Андрей Белянин - Ночь на хуторе близ Диканьки
Сам же Вакула, подхватив на плечо солидных размеров полено, столь же тихо и аккуратно подпёр оным дверь хаты. Таким образом, дражайшая Солоха могла лишь матерски ругаться на чудесном малороссийском диалекте, но из дому бы никуда не вышла, а вылезти через маленькое оконце ей не позволяло то роскошество, на которое обычно любуются степенные козаки, когда баба идёт впереди них, покачивая тем же роскошеством с дивной соблазнительностью.
– Что ж, паныч Николя, теперича в баню и ждать?
– Думаю, мы даже помыться успеем, – уверенно подтвердил молодой человек, стряхивая угольную пыль с волос. – Ну хотя бы ополоснуться.
– Та кто ж против-то? Заходите, вода горячая. Я вже и веники замочив!
– Искреннее тебе мучас грасиас!
– То, поди, по-немецки?
– Э-э, знаешь, все они там в Европе немножечко немцы, – не стал развивать тему Николя, быстренько разделся в предбаннике и полез набирать в шайку горячую воду.
Вакула присоединился к другу через минуту, лишний раз послушав, не орёт ли мать из хаты, а если и орёт, хорошо ли слышно. Убедившись, что маменька, видимо, ещё не прознала, как ловко они её провели, кузнец поскидывал одёжу на лавку и, взяв левой рукой вторую шайку, а правой вооружась берёзовым веником, вошёл в густые клубы пара. Естественно, не забыв запереть дверь на крючок.
– Паныч, вы де?
– А тебе зачем?
Откуда-то из серого облака выплеснулась волна ледяной воды, и кузнец взвизгнул не хуже своей Оксаны.
– А-а-аю-уй, пресвятые угодники-и! От же доберусь до вас веником!
Николя, разумеется, догадался, что угроза сия относится к нему, а не к святым угодникам, и плеснул ещё раз, но уже горячей. Вакула зарычал и пошёл вершить мстительное воздействие, наугад размахивая букетом берёзовых веток с мокрыми листиками. Парни, хохоча, лупасили друг дружку мокрыми вениками, прикрываясь шайками, как щитами. Вот ведь усы уже у обоих пробиваются, а всё ровно дети малые. Мужчины, что тут скажешь…
А вот когда час спустя они сидели в предбаннике на лавке в одном исподнем, красные, взлохмаченные, довольные, только-только собираясь принять по стопочке (вовсе даже не горилки, а лечебной настойки на берёзовых бруньках), как в дверь осторожно поскреблись…
– Возношу-у благодарственную молитву Христу Господу-у за то, что направил стопы мои-и у сторону вашей хаты, дражайшая Соло-оха, – козлиным голоском пропели с той стороны двери. – Отверзитесь же за-ради-и душевной беседы на богоугодные-е темы с лицом духовного-о звания!
– Ой, та я ж уся голая?! – старательно пропищал Николя.
– Скромность ваша-а, прекрасная пани Соло-оха, вне сомнения, достоинством своим превосхо-одит саму библейскую Сусанну-у, – едва не захлёбываясь слюной от вожделения, продолжал дьяк. – Пустите-е уже, не то, прости господи, прямо тут и взорвуся-а-а…
Вакула молча встал и, отворив дверь, за химок втащил дьяка в предбанник.
– Здоровеньки булы, Осип Никифорович, з каким ветром мимо нашей хаты?
– Так я до вашей маменьки-и… ик?!
– В баню?
– А хоть бы и в баню, – неожиданно проявил последнюю храбрость тощий дьяк, прекрасно отдавая себе отчёт, что, по всей видимости, будет тут же и похоронен без креста и отпевания. – Да чтоб ты знал, дубина стоеросовая, священнослужитель должен по первому зову прийти на помощь душе мятущейся, страждущей с благой вестью об избавлении от искушения греховного!
– В бане? – гнул своё кузнец, скатывая козлобородого любителя бороться с грехом усугублением оного наподобие того, как бабы скатывают пуховые перины для переезда в новый дом.
– Ввергаюсь во тьму-у-у кромешную, – успел простонать на прощанье Осип Никифорович, исчезая в мешке из-под угля.
– Тьфу, от же порода жеребячая, тока руки замарал! Ще тут псалмы мне петь собрался, гад…
– Тсс, – Николя быстро прикрыл рот другу, – там ещё кто-то топает!
Вакула быстро завязал мешок и, встав на изготовку у двери, замер, прислушиваясь. Он поднял к груди тяжёлые кулаки, а Николя, молча кивнув, повторил на бис, как в Нежинском театре:
– Ой, лышенько, це хто?
– Та то я, Солоха, твой козаченек Чубчик! – басовитым шёпотом раздалось из-за двери.
– Открывать? – одними губами спросил смутившийся гимназист. – Всё-таки отец твоей Оксаны. Можно сказать, будущий тесть.
– Чую я, шо он ко мне больше в батьки метит, – сдвинул упрямые брови кузнец. – А коли у их с моей мамонькой шуры-муры в полную полюбовность сойдутся, то вже не видать мне Оксанки як ушей своих. Ну, открывайте ж!
Николя кивнул, скинул крючок и открыл двери.
В единый миг степенный козак Чуб, в коем весу было не менее доброго полтавского кабана (а может, и поболее, ежели считать с сапогами и шапкой), был подхвачен могучей рукой за грудки и ввергнут в предбанник.
– Га?! Хлопцы, а де Солоха?
– У хате, – вежливо ответил кузнец. – А вам шо до неё?
– А то не твого ума дило, – важно ответил дебелый Чуб, поскольку ничего не испугался, да и чего б ему тут бояться – в бане с двумя парубками? – Я козак вдовый, Солоха тоже не замужем. Отчего бы нам з того и не испить чаю на ночь глядя?
– В бане, – понимающе переглянулись Вакула и Николя.
– От шо я вам кажу, хлопци, – после секундного размышления решил папа Оксаны, разглаживая длинные усы. – Коли вы вже у бани, та, может, тут и подождите ще трохи? До рассвету, а?
Щёки Вакулы мгновенно стали пунцовыми, как те яйца, что дети раскрашивают на Святую Пасху.
– А я вам вона ще горилку оставлю, шоб не заскучали. – Недалёкий самоубийца сунул руку за пазуху, извлекая добрый штоф самопальной водки с перцем. – Ох и ядрёна-а! З ног сшибает, шо копыто моего мерина! Я-то думал себе Солоху угостить дружелюбного общения ради, як между добрыми соседями водитьс…
– Солоха, ты тут? – неожиданно раздался ещё один прокуренный бас. Причём говоривший даже не пытался сделать голос на полтона ниже.
– Пан голова, – ошарашенно прошептал Чуб, беспомощно озираясь. – А от ему-то, женатому кобелюке, якого беса тут надо?!
– Я здеся. – Тем же фальцетом, не дожидаясь команды, Николя проявил разумную (или не очень) инициативу. – А що ж вы без предупреждения, пан голова? Може, я тут уся голая?
– Так уж прям и уся?
– Та я щас оденусь, – пропел молодой человек, а побледневший Вакула покрутил пальцем у виска. – Что не так-то? Ты вообще молчишь, я один выкручиваюсь, как могу…
Но Николя прекрасно отдавал себе отчет, что подобные шуточки с представителем высшей власти на селе уже изрядно припахивали вольнодумством и могли легко заслужить батогов. А у нас в Малороссии с такими вещами не церемонятся и дела в долгий ящик не откладывают…
– Хлопци, спрячьте ж меня куда-нибудь, – взмолился козак Чуб. – Но так, шоб я своими очами бачив, як тот вражий сын, шоб ему по ночи в своей же хате на сале пидскользнуться да задом на кота хряпнуться, до моей Солохи домогаеться!
– Вашей? Та вы женитесь сперва.
– И женюсь!
– От женитесь, тогда и будете указывать, шо нам робить да как!
– Ах ты ж, щенок. – Вспыхнувший Чуб поднял было руку на закусившего удила Вакулу, но в дверь властно ударили кулаком.
– Солоха, отворяй! Бо в твоей хате шум який-то, буде хто тарелки колотит та ругается матерски, так, шо поневоле заслушаешься. – В голосе сельского головы отчётливо звучали самые игривые нотки. – Так, може, там воры? Може, то нечистый шалит? Може, нам з тобою лучше у той же баньке отсидеться, от греха подальше, а? А?!
Приятели быстро переглянулись и в четыре руки засунули степенного козака Чуба в мешок с дьяком. Снизу пискнуло, чихнуло, хрустнуло, выматерилось, но не протестовало. И правильно.
Дальше вопрос об том, открывать или не открывать дверь, встал ребром! Голова был мужчина видный, массивный, в плечах не меньше Вакулы, а ежели в рост, так, пожалуй, ещё и на голову выше.
Свалить его вдвоём, используя фактор неожиданности, парни, разумеется, смогли бы, но сама попытка накинуться с кулаками на представителя сельской власти имела бы в сём случае столь далеко идущие последствия, что, пожалуй, могла бы довести героев наших вплоть до сахалинской каторги…
– Шо робить будем?
– А я откуда знаю?
– Та вы ж у нас весь из себя образованный!
– Ну, попробуй сам хоть раз что-то предложи.
– Як?
– В пропорции!
– Вже люто ненавижу это слово…
О большем договориться не удалось, поскольку дверь в баньку вынесло едва ли не с косяками, а бледный, как козье молоко, пан голова на четвереньках начал бегать по предбаннику, пока не нашёл ещё один мешок, не залез в него и не завязался самостоятельно, хоть последнее трудно себе представить.
Николя и Вакула выкатили глаза друг на дружку.
– А чего вы здесь делаете, добрые люди? – с интересом спросил чёрт на тощих немецких ножках, просовывая свой любопытный сопливый пятачок в предбанник. – Я его не обидел, грубого слова не сказал. Тока хлопнул дружески по плечу да спросил вежливо: «Как здоровьечко, пан голова, отчего в гости не заходили, ждём тебя, давно ждём-с!» А он вдруг…
