальные канаты, перетягивающие клетку с работником с места на место. Словно огромный принтер, таскающий печатающую головку над рабочим столом, только перевёрнутый вверх ногами.
