Предназначение - Галина Дмитриевна Гончарова
Маринка… ну та как есть девка блудливая, а Устя… и не одевается она, как Маринка, и глазами бесстыжими не смотрит, и намеков не делает, а только почему-то к ней куда как сильнее тянет.
Тянуло? Ан нет, матушка хоть и говорила, что должно пройти его притяжение, что нездоровое оно, а Федор ослабления не ощущал. Куда там!
Когда видел он, как Устинья рядом с мужем идет, как рукава Бориса касается, как смотрит на него, так и хотелось за косу ее да и в свою спальню! Чтобы только его была, чтобы смотреть ни на кого не смела, чтобы… чтобы его, босая и беременная! Только его!
Ничья более!
Федор и сам не знал, чего там больше, а Любава попросту просчиталась. Оно и неудивительно, все ж ведьма из нее паршивенькая, слабая, и то по Книге, куда уж ей было во всем разобраться. Не просто так Федор Устинью выбрал, он ее силу чувствовал, от Аксиньи и десятой части не получить такого. Сейчас Устинья с Борисом была связана, но даже тех крох, которые от нее просто ощущались, рассеивались вокруг, хватало людям, чтобы улыбаться, успокаиваться, жизни радоваться. Малые эти крохи были от того, что Борис получал, а и те больше давали, чем Аксинья под принуждением.
А еще…
Федор знал, что можно привязку порвать между Устей и Борисом. И что на себя ее замкнуть тоже можно, да для этого кровь потребуется. И ритуал черный, и смерть Бориса, ну так и что же? Смерть и так Федор планировал для брата, а все остальное…
Надобно ему?
Значит, и сделаем! Матушка сделает, не то и сам Федор справится.
А для начала надобно Устинью к себе забрать. А еще… познать ее. В том самом, библейском смысле, и когда она при этом ребенка потеряет, еще и лучше будет. Тогда между ними уже привязка возникнет, пусть покамест на ненависти, да это и неважно. Любовь, ненависть – тут главное, чтобы чувство сильное было да искреннее, а поменять их – дело житейское. Говорят же, от любви до ненависти один шаг, и Федор о том хорошо знает.
Покои брата стрельцы охраняли. Двое, стоят с бердышами… и не спят почему-то? Федора то не остановило, и не задумался даже.
– Царевич?
– Мне к брату надобно.
– Не приказывал государь.
Федор ногой топнул, рукой махнул:
– Ну так я приказываю! Слышите?
Стрельцы хоть и прислушались, да не слышно ничего покамест… Михайла первый нож метнул, в грудь стрельцу попал, тот оседать начал.
Федор саблю из ножен выхватил, полоснул от всей души… Не ждал второй стрелец нападения, лезвие горло рассекло, кровь из жилы сонной потоком хлынула. Пару секунд стоял он еще, потом осел на пол, Федор и не посмотрел на него. Ясно все – труп уже, чего там смотреть на них, выглядывать?
И дверь толкнул.
Комната, вторая… вот и опочивальня.
И на кровати широкой два тела. Балдахин опущен, одеялом они прикрыты, считай, и не видно ничего… Так и рубануть бы Борьку поперек, да Устю задеть боязно. Федор к кровати подошел без опаски, в одной руке сабля, с которой капли кровавые на пол падают еще, другой рукой покрывало подцепил, потянул… на кровати лежат два одеяла свернутых. Тут и взвыл Федя голосом нечеловеческим:
– ГДЕ?!
– А кого это ты потерял, Феденька?
Боря вроде и не повышал голос, а все одно, подскочил Федор, ровно его шилом ткнули, к брату развернулся:
– ТЫ!!!
И саблей махнул сразу же.
Только вот куда ему с Борисом было справиться? Государь хоть и старше брата был, оружием владел не в пример Федору. Отбил клинок так, что у Федора едва рукоять не вывернулась из руки, сталь о сталь зазвенела.
– Я, Феденька. Что тебя сюда ночью привело?
Федор и таить не стал, мало ему было брата убить, еще и выговориться хотелось, и на труп плюнуть. Он бы и ногами попинал брата, да вот беда – не получается.
– Ты у меня все отнял! Трон, страну, любимую… НЕНАВИЖУ!!!
– Потому и убить меня пришел, ровно тать, в ночи?
Борис клинок в очередной раз отбил, глазами сверкнул, Федор нападал, ровно бык, пер вперед, не оглядываясь и не задумываясь, грязь из него так и лилась, долго ж копилась, вот и вырвалась.
– Я должен на троне сидеть! Я!!! А ты Россу в прошлый век тащишь, ты не понимаешь ничего, мы можем с Франконией да Лембергом вровень встать, а ты…
– Устя?!
Михайла, пока Федор на брата нападал, ничего не видя, по сторонам смотрел. Не верил он, что Устинья мужа надолго оставит, не в ее характере такое. Рядом она, наверняка.
Вот и углядел.
Стоит тень светлая рядом с занавесью, шаг сделает – и из виду скроется. А глаза сияют зеленью, яркой, лесной, искристой…
– Чего тебе, Ижорский, надобно?
Федор на эти слова тоже обернулся, ровно на секунду спиной к Михайле оказался повернут, а тому больше и не потребовалось.
– УСТЯ!!! Сюда иди! НУ!!!
А больше и не успел он ничего сказать. Захрипел, выгнулся…
Михайла от царевича отскочил, клинок оставил, да и чего его выдергивать? Ножей он с собой десяток взял, на всех хватит.
Федор на пол опустился… глаза навыкате, кровь изо рта плеснулась… Он уже понял, что проиграл, что предали его, понял, КТО предал, и Михайла не отказал себе в маленьком удовольствии:
– Устя тебя, царевич, с самого начала ненавидела. И я тоже…
С тем Федор в вечность и ушел. И сколько ж ненависти на его лице было, мог бы – зубами б загрыз! Но Михайле было все безразлично.
Он вперед шагнул, руки в стороны развел:
– Государь, в палатах сто рыцарей Ордена Чистоты Веры, скоро они здесь будут. Бежать тебе надобно.
– Откуда знаешь? – Борис абы кому верить не собирался, тем более человеку, который в спину бьет.
– Их сюда Истерман привел, по просьбе Любавы. А еще в порту они есть и в казармах стрелецких, чтобы никто тебе на помощь прийти не успел.
– Гадина! – Устя не сдержалась.
Борис ругаться не стал, Михайле в глаза посмотрел жестко, холодно. Хоть и совпали его слова с тем, что уже ведал государь, а только…
– Тебе я почему верить должен?
– Не верь, государь. Я тебя и сам ненавижу. – Михайла прямо в глаза Борису посмотрел. – Устя соврать не даст,
