Предназначение - Галина Дмитриевна Гончарова
А Михайлу на секунду еще и разочарование кольнуло.
Вот бы Устенька звала, не Любава, бегом бы побежал! Но – чего нет, того нет.
* * *
Знал бы Михайла, куда зовут, побежал бы в другую сторону. Не ожидал он патриарха, мертвого… отравленного, и царицу над ним. Тут и гадать нечего – яд подсыпала?
Наверняка.
Вот гадина!
Вслух Михайла не сказал ничего, поклонился молча, на Любаву уставился. Мол, жду приказаний.
Царица оценила по достоинству, вслух не сказала ничего, а улыбнулась Михайле ласково.
– Мальчики, тело вынести надобно да в реку скинуть. Знаете, как сделать, чтобы не всплыло?
Михайла кивнул: Знал он, только вот…
– Нож бы мне, государыня. Мой небольшой, не получится им такое сделать.
Живот вспороть.
Кишки и мочевой пузырь проколоть.
Тогда не всплывет уж. Можно бы просто камушек потяжелее, да ненадежно это. Река ж… тут коряга, здесь омут, там рыбина… всплывет тело и где и когда не надобно, шума понаделает.
– Варя…
Варвара Раенская за дверью исчезла, пришла с тесаком вида жуткого.
– Подойдет?
– Благодарствую, боярыня.
– Можешь мне его не возвращать, не надобен более.
Михайла язык прикусил. Да, после патриарха колбасу таким резать, наверное, неудобно будет? Вместо этого на Федора поглядел:
– Царевич, ты сможешь его за ноги взять?
– Смогу.
– Сам бы отволок, да дохлятина завсегда тяжелее, чем при жизни.
Федор рожу скорчил, патриарха за ноги взял, да и потащил в потайной ход. Михайла ждал, пока дверь за ними закроется, потом по ступенькам спустился, только потом рот открыл:
– Меня убивать будешь, царевич? Попросить можно? Яда не хочу, лучше честная сталь и от твоей руки, когда дозволишь.
Федор аж патриарха из рук выпустил, ну и Михайла тоже, так и загремел труп в грязь.
– Рехнулся ты, что ли?
– Отчего ж? Разве после такого меня в живых оставят?
– Мне верные люди надобны, а ты свою верность сейчас еще раз доказал.
– Царевич, а спросить дозволишь?
– Спрашивай.
Парни тело подобрали, далее потащили.
– Борис от яда умрет или от кинжала?
Федор второй раз труп выпустил.
– Догадался?
– Чего тут не догадываться? Только меня не посылай, рука не дрогнет у меня, а вот умений всяко не хватит, не умею я убивать.
Соврал, конечно, ну да и пусть его. Ни к чему Федору о некоторых вещах не то что догадываться – даже задумываться.
– И без тебя найдется кому убить. Да и без меня тоже.
– Хм-м-м… Царь Федор Иоаннович. А что – красиво звучит!
Федор так же думал.
– Устинью потом в монастырь?
– А то не твоя забота!
– Как скажешь, государь. Прости, царевич, не оговориться б мне, дураку, раньше времени.
– Вот и не оговаривайся. Тут уж пара дней осталась, потерпи чуток, потом ближником моим будешь, боярином тебя за верность сделаю, золотом осыплю. Хочешь земли Ижорских?
– Только без боярышни.
– В монастырь ее отдадим, и пусть сидит там, тарань сушеная. На такое взглянуть-то страшно, не то что в постель. О кости, поди, сотрешься.
Парни заржали, разгоняя страх и отвращение.
Федор повернул налево, еще раз налево, Михайла запоминал дорогу – Ладога!
Один из ее отнорков, текущих под землей. Ладога – она такая, и рукава есть у нее, и ручьи в нее вливаются, вот один из них тут и течет – глубокий, мощный…
Федор на труп посмотрел, поморщился. Не хотелось ему мясницкой работой заниматься, одно дело, за палачами смотреть, другое – самому в кишках да нечистотах копаться, брезгливо ему это, неприятно. Не царское это дело.
Михайла только вздохнул:
– Ты б, царевич, отвернулся, пошел, посидел где? А я б тут пока дело и управил?
– Хорошо. – Федор на несколько шагов отошел, отвернулся. А только все равно и треск ткани слышал он, и хряск, с которым Михайла тело мертвое кромсал, и вонь до него долетела… мертвец же! И потроха… поневоле вонять будет.
Поморщился Федор, ну так что же. Не железный ведь он!
Потом плеск послышался, Михайла выдохнул.
– Поворачиваться можно, царевич.
И верно, тела уж нет, Михайла рясу кромсает на клочья.
– Так-то лучше. И пусть тряпки тут лежат, авось сгниют быстро.
Карманы патриарха уже Любава обшарить успела, там что-то найти нереально было.
– Пусть лежат.
– Ты меня обратно-то выведешь, царевич? Не то… возьми?
Михайла Федору тесак протянул, на колени встал. Федор тесак с размаху в воду зашвырнул, другу руку протянул, подняться помог.
– Вконец ополоумел, что ли? Пошли выпьем, сыро тут, не разболеться бы некстати!
Михайла и не отказался.
Сидели парни, вино зеленое по кубкам разливали, только вот Федор пил, а Михайла так, пару глотков пригубил, знал он, что может наружу полезть, коли у него язык развяжется. Вот и выливал половину себе за пазуху. Неприятно, ну да перетерпит.
Федор раскраснелся, друга по плечу хлопал, когда попадал, вино так подействовало, вроде и речь ровная, почти гладкая, а ноги и не держат. Да и язык мелет, чего не надо бы…
– Настоящий ты друг, Мишка! Доказал! Оправдал!!!
– Ты знаешь, я за тебя и в огонь, и в воду…
– Туда не надо… пока. Ты мне и так пригодишься!
– Что надо – то и сделаю. Хочешь, еще кого убью, царевич?
– Пока нет. Пусть мать скажет.
– Мне ты скажи. Мать твою я уважаю, а служу – тебе. И тебя люблю…
– Любишь, – перемкнуло Федора. – Ты – любишь. А она – нет…
– Царица?
– Устинья… Что ей не так?! Что ей надобно было?! Почему она сразу за меня замуж не пошла, время тянула?
Михайла и не думал, что Федор такое понимает. Но… ежели сообразил, надобно ему хоть что сказать, не правду, конечно, а ложь, удобную да гладенькую.
– Боялась, наверное.
– Меня?
– Любого мужика, не обязательно тебя, царевич.
– Я ж не любой! Почему она так?
– Так девки всегда того самого боятся, это если уж выбора не остается, тогда покоряются, и то пищат да царапаются.
Федор задумался, потом кивнул:
– Да, наверное. Видел я такое… Эх, дурак! Надо было ее увозом брать! Поплакала б, да и смирилась!
В светлых глазах хищные огоньки зажглись, пальцы скрючились, ровно когти.
– Полюбила бы, – эхом отозвался Михайла, который сейчас подумал, что он-то… а он ведь тоже так сделать собирается. Верно?
– Полюбила бы, как дитя б понесла! Никуда б она не делась, все они, бабы, такие, как собаки, плетку любят… –
