Вадим Волобуев - Кащеево царство
– Всё сгибло, сотник. Нечего теперь топтаться под городом. Надо вострить лыжи домой.
– Удрать хотите? – злобно откликнулся ушкуйник, с хрипом и бульканьем вдыхая пахнущий гарью воздух.
– А ты что ж, здесь хочешь сидеть? – вскинулся Сбыслав.
– У нас правило такое: покуда мёртвых товарищей не узрели, за покойных их не считать.
– И как же ты этих мертвецов узреть собираешься?
– У самих чудинов спросим. Ежели убили они наших братьев, пусть покажут их тела.
Вятшие переглянулись.
– Разумно, – кивнул Завид Негочевич.
– А кто ж к ним на переговоры пойдёт? – спросил Сбыслав. – Зырянина-то больше нету. А окромя него, никто югорской речи не знает.
– Думаешь, у югорцев никто по-нашему не кумекает? – усмехнулся Буслай.
– Откуда ж я знаю? Мне с ними толковать не доводилось.
– А мне будто доводилось! – окрысился сотник.
– Не кипятись, – сказал Завид. – Сбышек верно говорит. Кабы не сбежал от тебя чудин, куда легче нам было бы.
– Ты что же, меня в перевете подозреваешь?
– Сам так говоришь.
– Так и ты скажи, не томи душу.
– Ты мне своих речей в уста не вставляй. Не по Сеньке шапка. Я – боярин, а ты – чадь. Помни это.
– Ты больно хвост-то не распускай, – прохрипел Буслай. – Перед Югрой, как пред Господом, все равны. Нас, ушкуйных, нынче больше стало, чем вас, вятших. За нами теперь последнее слово.
– Ишь как заговорил! – опять не выдержал Сбыслав. – Может, нам перед тобою теперь и шапку ломать?
– Припрёт – и заломаешь. Ещё руки целовать станешь: спаси, мол, Буслаюшка! – Ушкуйник был зол, говорил словно лаял, а в груди его то и дело что-то клокотало, время от времени выходя наружу кашлем. – И вот ещё что. Отныне кровь между нами. Вы наших товарищей резали, так уж теперь к прошлому возврата нет. Бородами особенно не трясите. Оборвём. Народ на вас негодует, измену видит, а даже если бы и не видел – одного того хватит, что вы Бабу Золотую укрыть хотели. За такие дела у нас разговор короткий. Кабы не были вы вятшими, давно бы уже на сосне висели. От как.
Сбыслав и Завид обменялись взглядами.
– Тебе, Буслай, видать, не только бока намяли, но ещё и голову припечатали, – заметил Сбыслав. – Совсем рассудок утратил. Новую смуту разжечь хочешь? Ушкуйников и смердов лбами столкнуть?
– Ушкуйники и сами бы рады вам брюха вспороть, – усмехнулся сотник. – Потому как гниль вашу чуют. Всегда-то вы загребать жар чужими руками горазды. Как к югорцам на пир – так вятшие впереди, а как биться за дело новгородское, так нету вас.
– А кто ж тогда здесь сидел, пока ты по лесам шнырял? – угрюмо полюбопытствовал Завид. – Кто столицу ихнюю в кольце держал? Не мы разве?
– Вот то-то и оно, – ответил Буслай. – Я-то с ребятами по лесам бродил, ноги морозил да кору грыз, а вы тут в тёплых шатрах обретались, неведомо какие речи с югорцами вели.
– Ты мели, да не забывайся… – начал было Сбыслав, но Завид успокоительно положил ему руку на плечо.
– Пусть сотник говорит, – сказал он. – Надо ж знать, что о нас люди толкуют.
– Будто и сам не ведаешь, – огрызнулся Буслай.
Боярин пожал плечами.
Ушкуйник хмуро поглядел на него, засопел.
– Почто Бабу скрыть хотели? – спросил он. – Почто ребят моих в город не пустили? Почто с югорцами за нашими спинами уговаривались? Я ить, когда вернёмся, молчать не буду. Всех вас на суд перед Святой Софией выведу.
– А сам-то ты почто без зырянина из леса вернулся? – выкрикнул Сбыслав. – Думаешь, поверили тебе, будто из-за потворы? Яков ведь хотел тебя потрясти хорошенько, да воевода не позволил. Неча, мол, крамолу сеять. И я тоже сдуру согласился. А теперь мыслю – зря. Надо было потолковать с тобою. Чтоб не возводил напраслину. И ежели живы будем да целыми домой придём, всё народу выложу. Как на духу.
– Для начала вернуться надо, – произнёс Завид. – А ежели друг друга подозревать станем, сами без югорцев себя пожрём.
– Так-то оно так, – согласился Сбыслав. – Да только трудно не подозревать, когда тебя же в перевете обвиняют. Странно такое слышать, тем паче от ушкуйника.
– А чем тебе ушкуйники не угодили? – спросил Буслай.
– Да тем, что непонятные вы. Сегодня – белые, завтра – чёрные… Не поймёшь вас. Доверия к вам нет. Разбойный люд, одно слово.
– Пора, я вижу, и тебе язык укоротить, Сбышек…
– А попробуй! И не такие пытались. Да только руки коротки.
Завид Негочевич заворочался недовольно, произнёс успокоительно:
– Ладно уж, и без того в дерьме сидим. Глотки драть в Новгороде хорошо, а здесь не до того. И так чуть не перебили друг дружку на радость нехристям. Довольно.
Спорщики глядели друг на друга, не отводя глаз.
– Ты, Буслай, ежели хочешь, посылай своих людей к чудинам, – продолжал Завид. – А я своих смердов подставлять под югорские стрелы не буду. И так знаю, что у здешних с пленниками разговор короткий. Кабы хотели освободить наших, сами бы предложили. Уж они – лиходеи такие, своего не упустят. А коли никого к нам не послали, стало быть, другое у них на уме.
– Что ж, сложа руки теперь сидеть? – ядовито полюбопытствовал Буслай.
– А ты что же, на приступ идти вознамерился? – непримиримо спросил Сбыслав.
– Хотя бы и на приступ. Нельзя товарищей в беде оставлять.
– Ну раз так, то иди. А я погляжу. Ежели хорошо у тебя дело пойдёт, может, и подмогну.
– Вот и вся ваша вятшая суть – только о себе печётесь. Ни до кого вам дела нет, даже до Господина Великого Новгорода.
– Ты меня попрекай, попрекай, – недобро произнёс Сбыслав. – Ишь ты, совестливый какой выискался. Я за Господин Великий Новгород стоял, ещё когда ты с дружками своими купчин обонежских стриг… – Он засопел, успокаиваясь, потом махнул рукой. – А, бес с тобой. Вижу, не сговоримся мы. А потому тем паче уходить отсюда надобно, пока снова не передрались. Тёмная эта земля, коварная. Умы смущает, всё доброе в человеке давит. Одно слово – Кащеево царство.
Он поднялся и вышел из шатра. Боярин последовал за ним.
– Мнится мне, морок это югорский, – сказал Завид Негочевич.
– Может, и морок, – процедил Сбыслав. – А может, обычная злоба человеческая. Дьяволу часто и делать ничего не надобно, знай только подкидывай дровишек в костёр, а уж люди сами за него работу сделают.
Завид вздохнул и направился к шатру. А Сбыслав, остановившись в задумчивости, окинул взглядом разгромленный стан, посмотрел на город. Низкое зимнее солнце спряталось за утёсом, накрыв тенью югорскую столицу. Сторожевые огни на башнях желтовато мерцали, словно светляки в залитой мраком лощине. Из города доносился гул сотен голосов, метались какие-то люди на стенах, трепетали на ветру разноцветные ленты, подвязанные к головам огромных идолов. «Празднуют», – с ненавистью подумал Сбыслав. Он отвернулся, чтобы не видеть этого зрелища, бесцельно побрёл через стан. Редкие костры бросали красноватый отсвет на измождённые и грязные лица ратников. Тут и там в полумраке бродили вои, укрепляли покосившиеся чумы, тащили упиравшуюся скотину, точили оружие, чинили нарты, подшивали одежду. Слышались угрюмые окрики:
– Хомутай его, Лешак… Ишь, заерепенился!
– Понравилось ему, видно.
– Да не понравилось, а ошалел он…
– Жратвы-то не найдётся, братцы?
– Бог подаст, самим не хватает.
– Вот ты ко мне приди, попроси чего – я те тоже так отвечу.
– Давай-давай, гуляй отсюдова. Много вас таких шатается…
– Ослабь узел, дядя Нечай! Неровён час – завалится.
– Ты со своей стороны-то придерживай.
– Да я и держу. А оно всё равно бьёт что твой кочет.
– Погодь, сейчас гляну…
Вроде ничего не случилось – те же заботы, шутки, споры. Но за этой невзрачной обыденной суетой видна была душевная угнетённость и печаль. Беда, обрушившаяся на войско, поразила всех своей неожиданностью. Она была словно буря, налетевшая среди морского затишья и потопившая суда. Если бы что-то предвещало несчастье, хоть малейший намёк, люди отнеслись бы к нему спокойнее. Но разгром, случившийся на пороге победы, вызвал досадное недоумение, а за ним – и злобу. В каждом лике, в каждом движении сквозила затаённая ненависть, готовая прорваться наружу. Кого она пожрёт? Кто знает! Нужно было выплеснуть разочарование, выместить злобу на ком-нибудь, пусть даже этот кто-то ни в чём не виноват. Сбыслав чувствовал, почти осязал ядовитый туман, висевший над станом, и содрогался при мысли, что будет, если туман не рассеется.
До его слуха донёсся чей-то пронзительный голос. На другом конце стана среди полузасыпанных снегом углей, недогоревшего хвороста и разорванных берестяных коробов попович Моислав что-то вещал, пискляво повизгивая, а собиравшие разбросанный хлам ушкуйники и челядины, одобрительно кивая, поддакивали ему и даже, случалось, подходили ближе, чтобы послушать. Слов было не разобрать, но по вниманию людей было понятно, что говорил он о вещах по-настоящему важных. Любопытствуя, купец шумно высморкался, зашагал наискосок через едому, направляясь к поповичу. Из-за ближайшего чума наперерез ему вынырнул какой-то ушкуйник, волокший искорёженные нарты. Купец поначалу и не заметил его, но ратник заорал на Сбыслава:
