Предназначение - Галина Дмитриевна Гончарова
Борис и спорить не стал. Он не волхв, опасности не чуял заранее, а понимал, что просто так никто власть не отдаст. Любава так особенно, не один год она к своей мечте шла. Все разнесет остервеневшая баба в бешенстве своем.
– Буду надевать.
– Вот и ладно, государь. И оберег не снимай. И Усте спокойнее будет, и мне…
Борис и тут спорить не стал.
– Хорошо, бабушка. А Аксинью все ж погляди, как возможность будет.
– Обещаю, внучек. Погляжу. Чую я – последний бросок готовится сделать гадина.
Все чуяли. А корабли уже почти пришли, уже и голубок Любаве прилетел – через пару дней ждать гостей дорогих. И царица готовиться кинулась к их приезду – вроде и сделано почти все, а кое-что еще не помешало бы.
* * *
«Свет мой, Илюшенька, солнышко мое ясное, радость моя любимая!
Уж сколько времени не видела тебя, истосковалась до безумия, истомилась.
У нас тут все ровно да гладко, матушка твоя надо мной, ровно птица, хлопочет, Варенька братика или сестренку ждет более, чем я. Дарёна расцвела с малышкой, очень ей деток не хватало. Для второго ребеночка все уж подготовили, когда б ты слышал их с матушкой, сбежал бы в ужасе.
Батюшка твой так и делает.
За голову хватается, бормочет про нянек-мамок и младенцев – и удирает верхом ездить. А нам тут тихо, покойно… тебя не хватает очень.
Волнуюсь я за тебя, и за Устеньку волнуюсь, молюсь за вас ежедневно, ты береги себя, родной мой, я ждать буду.
Жена твоя, Марья».
Илья письмо прочел, еще раз перечел, улыбнулся.
Понятно, что отец себе новую зазнобу нашел, но когда мать в делах, она о нем и не вспомнит лишний-то раз. Пусть батюшка жизни порадуется, а то правда… внуки!
Пугает некоторых мужчин это слово, вот боярина Заболоцкого тоже немного напугало. Какой же он дед, когда он еще – ух?! Ну, пусть ухает, пока возможность есть, боярыня в обиде не будет. Ей сейчас малышня к сердцу пришлась, и Марьюшку она приняла как родную.
Хорошо, что уехали они из стольного града, спокойнее так Илье будет. Опять же, и Марьюшка на чистом воздухе, и дети, и начнись в столице беспорядки какие, ему за них спокойнее будет. Любой мужчина лучше воюет, зная, что семья его в безопасности.
– О жене думаешь?
Божедар подошел тихо-тихо, Илья и не услышал. Сейчас уж и не обиделся даже, раньше неприятно было, а сейчас понимал он, что никогда ему с богатырем не сравниться. Что ж, у него свои таланты, свой дар от Бога, который развивать надобно.
Да и какая тут зависть?
Пожалеть Божедара надобно, тяжко ему приходится, нелегко ему дается сила богатырская, ее постоянно сдерживать надобно.
– О ней.
Илья улыбнулся невольно, и у Божедара на лице такая же улыбка появилась.
– Ждет?
– Ждет…
– Вот и моя ждет…
И так в этот момент похожи были двое мужчин, так одинаково улыбались, светились почти от мысли о том, что кто-то любит, молится, ночей не спит…
Воину это надобно.
И не только воину, любому человеку на земле. Этим двоим повезло, сильно повезло, и Божедар лишний раз пообещал себе сохранить Илью в целости. Пусть вернется Заболоцкий к жене своей, пусть порадуются они своему счастью.
И он потом порадуется.
И за них, и за себя, его тоже ждут дома.
Так вот и мечтаешь, чтобы враги скорее напали! Прибить бы их, гадов иноземных, да и домой, к супруге под теплый сдобный бочок, к детям, к тайге родной…
Ничего, как враги придут, они Божедару и за это время еще ответят, которое у них с женой отбирают! Вдвое их бить будут!
Не ходи, ворог, на землю росскую!
В ней же и останешься!
* * *
Не ждал Макарий, не гадал на ночь глядя, что стукнет в двери покоев его Варвара Раенская.
– Владыка, благослови…
Макарий брови поднял, Варвару благословил.
– Как дела твои, чадо? Не нашелся боярин?
– Нет, владыка.
– Я помолюсь за него. Я надеюсь, что он жив.
Впрочем, это была лишь фигура речи. Оба собеседника понимали, что, будь боярин Раенский жив, никогда б он из дворца не ушел. От жены Платон уйти еще мог, но от власти?
Никогда и ни за что!
– Владыка, когда б ты с государыней поговорил, очень ей надобно…
– Почему она сама не сказала, в палатах сегодня я был?
– Ей тайно надобно, о сыне своем.
– Хм-м-м… – Не то чтобы Макарий тайны одобрял, но коли так – пусть ее. – Когда надобно-то?
– Да хоть и сейчас. Я б тебя, владыка, в палаты и провела?
Макарий подумал, а потом плащ теплый накинул, сапоги поменял, у себя-то он в мягких, войлочных сапожках ходил, сильно у него под старость ноги мерзли, кости потом ломило. А на улицу выйти другие сапоги надобны. Капюшон на лицо опустил.
– Веди, Варвара.
Та поклонилась еще раз, тоже капюшон накинула да и пошла вперед.
И из монастыря они вышли спокойно, и по городу прошли – да и что там идти было, сто шагов, и в потайной ход зашли, никто и внимания на них не обратил. Гуляют люди – и пусть их. Вошли в один из домов, ну так что же? Никто не кричит, не гонит их, надобно им туда – обыденно все.
Так потайные ходы и выходили наружу. Где в домики, где в подвалы, где к Ладоге-реке – это те, которые Варвара знала. А что-то и ей неведомо было.
– Что царице-то надобно?
– О Феденьке она поговорить хотела.
– Это ты сказала уж. Что именно Федор натворил?
– Отчего ж сразу натворил, владыка? Федор – мальчик прилежный, а как женился, так и за ум взялся.
Макарий на такое вранье только рукой махнул:
Прилежный!
Гуляка, кутила, в храм его палкой не загонишь, да и о женитьбе… спорно весьма. Видел Макарий Аксинью, несчастная так выглядела, что пастырю неприятно стало. Так счастливые бабы не выглядят, только те, кого муж плетью да кулаками учит. Вот царица Устинья – та светится, сразу видно. А Аксинья – нет. Но чего спорить сейчас? Подождать еще минут пять, да и пришел, считай.
Любава у себя сидела, навстречу Макарию поднялась:
– Владыка. Благослови. Варя, оставь нас.
Варвара дверь за собой закрыла плотно, Любава благословение получила, а потом по комнате прошлась, раздумывая. Как о таком и заговорить-то?
Патриарх за ее метаниями наблюдал молча.
Подождем, послушаем, что царица скажет. Наконец, прорвало Любаву:
– Владыка… я хочу, чтобы
