Дмитрий Гаврилов - Смерть за смерть. Кара грозных богов
– Добро! – кивнул Розмич. – Стало быть, на рассвете!
Дюжина молодцов во главе с Розмичем прибыла на пристань затемно. На лодье Жедана уже вовсю готовились к отплытию – корабельщики сновали взад-вперёд, в последний раз проверяя, всё ли погружено и закреплено, надёжна ли оснастка. Сам купец стоял неподалёку и, заложив руки за спину, важно покрикивал на подручных.
Завидев дружинников, Жедан расцвёл улыбкой и поспешил сообщить:
– Ну, раз вы всё одно с нами – тады и на вёслах кого подменить сможете, коль потребность случится. Я ведь половину людей уже по домам отправил, иначе не уместились бы. А теперь всё в порядке! Так что все на борт – чую, будет нам ветер попутный!
Воины опешили не от слов – управиться с веслом дело плёвое – от наглого тона. А Розмич изогнул бровь, подумал запоздало: «Ой, неспроста Олег именно к этому купцу обратиться приказал…» И едва подвернулся случай, шепнул Жедану, чтобы шутки эти бросил: мол, сам Розмич веселье разделяет, а остальные не поймут. Ещё добавил доверительно:
– Это у вас, торгашей, в почёте плутоватый Велес, а у нас свой бог – военный…
– Да знаю, знаю! – отмахнулся Жедан, но хитреца из взгляда не исчезла.
«Вот ведь человек! – возмутился Розмич мысленно. – Уже седина на висках проявилась, а он всё хохмит!»
На этом странности не закончились.
Поднявшись на борт, мужчины обнаружили невзрачную девку, стелющую тюфяк на скамью близ места кормчего. Пристроив его таким образом, прислужница положила поверх одеяло из ярко окрашенной шерсти, пощупала – мягко ли. На недоумевающих дружинников покосилась, как голодная змея, и заспешила обратно на берег.
– Баба. Не к добру, – прошептал кто-то, и прежде чем Розмич успел озвучить свои предположения, на борт взошла Она.
Невысокая девушка с синими, как послегрозовое небо, глазами. Такие очи прежде знал лишь за Олеговой женой. И вот, пожалуйста! Румяная, но уж больно худосочная, чтобы казаться красивой простому селянину. Платье скромное, волосы убраны под тонкий белый платок заморской ткани, закреплённый простым медным очельем. Увидав толпу вооруженных мужчин, девица опустила глаза долу и улыбнулась, отчего на щеках проявились крошечные ямочки.
Розмичу показалось, что уходит из-под ног дощатая палуба, что предрассветное небо закачалось и грозит обрушиться на голову, что плеск ладожских волн стал нестерпимо громким и слышится в нём переливчатый девичий смех.
Подскочивший Жедан по-отечески обнял синеглазую, сказал:
– Вот, племянница моя любимая. Затеей зовут.
– Не к добру, – тихо повторил Ловчан, а кто-то усмехнулся куда громче. – И не страшно тебе, девица, по морю-то? Тут и ветер, и укачивает!
Щёки синеглазки вспыхнули малиновым цветом, спина горделиво выпрямилась. Но ответила не сама, дядя-купец был проворнее и куда говорливей:
– Не боится. Четыре лета со мной за моря ходит. Теперь вот к отцу, брату моему, возвертаю.
– Четыре лета?! – удивился Розмич. И поспешил пояснить, чтобы никто не подумал, будто речь о девице: – То-то я тебя, Жедан, в Ладоге раньше не видал. И где же ты скитался столько времени?
– Много где, – купец надулся важностью, подбоченился. – Так ведь в Русу ходил, в Киев… в Царьграде бывал.
– В Царьграде?! – разом выпалили дружинники.
– Да, – подтвердил тот, а Розмичу показалось – ещё немного, и купец лопнет от самодовольства. – Вот и рабыню там прикупил. Эй, девка, подь сюды!
На крик Жедана прибежала та самая невзрачная прислужница. Только теперь воины заметили, что девица если и похожа на словенку, то на сильно заморенную: кожа темней, глаза впалые, почти прозрачные, нос некрасивый – шибко длинный. Когда купец сорвал с девичьей головы платок, взглядам предстали чёрные, как ночь, косы.
– Гречка! – пояснил торговец.
– Гречиха, – поправили его самые грамотные.
– Ромейка, дурни! – буркнул седатый кормщик в кулак.
– Две бабы на лодье, – покачал головой Ловчан.
И теперь уже Розмич повторил озвученную соратниками мысль:
– Не к добру.
Кромка виднокрая кроваво вспыхнула, Даждьбог протирал очи ото сна, первые лучи пробудившегося светила озарили стелющийся над водами туман. Рассветные сумерки начали таять, как кусок снега, брошенный в раскалённый печным жаром горшок.
Жедан облизал палец, поднял повыше и заключил:
– Ветер пока слаб, но хорош. Глядишь, разгуляется. – И рявкнул, как заправский мореход: – По местам!
Сноровистые подручные уже убрали мостки, когда с пристани прозвучал зычный крик:
– Подождите! Подождите!
– Это что за худоба? – хмуро пробасил Жедан, перегибаясь через борт.
По пристани метался высокий рыжеволосый человек в длинных одеждах, размахивал руками и продолжал голосить. Большую часть слов корабельщики разобрать не могли, казалось, человек не говорит, а каркает.
Розмич хлопнул себя по лбу:
– Это же Ултен!
– Какой такой Ултен? – насторожился Жедан.
– Божий человек, говорят. С нами в Белозеро идёт.
На лице купца отразилось недоумение и вмиг сменилось озабоченностью:
– Поп, что ли, иноземный? О попе́ договора не было!
– Значит, теперь будет, – просто ответил Розмич. – Вели мостки взад приставить.
– Какие мостки? Зачем? – искренне возмутился Жедан.
– Затем, чтобы на борт кульдея ентого принять.
Помня о словоохотливости купца, Розмич сразу перешел в наступление – расправил плечи, выпятил грудь и подбородок, грозно потёр кулак ладонью. Впрочем, старался не столько для Жедана, сколько для его племянницы – пусть видит… стать молодецкую.
– Ящер его забери! – выругался купец, поняв, что отделаться от незваного попутчика не получится. И, вопреки здравому смыслу, всё-таки прикидывал, удастся ли усадить и священника за вёсла, коли случится в том нужда. Больно худой поп, как та же Затея, да бледный.
Ултен с мальчишеским проворством взлетел по мосткам, слегка поклонился – сперва Жедану, после Розмичу. На него глядели, как на чудо. Мало что одежды длинные, так ещё и на голове не пойми какая зараза.
Общее мнение озвучил Ловчан:
– В костёр упал?
Брови Ултена взлетели на середину лба, улыбка стала глуповатой. Обычно так улыбаются, если не расслышали или просто не поняли.
– Голова, говорю, – пояснил Ловчан, указывая на собственное чело.
Скотт бритый, но только наполовину – от уха до уха, через темечко. Отчего его лоб казался огромным. Рыжая борода была разделена на две части и напоминала рога, растущие из подбородка. А длинная одежда придавала священнику сходство с крайне уродливой, мужеподобной бабой. Нескладный, словом.
В этот раз никто не изрёк многозначительное «не к добру», потому как три «бабы» на борту лодьи прочат не какие-то мелкие неприятности, и если не Всемирное половодье, то бишь Сумерки богов, так настоящую беду.
Не дождавшись от кульдея ответа, Ловчан махнул рукой. Жедан хотел сплюнуть от досады – не понравился ему полулысый, ну ни капельки! Но вовремя опомнился – дурной знак плевать на корабельные доски, а в воду – и вовсе святотатство.
– Отходим! – приказал купец, ещё раз про себя проклиная нелёгкую, что принесла на его лодью нежданного гостя.
Глава 2
Ветер и впрямь был ещё слабоват, его сил хватало лишь для того, чтобы чуть горбатить парус. Корабельщикам пришлось взяться за вёсла, но люди не роптали. Хотя гребли слаженно, берег скрылся не скоро.
«Отчего-то ведь решил купец заранее выйти на большую воду, – смекнул Розмич. – И, как видно по ватаге его, завсегда так делает – не придурь».
Племянница Жедана расположилась на мягком тюфяке, близ кормчего. У её ног, прямо на досках, недвижной тенью сидела ромейская девка. Затея то и дело бросала любопытные взгляды на Олеговых дружинников, они тоже исподволь рассматривали синеглазую девицу, тихо судачили промеж собой: каково же было бабе четыре лета по морям-то ходить. Посмеивались.
Розмич разговорам не мешал, порой и сам вворачивал ехидные словечки, отчаянно надеясь, что соратники не заметят предательского румянца, который не желал сходить с лица от самой Ладоги. Это внезапное смущенье злило Розмича сильней, чем наглость, накануне проявленная купцом.
Сам Жедан с гусиной важностью расхаживал по палубе, покрикивал на гребцов да с прищуром поглядывал на скотта Ултена. Священник сидел на носу лодьи, особняком, и с каждым мгновеньем делался белее. Его губы беззвучно шевелились.
Купец сразу понял – молится. По уму, нужно осадить полулысого, а то вдруг Морской владыка, услыхав слова, обращённые к чужому богу, осерчает и накажет корабельщиков? Но Жедан провёл немало времени в Царьграде и знал лучше многих – христьянина проще бросить за борт, чем уговорить посидеть без молитвы хотя бы мгновенье.
Конечно, вера скоттов сильно отличалась от ромейской, об этом Жедану тоже было ведомо, но суть от того не меняется. И те и другие верят, дескать, бог-то всего один, остальные – бесы вроде бы. Ещё верят, будто жил когда-то на земле сын этого бога – Иисус. Он не разделял народ по племенам и велел всем жить в мире и прощении. За что и поплатился. Нынче ему поклоняются, как и богу-отцу, но толку? Боги-то словен некогда тоже по земле ходили, так чем этот Иисус лучше их? И что же это ещё за бог такой убитый, ещё и к дереву пригвожённый! Разве может смертный бога так уделать? Нет, спорить с полулысым Жедан не собирался…
