Симона Вилар - Ведьма и тьма
А назавтра был бой – жестокий, стремительный, страшный, в толчее, крови и удушающей жаре.
Русы первыми ринулись в отчаянную атаку. Пеший строй, по флангам конники, чтобы не позволить катафрактариям смять их ряды, как в прошлый раз. И первыми схватились именно пехотинцы обеих ратей. Это была страшная сеча, чудовищная давка, воины задыхались в пыли. Потом имперские гоплиты не выдержали натиска строя русов и покатились назад.
И тут уже испытанным маневром на пехоту русов двинулись с обеих сторон бронированные шеренги катафрактариев. Однако на сей раз русы оказались не столь уязвимыми – их конники устремились катафрактариям наперерез. Калокир видел Святослава в бою – шлем с князя сбили, светлая прядь развевалась на ветру, а некогда подаренный ему Цимисхием меч крушил доспехи катафрактариев, сшибал неповоротливых воинов с коней. Сам князь был так страшен и стремителен в священном пылу боя, что даже прикрывавшие его гридни-телохранители не всегда за ним поспевали. Князь врубался в самую гущу, прорываясь туда, где маячил белый султан сразившего Инкмора араба Анемаса. Святослав хотел поквитаться за своего воеводу, но Анемас не спешил сразиться с князем, наблюдал за ним издали, находя себе противников послабее.
Калокир в круговерти сражения не мог все время следить за князем; исполненный духа отчаянной решимости, которая овладела войском русов, он бился со всем ромейским искусством, отражал удары, рубил, направлял коня туда, где нужна была подмога, позабыв про боль в раненой ноге. Конь под ним и вправду был хорош, и, когда в прыжке жеребец вынес его на Анемаса, Калокир схлестнулся с ним, считая, что сможет справиться с крещеным арабом.
Их клинки сшиблись, высекая снопы искр, но вскоре Калокир понял, что Анемас не зря слывет лучшим фехтовальщиком империи. Патрикий слабел и все чаще пропускал удары, а Анемас разил то сверху, то сбоку, то снизу – только успевай заслоняться щитом, выискивая момент для встречного удара. Но и араб не ожидал, что это будет не просто рубка, которую практиковали в сражении русы, надеясь только на силу рук и крепость доспехов, а изворотливый и полный обманных приемов византийский бой. И хотя щит Калокира вскоре разлетелся в щепы, он изловчился зацепить Анемаса, внимательно следившего за ним из-под стальной маски. У араба посыпались звенья кольчуги, он покачнулся в седле, стал валиться на круп коня. Но в следующий миг конь самого Калокира отпрянул в сторону, и он не успел добить врага. Однако тот упал! А уже в следующее мгновение Калокир едва не взвыл, видя, как кто-то из катафрактариев спешился, поднял рухнувшего на землю араба, пока того не затоптали, и подвел ему коня. И снова белоперый шлем Анемаса заметался среди сражавшихся. Но теперь он был далеко, к нему прорубался в сече Святослав, звал араба, посылая ему вызов мечом.
Битва продолжалась. Копыта коней и подошвы пеших скользили по настилу из человеческих тел. Местами гуща сражавшихся была такой плотной, что мертвые не могли пасть и оставались стоять среди сражавшихся с остекленевшими глазами и распахнутыми в последнем крике ртами.
Как же было душно! В какой-то миг Калокир оказался в стороне от схватки, стал разворачивать коня и вдруг заметил, что небо за станом ромеев покрыто темными тяжелыми тучами. Приближалась гроза. Может, это спешит на помощь своим русам громовержец Перун? Калокир с радостью уверовал бы в него, если б это было так.
Но подмога пришла не к русам, а к ромеям. Над их войском пронесся клич:
– Император! Сам император с нами!
Калокир увидел, как с востока приближается новый отряд катафрактариев. Казалось, тут уже и развернуться негде, но если силы врага удвоятся…
Он не успел додумать мысль до конца. Резкая боль пронзила спину, заполнила тело, оглушила и поволокла во мрак… Только привкус крови на губах и сбивающееся дыхание. Тьма…
Он выплывал из зыбкого тумана долго и мучительно. Глубокий вдох – и боль снова взрывалась. О, назад, во мрак… Все, что угодно, только не эта мука!..
А потом он очнулся.
Слабый и измученный патрикий лежал на настиле из досок, над ним полоскался парус с вышитым на нем глазастым солнцем, веяло свежим запахом речной воды. Казалось, и боль уже не так донимает, и он смог оглядеться.
– Очнулся, смотри-ка, очнулся наш ромей! – произнес кто-то рядом.
Варяжко? Он. Светлая челка падает на глаза поверх полотняной повязки, одна рука на перевязи.
– Долго ж ты был в беспамятстве, соколик. Думал, если и к этой ночи не очнешься, утащат тебя мары.
– Сколько я был без сознания? – негромко спросил Калокир.
– Да почитай четвертый восход минул. Я тебя ровно младенца с ложки кормил. Вижу, глотаешь. Ну, думаю, может, и очухается. – И добавил: – Тебя всего окровавленного конь из сечи вынес. А сеча… Да что говорить!
Он махнул рукой.
Только через пару дней, когда Калокир мог уже есть сам и даже начал приподнимать голову, ему рассказали о том, что случилось под Доростолом.
Туча, которая показалась Калокиру доброй вестницей, на деле стала бедой для воинства русов. Она принесла ветер и густую пыль, а потом и проливной дождь с градом. Все это обрушилось на русов, слепя их и заставляя задыхаться. В этой страшной круговерти Святослав все же сошелся с Анемасом Крещеным. И проиграл было ему, но гридни князя зарубили араба как раз в тот миг, когда появилась конница Цимисхия, а у ослабевших в многочасовой рубке русов уже не было сил ей противостоять. Хуже всего было то, что свежие силы Цимисхия стремились обойти русов и отрезать их от стен Доростола. Случись это – и их воинство раздавили бы, как сливу в кулаке. Но тут неожиданно явилась подмога. В спину катафрактариям императора с нечеловеческой силой ударил отряд невесть откуда взявшегося воеводы Волка. И как же Волк и его «стая» рвали ромейских всадников! Как секли их, как сметали с седел! Да еще и завывали по-волчьи, от чего лошади под византийцами шарахались и не слушались поводьев.
Появление Волка сперва обрадовало славян. Однако многие видели, как гридни спешат к воротам Доростола, увозя бесчувственного окровавленного князя. И это окончательно подорвало силы русских воинов. Потерять князя!.. И все же русам удалось вырваться из ромейских клещей. Они отступали, но, и отступая, продолжали сражаться и убивали любого, кто осмеливался их преследовать. А тут еще и ветер, песчаные вихри, вспышки молний, ливень…
Вокруг стало темно, казалось, ночь наступила до срока, пыль, град и дождь обрушивались на обе рати. И не было никакой надежды… Прорываться уже никто не думал, измученные и лишившиеся веры русы думали только о том, как выбраться из сечи.
Надежда вернулась к ним, когда вечером князь неожиданно появился на крыльце дворца. Судачили, что волхвы потратили на Святослава последние капли живой и мертвой воды. Теперь князь вновь был силен, но его дух, казалось, сломался, когда удалось подсчитать, сколько его людей пало в сражении и сколько были ранены. Дождь, ливший всю ночь, наполнил всех такой неизбывной скорбью, что даже патриарх Панко, отказавшийся помогать русам, снова взялся их лечить. Того же Калокира, который был скорее мертв, чем жив, выхаживали его монахи. Одно условие поставил патриарх князю: он будет выхаживать русов, если превозносимый всеми Волк будет держаться в стороне.
Святослав не упорствовал. Князь был доволен появлением Волка, обнимал его, как брата, но во всем остальном не проявлял воли. И когда воевода Свенельд решительно заявил, что завтра отправится на переговоры с Цимисхием, просто кивнул. Другие воеводы хотели того же. Что им теперь Болгария? Они сделали все, что было в человеческих силах…
Свенельд не скрывал, что он христианин, и ромеи согласились иметь с ним дело. Поэтому на другой день поутру он вместе с парой помощников и самим патриархом Панко выехал за ворота, чтобы решить участь остатков русского войска.
Свенельд показал себя выдающимся дипломатом. Он заявил императору, что князь русов и его воеводы понимают, что им не удержать крепость до того дня, когда подоспеет венгерская конница, которую они ждут со дня на день. Лукавил, конечно, Свенельд, но тем не менее выторговал выгодные условия. Цимисхий согласился отпустить русов восвояси, даже пошел на уступки: он дает им возможность увезти все захваченное в Болгарии добро, забрать своих раненых и обязуется снабдить их продовольствием в дорогу. Свенельд основательно преувеличил число оставшихся у князя воинов, так что провиантом их снабдили щедро. А за это Святослав обязался никогда более не воевать с Болгарией, не водить рати на Византию, не грабить византийские владения в Таврике и не трогать греческий Херсонес. Иоанн Цимисхий, в свою очередь, вернул Руси статус друга и союзника и подтвердил все обязательства по прежним договорам, в том числе и об уплате Византией ежегодной дани, как при Олеге и Игоре. А напоследок согласился снова нанимать русов в свою армию.
