Александр Прозоров - Поля доброй охоты
Он успел отвыкнуть от одиноких походов через дикие места и опасался, что разбаловался, перестал спать достаточно чутко, чтобы услышать подкравшегося зверя или человека.
Конечно, можно понадеяться на берегиню или на то, что духи предупредят, но… Но от помощи духов Середин тоже успел отвыкнуть.
Однако ночь вернула его к блаженному ощущению близости с миром родной земли. Это был первый за много месяцев сон, когда травы и листва умиротворяли путника своим шепотом, когда ночная прохлада не пыталась пробраться к нему в спальник, а ветер гладил его губы и щеки нежными, убаюкивающими прикосновениями. Или, может быть, не ветер? Может, это берегиня, верная своему обычаю, успокаивала его, ласкала и пела свою чудесную колыбельную.
Уже ради одного этого наслаждения и то стоило возвращаться сюда…
Поутру хорошо отдохнувший Олег снова поднялся в седло и двинулся дальше по узкой колее, накатанной телегами, – между осинниками, сосновыми борами и березняками, по большей части вдоль берега Черехи, но нередко вместе с дорогой спрямляя путь между петлями русла через поросшие медовыми травами холмы или черные непроглядные ельники.
К полудню он миновал деревеньку на четыре плотно стоящих дома, спустя пару часов – еще одну. Дорога по виду своему почти не изменилась, однако вслед за очередным поворотом реки менять своего направления не стала, а прямолинейно ушла в сосновый бор, где земля вместо травы сплошь поросла серым мхом. Потом все чаще стали попадаться ели, через пару верст впереди открылась просека… И дорога оборвалась.
С немалым трудом найдя между пнями заваленные хвоей и ветками тележные колеи, ведун продолжил путь, пробился через молодой ельник, а дальше непостижимым образом дорога сузилась до ширины тропинки, словно телега неведомого крестьянина плавно сделалась одноколесной. К счастью, тропинка оставалась нахоженной, видна была прекрасно и вела в нужном направлении. То есть в самом худшем случае через пару дней он все равно наткнется на полноводную Порусью. А вдоль рек, как правильно заметил хозяин постоялого двора, деревни всяко найдутся. Там и о пути можно будет спросить.
Между тем пробираться вперед приходилось по густому тенистому лесу, время от времени перепрыгивая через поваленные деревья. Пару раз ведун был вынужден даже спешиваться и обходить слишком высокие препятствия, ведя скакуна в поводу. И хотя тропинка оставалась хорошо различимой, особой пользы от нее не было.
Наконец Олег увидел справа от себя просвет, повернул туда и вышел на влажную прогалину, густо поросшую папоротниками и осокой, окруженную ивняком и ольхой. Буйство зелени объяснялось не столько просветом между кронами, сколько небольшим родничком, бьющим на краю низинки.
«Не оазис, конечно, но жить можно, – решил Середин и спешился. – Коли что получше искать, можно и вовсе без ничего остаться».
Он отпустил подпруги, снял с луки мешки с припасами, затем седло и узду.
– Заправка, дружище! Наслаждайся.
Солнце было еще высоко, но у Олега не было выбора: лошади нужно есть, причем брюхо она набивает довольно долго. А потом еще и спит. Здесь ей есть чем подкрепиться, а что там будет впереди – неведомо. Лучше не рисковать.
Отправив скакуна на водопой, ведун поклонился здешним духам и занялся костром. И если со свежей травой в диком лесу было сложно, то с валежником и хворостом – никаких проблем. По жадности Середин набрал дров раза в три больше, чем требовалось, развел огонь, спутал коню ноги, зачерпнул в котелок воды и повесил кипятиться. Разложил под кустарником кошму и спальник, высыпал в котелок горсть черной крупы из сушеного мяса, столько же сечки, разворошил сучье и перевесил котелок повыше, чтобы каша набухала, а не варилась. В общем, все шло своим чередом.
И только когда он растянулся в походной постели, вместо ожидаемого убаюкивания по лицу побежал холодок. Листва на сей раз не шелестела – вместо нее потрескивали ветки, а вечерняя прохлада ползала под синтепоном, словно спального мешка не было вовсе.
Промучившись таким образом часа полтора, но так и не заснув, ведун вылез из мешка, практически на ощупь наломал тонких веток на растопку, поджег их, накидал сверху валежин. Дожидаясь, пока костер разгорится снова, подтянул к себе котелок с оставленной на утро кашей и… И заметил вдалеке, на тропинке, красные огоньки. Огоньки шевелились и приплясывали, медленно приближаясь.
– Ква… – Олег опоясался, обнажил осеребренный клинок, способный разить любую нежить, присел и задвинулся дальше в кустарник, сливаясь с его чернотой. – И что это за беспокойные души в такой глухомани?
Огоньки приближались, но вместо потустороннего воя Середин услышал вкрадчивый шепоток:
– Здесь он должен быть, тут для ночлега мест иных не сыскать.
– Тише!
– Да спит он… Вишь, догорает костер-то…
Огоньки приближались, и теперь в прыгающем сиянии свечей Олег смог различить лицо хозяина постоялого двора и еще двух мужиков угрюмого вида.
– Что, гуляем? – поинтересовался ведун, сгреб хвороста, сколько смог нащупать, и кинул в костер.
Один огонек упал, тень за ним метнулась, растворяясь в темноте, но тут же послышался гулкий удар, шелест хвои и тихая ругань.
– Вторуша, ты чё? – заволновались двое других.
– Так тебя Вторушей зовут? – хмыкнул ведун. – Вот и познакомились.
Хворост в костре наконец-то начал разгораться, раздвигая пятно света в стороны. Теперь стала видна вся троица: кафтаны, сапоги, толстые ряхи, одинаково приплюснутые носы. Братья?
– Так чего пришел, Вторуша? – поинтересовался Олег, предпочитая оставаться под ветвями в тени. – Спросить о чем-то хотел?
Хозяин постоялого двора кашлянул, помялся, опять кашлянул, выдавил:
– Падучая у тебя, путник. Все едино не доедешь, пропадешь.
– Ну, коли так, то благодарствую за заботу. Не бойся, не пропаду. Можешь уходить.
– Так это… – Похоже, Вторуша занимался грабежом впервые. Не решался просто кинуться вперед и раскроить ни в чем не повинному человеку голову. – Сказывают, ты на торгу шесть гривен за вещицу чудесную получил.
– Не без этого, – согласился Олег.
– Так ты это… Подобру отдай. Ты все едино больной, тебе ни к чему.
– Так возьми.
– А можно? – встрепенулся Вторуша.
– Коли смерти не боишься, попробуй.
– А-а… – Мужик после такой отповеди даже попятился.
– Эх-х… – Душегуб слева от него вдруг вытянул из-за пояса топор и двинулся к ведуну. – Хватит лясы точить. Кончай его, Зимородок!
Он замахнулся так, словно собирался колоть дрова, с выдохом опустил оружие – и Олег тут же нырнул вперед, перекатываясь ему под ноги. Мужик споткнулся, начал падать – ведун на всю длину меча уколол его под кафтан, вскочил, махнул клинком под другим падающим топором, отсекая руки. Резко отпрянул, опуская клинок, и с оттягом полоснул им Вторушу по животу. Тот выпучил глаза, схватился за разрез, упал на колени. Зимородок, медленно отступая, орал, глядя на обрубки рук. Ведун, чисто из жалости, стремительным движением смахнул ему голову. Не оставлять же калекой! Это и его, и других понапрасну мучить.
– Что же теперь будет? – прошептал Вторуша.
– А чего ты хотел? – Олег тщательно вытер клинок о кафтан Зимородка.
– По-доброму хотел…
– Чужое по-доброму взять?
– Подарок сделать… – Мужик упал лицом вниз, так и не сказав, кому именно.
«Вот и поспал, называется…»
Укладываться спать среди трупов ведуну не хотелось. Он подумал, обрезал полы кафтана Зимородка, намотал по куску на две валежины, сунул одну в костер и с получившимся факелом отправился к тропе. Как он и ожидал, здесь стояли привязанные к низкому суку три лошади.
– Пошли по шерсть, вернулись стрижены.
Ведун размотал поводья и повел скакунов за собой. Не из жадности. Просто в лесу они были бы обречены.
Почуяв кровь, кони недовольно зафыркали, но возле родника сменили гнев на милость. Ведун походил кругами еще немного, потом махнул рукой, перетащил свое ложе на другую сторону оазиса и лег спать.
Новый день оказался таким же долгим и муторным, как предыдущий, а закончился возле болота, на котором имелись и вода, и зелень. И, разумеется, комары – но куда деваться? Только к середине четвертого дня, уже окончательно потеряв тропу и ориентируясь только по солнцу, Олег вдруг выехал на просторные луга, уходящие к горизонту и лишь изредка разбавляемые березовыми рощицами.
«С жильем облом, – сделал вывод ведун. – Здесь был пал…»
На пожарищах всегда так: сперва все выгорает дотла, потом через год поднимается трава, следом лезут неприхотливые и солнцелюбивые березы. И уж потом, спустя где-то с четверть века, в тени березняков вырастают стройные высокие сосны, отбирающие у первопроходок сначала солнце, а потом и место.
Люди после пала обычно уходят. Как им жить, если поблизости от дома нет ни леса, ни плодородной земли? Хорошо еще, если сами уцелели…
