Февраль (СИ) - Николаев Коля
- Почему? – Заспорил физик, - там про революцию, это все знают. Даже краткое содержание не надо читать, чтобы знаниями блеснуть. Просто «книга о революции, о романтике борьбы», и всё, всем всё понятно…
- Ужас! – Покачала Аня головой, - просто ужас! Зачем просто знать?
- Чтобы казаться образованным, - пожал плечами учитель.
- Казаться? - наморщила лоб Аня и усмехнулась, - самому-то не противно?
Противно, ещё как противно просто чем-то казаться, играть роль, кому-то что-то доказывать, очень всё это было противно, подумал Юрий, но ничего не сказал, только еще отметил про себя " если вернусь домой или даже не вернусь, то здесь, но все равно прочитаю книгу".
- Я устала, - проговорила девушка, - Спать хочется.
- Да, да, - засуетился физик.
Анюта, закутавшись в свой полушубок, легла, затихла на кровати. Юрий Алексеевич осторожно, чтобы не потревожить, присел рядом на стул.
- Уж небо осенью дышало, - вдруг прочитал учитель, неожиданно даже для самого себя вспомнив строчки, учимые в школе в детстве, -
Уж реже солнышко блистало,
Короче становился день,
Лесов таинственная сень
С печальным шумом обнажалась,
Сначала слова неказисто и неуверенно раздавались в комнате, будто боясь, что окажутся смешными; потом всё увереннее и выразительнее:
- Ложился на поля туман,
Гусей драчливых караван
Тянулся к югу: приближалась…- он помолчал, припоминая, - такая скучная пора, стоял октябрь у двора…
- Вот, пожалуй, и всё, что я знаю из Пушкина, - усмехнулся он…
Хотел припомнит ещё какие-нибудь стихи, но все эти поэтические штучки, литература, это было ни его поле интересов. Он как бы извиняясь за это посмотрел на Аню. Но она уже не слушала его, спала. Какая же она была красивая! Он смотрел на неё и не мог остановиться ни на одной из набегавших и тут же заглушаемых другими мысли. Он находился в каком-то смятении, не мог успокоиться, отчётливо подумать о всём произошедшем. То он представил, как отлично они бы жили после войны вместе с Аней, как вместе пережили бы всю эту военную боль, ведь он то знал, когда и как победоносно она завершится; то ему представилась информатичка, и он невольно стал сравнивать её с Анютой, потом он стал думать о своём теперешнем положении, вздрогнул от мысли, а что если он никогда не попадёт обратно, в своё время; размечтался о том, как хорошо было бы забрать Аню к себе, в свою квартиру, окружить её заботой, накормить, как захотелось угадывать её желания, баловать ненужными милыми мелочами…
Юрий Алексеевич задумался, замечтался, потеряв счёт времени. Сколько он так просидел, не знает. Аня зашевелилась, проснулась, с тревогой глянула на окна, часы. Начинался новый день.
- Ты всё ещё здесь?
- Здесь, мне некуда идти, – уточнил Юрий Алексеевич, поднимаясь со стула и разминая от многочасового сидения спину.
- Ну да, - улыбнулась Анюта. Умылась из кувшина на подоконнике, села переплетать косы. Тяжёлые волосы волнами окутали её, заиграли на солнце, настойчиво, вопреки всем людским бедам, пробивавшееся сквозь заклеенные окна; учитель не мог сдержаться и, поддавшись, наплыву всей нежности, жившей в нём с тех пор, как он первый раз её увидел, приобнял сзади за плечи.
- Не время, - тихо прошептала она, замерев с расчёской в руке, не отстраняя и не пугаясь его внезапным чувствам.
Юрий Алексеевич смутился, мысленно костеря себя, отступил назад:
- Прости.
- Ты куда-то собираешься? – спросил он как можно более беззаботнее и спокойнее, машинально хватая и опуская на место разные предметы, попадавшиеся ему под руку.
- На заготовки дров.
- Я с тобой.
Анюта забрала на затылке косы в тугой узел, утвердительно кивнула. Они оделись и вышли на улицу.
Перед Юрием вновь предстало ужасающее зрелище, к которому вряд ли можно привыкнуть. Они шли по тротуару, на котором то тут, то там попадались выбоины, завалы от стоящих рядом разрушенных домов. Несколько человек, три женщин и старуха в калошах поверх валенок, чему физик удивился: морозный февраль, скользко - зачем калоши, разгребали завалы из кусков штукатурки, досок, строительного мусора, пыли, образовавшегося от разрушения стены. Доски и искорёженные детали мебели тщательно выбирались, складывались в кучу, остальное лопатами сваливали к стене. Далее вверх по улице, где они шли, на одном из зданий с разбитыми верхними этажами и зияющими пустотами окон висел плакат с изображением женщины в белых свисающих одеждах. Женщина с плаката в упор смотрела на прохожих грозно и обжигающе-призывно; Юрий отвёл глаза, невозможно было встретиться с ней взглядом, он обдавал колким холодом, как будто смотрел живой человек, конечно, попаданец из будущего века был к такому не готов.
Вообще во всё, что окружало сейчас Юрия Алексеевича, нельзя было ворваться вот так нахрапом, как он, нельзя было переосмысливать и вдумываться в каждую встречающуюся живую картину, вслушиваться в каждый звук, стон – от этого можно было сойти с ума. Ему хотелось упасть, закрыться руками, кричать, кричать и нечеловеческими усилиями прекратить этот ужас. Но и сейчас он до конца не понимал, он не осознавал в полной мере того, что окружало его последние несколько часов – его переживания и страхи были театральными миниатюрками по сравнению с настоящей жизнью, которой жили, встреченные им люди.
Они дошли до небольшого пятачка, где среди высоких зданий уныло выглядывали несколько деревянных двухэтажных домишек, частично разрушенных, частично уже разобранных жителями. Суетились люди, разбирали, таскали, пилили. Ребятишки лет двенадцати бойко орудовали пилой, называемой «тебе-мне». Юрий Алексеевич, ещё будучи малышом, видел такую в деревне, когда они с бабушкой ездили к родственникам в глухую деревушку за рекой Пышмой; да в кино видел. Мальчишка поменьше в такой вязаной шапочке с мысиком, в этих шапках ещё и в восьмидесятые детей одевали, у Юрия Алексеевича даже фотография есть, где он в подобной шапке стоит; мальчишка был поменьше остальных, пытался топором расколоть доски, валявшиеся около дома. Но у него плохо получалось, доска скользила, не поддавалась, мальчишка, закусив нижнюю губу, сопел, но продолжал, не сдавался.
- Не стой, - легонько толкнула учителя Анюта, - помогай, иди туда, брёвна раскатывать. А то на тебя уже и так косо смотрят, вон Ольга Павловна, у неё муж там… - девушка осторожно приподняла руку, показав пальцем вверх, - иди..
- А ты? – забеспокоился он.
- Я буду складывать, - указала Анюта в сторону, где высились кучи из брёвен и устало сновали женщины.
- Ты только не потеряйся, - на полном серьёзе беспокоился учитель. Анюта слабо улыбнулась, ушла.
Юрий Алексеевич пробрался к дому и принялся за дело. Кидал, бросал, переносил с ожесточение и азартом, не думая ни о времени, ни о месте, где находится, полностью отдавшись работе. Кстати, такой упорный труд помогал на время справиться с мыслью о еде, так сказать- забыться.
Мальчонка в шапочке с мысиком всё возился с топором. Ту доску, что никак не удавалось расколоть, отбросил, приволок другую поменьше, но и она не поддавалась. Такая настойчивость в непривычных для маленького ребёнка действиях и сосредоточенность на детском лице моли бы вызвать умиление, но в данных обстоятельствах от этой картинки у Юрия выступали мурашки. Он вспомнил своих школьных сорванцов, которые иногда могли впасть в истерику от того, что задачу по физике не могли решить или опыт, никак не удавалось правильно подготовить и провести. Мысли так противно снова заскреблись в учительской голове, ох, как он их назойливых, треплющих душу не любил. А они как нарочно лезли, скребли… Юрию нестерпимо захотелось поговорить с этим мальчишкой, узнать, что он понимает из происходящего, чувствует, какими знаниями школьными обладает. Сравнить с современными ребятами, так сказать.
- Слышь, парень, давай помогу, - как можно непринуждённее крикнул учитель, и, оставив свою работу, подошёл к мальчугану. Тот исподлобья взглянул на незваного помощника, буркнул:
