Анна Гаврилова - Кровь на мечах. Нас рассудят боги
Со стороны княжьего двора, перегнувшись через частокол, на них смотрели отроки. Чистенькие, довольные, в белоснежных льняных рубахах. Вот они – настоящие враги! Отмутузить эту ватагу мечтают все городские мальчишки, но больше всех встретить отроков на улице жаждет Добря. Мальчишка не раз представлял, как валяет в грязи этих зазнаек, как расшвыривает, разбивает носы. А те сперва храбрятся, но после с постыдными всхлипами молят о пощаде и с великим позором мчатся к княжескому двору – жаловаться. А справедливый князь, видя такую удаль…
– Эй, деревенщина, чего шумишь?
Голос принадлежал рыжему Торни – самому противному, самому вредному мальчишке, который, ко всему прочему, заметно коверкал слова. Его отец из пришлых – свей. Дружинник княжьего шурина, коего северяне величают по-своему – хелги Орвар Одд, а словене кличут проще – Олегом.
И мать у Торни вроде как из свеев, но ее никто никогда не видел. Шептались, дескать, не захотела строптивая баба последовать за мужем в новые земли, так и осталась в дикой северной стране, а он уехал и сына малолетнего с собой захватил. Небывалое дело для славян, чтобы жена да мужа, особливо воина, ослушалась.
Добря поморщился, вспомнив, что Торни всего-то девять. Малявка! А Добре – целых десять, вот-вот одиннадцать! Нет чести в том, чтобы начистить уши рыжему зазнайке, но ведь до того охота, даже свербит…
Мальчишка расправил плечи, упер руки в бока, и голос его зазвучал по-взрослому серьезно:
– Выходи, рыжий! А ежели боишься, пришли другого – покрепче.
Отрок сощурился, в его руке появился увесистый камень. Другие тоже взвешивали на ладошках «бульники», скалились недобро.
– Вот еще! – фыркнул Торни. – Мне с тобой драться не положено. Я княжеский отрок, а ты – деревенщина, и портки у тебя навозом перепачканы.
Добря решительно сжал кулаки, внутри вскипела ярость, ударила в голову.
– И ничего не перепачкано! И не деревня я!
– Добря уже два лета в городе живет, – вступился кто-то из своих. – А ты, Торни, просто трусишь!
– Я? – воскликнул рыжий. – Да я таких, как ваш Добря, с одного удара кладу!
Добря расплылся, хотя в глубине души все-таки кольнул страх – а вдруг и взаправду? Ведь отроков с малолетства дракам учат и приемам всяким. Но опасений мальчишка не выдал, протянул нагло:
– Так выйди и докажи…
Торни дернулся, его личико стало серьезным, решительным. Явно вознамерился спуститься со стены и выйти за ворота княжьего двора. Но дружки свея, среди которых были и рыжие, и русые, как Добря, зароптали.
– Нет! – зло выпалил Торни. – Негоже воину сражаться с простолюдином. Нам ведь наоборот – защищать мужичье, а не бить. Так князь говорит.
За забором по-прежнему слышен топот, лязг, рыки. Потешная битва набирает ход, разгоряченные дружинники бьются, уворачиваются от ударов, бранятся. Чуть поодаль слышится свист частых стрел.
Торни некоторое время прислушивался, затем продолжил с едва уловимой грустью:
– Да, ты уже не деревенщина. Городской. Но твой отец – плотник, и тебе быть плотником. А мой отец – воин. Не буду с тобой драться, нельзя мне.
– Трус! – закричал Добря. – Трус!
– Нет! – рявкнул Торни, подражая басовитому Сигурду. – Не положено мне!
– Все равно до тебя доберусь! – не унимался задира. – И так поколочу, что плакать будешь!
Рыжий поджал губы, насупился, но все-таки стерпел. Бросил с презрением:
– Был бы ты отроком, я б тебя…
– Трус! Трус! Трус! Все свеи и мурманы – трусливые зайцы!
Раскатистый бас княжьего воеводы настиг внезапно, ударил по ушам:
– Эй, кто орет?
Мальчишки бросились врассыпную, помчались, взбивая пыль, одни лишь пятки сверкали. Добря бежал последним: в отличие от других, он ничуть не боялся порки – а по слухам, Сигурд может запросто выдрать и отрока, и простого мальчугана, и даже воина – куда страшнее осрамиться, опозориться, выказать страх. Всю дорогу до дома в голове звенели последние слова трусливого Торни, самые обидные слова! И слезинки накатывались на глаза жгучими капельками.
Добря едва дотерпел до дома, а ворвавшись в избу, забился в угол, с головой укрылся стеганым одеялом. Рыдал мальчик тихо, в отчаянье кусал кулаки, беззвучно подвывал. Его трясло, глаза щипало, а сердце колотилось, хотело выпрыгнуть из груди.
– Свей, – цедил Добря сквозь зубы. – Я тебе покажу отрока. Я тебе покажу.
К горлу снова подкатили рыданья, слезы брызнули ручьем, грудь сжало болью. Добря почувствовал, как на плечи свалилась целая гора. Но почему?! Почему Хозяйка Судеб так немилостива к нему? Почему его отец – жалкий простолюдин, вонючий плотник? За что такое наказанье? Чем Добря хуже гадкого Торни?
* * *Седовласый волхв кивал, но слушал с явным неудовольствием. Пальцы, тонкие, как веточки, то и дело касались бороды. Во взгляде все чаще проявлялась старческая рассеянность. Наконец, старик не выдержал, перебил:
– Вот ты, Вадим, говоришь, де Рюрик – чужак, пришлый он. Но разве не единого деда вы внуки. И не сестры ли матери ваши?
Названный Вадимом встрепенулся, растянул губы в недоброй улыбке. Будто передразнивая старца, пригладил короткую бороду.
– Да хоть бы и так, – с вызовом проговорил он. – Я с пеленок пью воду Волхова. Мне здесь все родное. А он и родился за морем, и говорит не по-нашенски, и обычая нашего не ведает, и жéны у него не словенские, одна – из ляхов, а самая молодая – мурманка.
На последних словах лицо Вадима заметно искривилось, щеки покраснели, синеглазый взгляд блеснул ненавистью. Молодой, сильный, повадками подражал голодному лесному медведю, хоть и был мелковат ростом. Он сделал несколько шагов по горнице, начал поигрывать плечами, словно хотел напугать собеседника.
– Это ничего… – равнодушно протянул волхв и вздохнул: – Гостомысла тоже поначалу не понимали, так слова перевирал, что и вспоминать страшно. Но потом и он обвыкся, и народ научился различать его речь, а он – нашу. Рассудительный был человек.
– Это ты к чему, старик?
– А к тому, что и прежний князь не здешний был, из Вандалии пришел, как Рюрик. Да ты и сам, поди, ведаешь.
– Не ведаю! – бросил Вадим резко. – Но сплетни такие слышал.
– Не сплетни, – возразил волхв. – Я тому свидетель и участник. Это же я Гостомысла в Алодь привел, почитай уж двадцать лет тому назад.
Вадим вскипел, крикнул зло:
– Да быть того не может! Мне ни мать, ни отец про то ни словом не обмолвились!
– Отца твоего помню, лютый воин был. Безоглядный. Но такие, как он, быстро сгорают, вот и… не успел тебе ничего рассказать. А Рогана? Боги ей судьи! Озлобилась баба на мир. Сперва в девках засиделась, потом, знаю, Умиле завидовала… И мужики вокруг нее мерли…
Вадим пропустил едкое замечание мимо ушей, сказал подозрительно:
– Так как же это выходит? Выкладывай.
– Как выходит? Да просто. У Буривоя, твоего прадеда, не было сыновей. И он, дабы род Словенов не пресекся, дочь любимую Гостомыслу отдал. Вот и породнились. А когда свеи одолевать стали, отправились мы за море в Велиград, к Гостомыслу, за подмогою. Чай, родня. Тогда Гостомысл венедских королей подговорил – большое войско собрали, вместе мы и побили врага. А через много лет, когда в Венедии уж сам Гостомысл правил, Буривой занемог. И тут, как назло, снова свеи пришли, Алодь старую прибрали. Да еще корела в спину ударила… Буривой тогда в крепости на Наяве заперся. А понял, что конец близок, снова послал к Гостомыслу – по прежней памяти.
А Гостомысл крепок был, и род у него сильный, как раскидистое дерево. Только сперва девки нарождались, но после и парни пошли. Когда Гостомысл в наши земли уходил, Умила уж замужем была, вот и оставил ее там, за морем. А остальных с собой забрал, и Рогану – родительницу твою. Гостомысл и Алодь возвернул, и свея прогнал, и корелу усмирил. И чудь да весь со словенами и русью помирил да рассудил.
Ладони Вадима сжались в кулаки, грудь раздулась, но голос прозвучал довольно сдержанно:
– Да при чем здесь это? Какого рожна Гостомысл Вельмуда за ругами да ваграми отправил?
– Вельмуд той же крови, он из ругов, а ныне и вовсе – князь Русы.
– Али сами бы не управились? Совсем дед ополоумел на старости лет, – не унимался Вадим.
– Сон ему был. Разве не слышал? – невозмутимо пояснил волхв.
– Не верю я в эту чепуху! Ни в сон вещий, ни в чих! Все это Велесовы хитрости. Признавайся! Ты его надоумил права законного наследника обойти?
Волхв уныло покачал головой, отозвался будто нехотя:
– Вадим, да пойми… Рюрик – бывалый воин. За ним и братья, сотни и тысячи других вендов – вагры, бодричи, руги. С такой силой проще землю оборонять от неприятеля. Гостомысл за дело болел. Так он рассудил. Так тому и быть.
– Враки, – ответил Вадим. – Я народ подниму, на каждого дружинника иноземного впятером навалимся… Пусть хоть венед, хоть мурманин! Варяги! И что их сила? Эта земля живет по законам крови! И даже если мой дед – Гостомысл – пришлый, я – здешний, на этой земле вскормленный!
