Чернее черного - Иван Александрович Белов

сбитая, одетая в запыленный, порванный понизу сарафан. Не красавица, но и не дурнушка, с четко очерченным подбородком и слегка близковато посаженными глазами. Из-под повязанного платка выбивалась упрямая темная прядь. За ее спиной пряталась молоденькая светловолосая девка, постреливая озорными серыми глазищами. Обе грязные и покрытые многодневной дорожной пылюгой.

– Чего, сука, надо? – по-доброму поинтересовался Рух.

– Ничего, господин. – Женщина робко улыбнулась. – Беженки мы, от бунтарей спасаемся, страху натерпелись, кругом разбойники и пожары, а тут глядим – вы. Возьмите с собой, за ради Христа. Не дайте пропасть. Дите у меня.

– Здрасьте, – пискнула девчонка.

– Херасьте, – отозвался Бучила. – Мы в Нелюдово чапаем, да только вас все равно не пустят туда. Со вчерашнего дня чужакам проход в село запрещен. До того пускали, особенно годных для боя мужиков, а теперь все, лавочка закрыта, своих ртов перебор.

– Да хоть до села, – взмолилась бабенка, – дальше сами уж как-нибудь. Богом прошу. Мы заплатим.

Она протянула дрожащую руку. На мозолистой, раздавленной работой ладони красовался медный, позеленевший от старости грош.

– Ого, богатейки какие! – восхитился Бучила. – Так задорого меня не покупали еще. Еще сокровища есть? Золотишко иль соболя?

– Ничегошеньки нет, – растерялась женщина и поправила узелок на плече. – Одежка кое-какая да иконка махонькая. Я все отдам, только возьмите с собой. Хочешь, собой расплачусь. Ты не смотри, меня если помыть, я еще о-го-го.

– Охотно верю, но баню взять с собой позабыл. Ладно, позже сочтемся, – отмахнулся Рух, в очередной раз поражаясь своему милосердию. Господи, воистину едва ль не святой. Скоро нимбом будешь за потолок задевать. – Ковыляйте за нами, провожу до села. Дальше каждый сам за себя.

– Спасибо, господин, – глаза бабы намокли, и она поклонилась.

– Спасибо, дяденька, меня Аленкою звать, – представилась девка.

– Весьма неприятно познакомиться, – кивнул Рух и дал отмашку деревенской гвардии продолжить движение. Строго говоря, согласился он не только лишь от впитанной с молоком матери доброты. Очень уж хотелось узнать последние новости. И еще как бедняжки страдали и мыкались в своем путешествии. Когда чужие беды послушаешь, жисть как-то сразу становится веселей. Всхрапнули лошадки, заскрипели колеса, цирк с коровами продолжил свой путь.

– Я Серафима, – тихонько сказала женщина, пристроившись рядом. – Кочевы фамилия наша.

– Рух Бучила. Заступа всех засратых окрестных земель, век бы их не видать. Вурдалак, кровопийца и распутник, каких поискать. Все еще хотите со мною идти?

– Ой-ой! – Серафима инстинктивно отстранилась, но тут же совладала с собой. – По чести, мне сейчас хоть с чертом самим по пути, лишь бы шкуру спасти.

– Ву-у-урдалак, – ошеломленно протянула Аленка. – За-а-аступа? Прям настоящий?

– Не, чучело, соломой набитое, и сверху глиняная башка. А что разговоры разговариваю, то тебе кажется все.

– Настоящий, – благоговейно пропела девка. – Ох, ребятам расскажу, не поверят.

– Могу укусить, – великодушно предложил Рух, – тогда любому докажешь без особых проблем.

– А давай. – Девчонка вдруг взяла и подставила тощую грязноватую шею. – Хотя нет. Если укусишь, такой и останусь?

– Ну примерно, – кивнул Бучила. – Тощей, маленькой, похожей на обдрипанного несчастного воробья.

– Тады не надо, – вздохнула Аленка, – неохота такой-то сотни годов коротать. Я подрасту, красоты наберу и вернусь. Хорошо?

– Да, конечно, приходи, мне за радость, – фыркнул Бучила. – Только вот наберешься ли красоты, тут бабушка надвое наплела. Оснований не вижу.

– Да как это? – всполошилась девчонка. – Али слепой? – Она крутанулась вокруг себя. – Папка завсегда говорил, что красота я писаная. А буду краше еще!

– Отцам я бы в таких вопросах не доверял, – ответил Рух. – Даже если дочурка косая, рябая и зубов не хватает, все одно для отца краше нет. Кстати, а где батюшка-то? Че это он таких молодых и красивых одних мыкаться отпустил?

– Нету батюшки. – Аленка как-то сразу потухла. Ого, видать куда-то не туда надавил.

– Мужа убили, – едва слышно сообщила Серафима. – Как бунт начался, наши мужики стали деревню охранять, а в одну ночь налетели люди лихие и всех порубили, деревню нашу сожгли. Мы с дочкой едва успели спастись. Теперича одни на всем белом свете.

– Люди умирают, – философски согласился Бучила. – Что за деревня?

– Борки, – сказала Серафима, – недалече от Едрова.

– Не слышал, – признался Рух. – Напали бунтовщики?

– Не ведаю, – откликнулась баба. – Как бунт затеялся, все разом сбрендили, стал человек человеку истинный волк. Озлобели, осатанели, заветы божьи забыли. Бунтовщики, разбойники, солдаты, бродяги, всякий норовит кусок свой урвать. И за каждым куском смерть. На том берегу Шлины все кровушкой залито, оттого и бежали сюда, думали от напасти утечь, а она глянь, следом за нами идет.

– Страху натерпелись, – согласился Бучила.

– Привыкли. – Серафима чуть улыбнулась. – Такого навидались, не приведи Господь Бог. Лесами шли да болотами, подале от сел и дорог. Не поверишь, волки голодные ночами рядышком воют, а я радуюсь, значит, нету близко людей. Вот до чего дожила.

– Смелая ты, – одобрил Рух. – В такой путь отправиться не каждый готов. А если бы тати встретились вам?

– На тот случай у меня вон чего припасено. – Серафима воровато огляделась и наполовину вытащила из рукава узкий, остро наточенный нож.

– Слабовато против рогатин да кистеней.

– Думаешь, я бы в драку полезла? – Серафима убрала клинок. – Куда там, чай не дура совсем. Ножик на крайний случай ношу. Если беда, Аленку жизни лишу и себе жилочки вскрою, если успею. Такие дела.

– Сурово, – отметил Рух. Баба ему начинала определенно нравиться. Вроде несуразненькая с виду, не примечательная ничем, а нате-ка, прут железный в душе. И спросил: – Что слышно про бунт? А то мы тут сидим в медвежьем углу, любую весточку ждем.

– Страшно там, – помедлив, сообщила Серафима. – Все горит, все режут друг друга, деревья вдоль трактов гнутся от висельников, кругом мертвяки и некому их прибирать. Оживают без счету и идут сами не знают куда. И нечисть лесная от пролитой крови посходила с ума, кидается на всех подряд и заживо жрет. И правды нет никакой, всякий свою линию гнет. Бунтари сказывают, что за простой народ горою стоят, а власть говорит, бунтовщики запродались Сатане и нету, мол, у них ничего святого, только насилуют, грабят и жгут. И ведь верно: насилуют, грабят и жгут. Да только власть прислала войска, вроде нам на защиту, и они одинаково насилуют, грабят и жгут. Кому верить?

– Никому, – согласился Бучила. – Своим разве глазам. Хотя и они, бывает, обманывают.

– А вы, выходит, решили укрыться в селе? – будто между прочим спросила Серафима.

– Решили, – кивнул Бучила. – На вече долго рядили, до хрипоты и до драки дошло. Купцы у нас ушлые, призвали родное село не щадя живота защищать, отстоять, значит, отцовы могилы и церкви святые. Денег отсыпали гору и оружия всякого быстро