Слёзы ветра - Ольга Игоревна Арзамасцева
— Ксюша, ты меня удивляешь! Как ты можешь быть такой спокойной?!
— Просто я уже устала волноваться.
Ксюша прикрепила к планшету лист ватмана и принялась рассеянно водить по нему карандашом:
— Почему бы нам просто не собрать вещи и не уехать?
Даша всхлипнула с особенным чувством, и губы её опять задрожали:
— Я не могу — я люблю его!
— Любишь его высшей всеобъемлющей Любовью, лишённой всякой человеческой мелочности?
Даша удивлённо воззрилась на подругу. Ксюша вздохнула и, не переставая рисовать, пересказала ей всё, что узнала от Мана.
— То есть я могу снять проклятие? — воскликнула Даша.
— Похоже на то, — ответила Ксюша. Она окинула набросок портрета взглядом и отложила карандаш.
— Только вероятность мала, а риск непомерно велик, — сказал нарисованный на портрете Дормедонт Александрович. — Но даже если это и удастся, вы уже всё равно не сможете быть вместе в этом мире. Тела наши давно умерли.
Даша дико завизжала и с ногами забралась на обеденный стол, за которым сидела. Ксюша взяла карандаш и быстро написала в левом верхнем углу: «Господи, спаси и помилуй раба твоего Дормедонта, — потом, подумав, добавила: и нас грешных».
— Это, безусловно, очень лестно, — сказал Дормедонт Александрович, поднимая глаза к надписи, — но, право же, не стоило.
— Мне так будет спокойнее, — уверенно сама себе кивнула Ксюша. — Но, по правде говоря, я не ожидала, что Ваши портреты оживают, иначе я бы поостереглась.
— Дело не столько во мне, — возразил Дормедонт Александрович, — сколько в том, кто рисовал портрет, даже скорее в том, с каким чувством он его рисовал…
Ксюша почувствовала, как краснеет под взглядом графа.
— Всегда с таким чувством рисую, но раньше мои рисунки не оживали, — буркнула она.
— Я не знал, что Вы художник, — улыбнулся Дормедонт Александрович. — Иначе, возможно, я бы попросил Вас нарисовать что-нибудь для меня.
— Я архитектор, — возразила девушка.
— Ксюша, — слабым голосом спросил Даша со стола, — кто это?
— Дормедонт Александрович Храповицкий, к вашим услугам, — граф на рисунке поклонился со старомодной элегантностью.
— Тот самый, из соседней могилы? — простонала Даша, слезая со стола. — Я бы могла догадаться.
Дормедонт Александрович приятно улыбнулся.
— Если Вы не возражаете, я задержусь на этом рисунке — это вносит в мою жизнь приятное разнообразие.
— Вряд ли у меня есть право выгонять Вас отсюда, — вздохнула Ксюша.
— Могу я попросить Вас нарисовать кресло?
— Полагаю, что кровать Вам тоже понадобится.
— Кушетки будет вполне достаточно.
***
Впервые за многие, многие годы Дормедонт Александрович проснулся от того, что солнце светило в открытые окна. Он встал, потянулся и подошел к границе рисунка. Возле кресла был нарисован столик с завтраком. А за границей картины, возле настоящего окна, освещенная настоящим солнцем Ксюша хлопотала у плиты.
Они перекинулись парой слов и решили завтракать во дворе, куда девушка перенесла планшет с рисунком. Скоро к ним присоединилась Даша. Вид у неё был взлохмаченный и невыспавшийся. Она покосилась на рисунок, где Дормедонт Александрович пил кофе в своем кресле, и села как можно дальше от него.
— Я много думала этой ночью, — сказала Даша. — Думаю, я кругом неправа. Я хочу попросить прощения у Ричарда.
— Превосходная мысль, — одобрил Дормедонт Александрович. — Когда я видел его вчера вечером, он был сам не свой.
— Что, ещё более сам не свой, чем обычно? — уточнила Ксюша.
Граф обдумал её слова:
— Скорее, по-другому, — сказал он.
— Но где мне искать его теперь? — страдальчески вздохнула Даша.
— Ну, — Дормедонт Александрович поставил на столик чашку, — в это время суток найти его совсем не сложно — он может быть только в двух местах. И я даже знаю, в каком именно из них.
— А поточнее? — спросила Ксюша, убирая со стола грязную посуду.
— В склепе под усадьбой, где вы с Маном давеча меня закапывали.
***
Ксюша наблюдала, как Даша рыдает в объятьях Ричарда возле каменного саркофага с откинутой крышкой, затем перевела взгляд на скульптуру отчаявшейся женщины и подумала, что часто видела её в своих кошмарах. Если верить её снам, то именно за ней есть проход.
Она снова посмотрела на влюблённых, которые, судя по всему, и думать о ней забыли, и подошла к скульптуре. «Опасно туда лезть, — подумалось ей. — Чего стоит одно только приключение в монастыре».
Тут что-то обожгло ей бок. Она сунула руку в карман куртки и достала оттуда белое перо с кремовыми подпалинами, которое светилось так, словно принадлежало жар-птице. Ксюша дотронулась им до статуи, и та беззвучно отъехала в сторону. Там и в самом деле оказался проход, точно такой же, как она много раз видела во сне.
Пробираться по проходу было не слишком приятно, но и не слишком сложно — перо давало достаточно света. Тот был весьма длинный, и она уже успела потерять счёт времени, когда, наконец, оказалась в небольшой камере, размерами и формами напоминающей часовню на холме над морем.
«А ведь это вполне возможно, — подумалось Ксюше. — Вполне возможно, что я сейчас прямо под той самой часовней».
Она подняла перо над головой, чтобы получше рассмотреть помещение. У стен ровно, так же, как саркофаги в часовне, располагалось два каменных возвышения. А на них… Ксюша поспешно отвернулась, борясь с подступившим приступом тошноты. То, что лежало на каменных столах, судя по платьям и волосам, когда-то, но уже довольно давно, было двумя женщинами.
В этот момент каменная плита в потолке у Ксюши над головой со скрежетом отодвинулась, и в образовавшееся отверстие спрыгнул Дормедонт Александрович во плоти.
— Что Вы здесь делаете? — спросил он. — Во всей округе вряд ли найдется место более опасное.
— Даже монастырь?
— Даже монастырь.
— Вероятно, Вы правы, но у меня есть талисман, — она помахала пером перед носом графа. — Перо хранителя — оно неплохо действует.
— Я и не думал, что Вы так сошлись с Эммануилом, что он позволяет Вам выдирать перья их своих крыльев.
— Я и не выдирала — я нашла его на улице.
— Зачем Вы здесь? — голос графа звучал уже менее напряжённо.
— Я часто видела во сне это место, — сказала Ксюша. — Я хочу понять, почему.
— Ну и как, поняли?
— Почти.
Ксюша подошла к тем останкам, что казались ей более родными, если можно так выразиться. Из груди женщины, в том месте, где когда-то было сердце, торчал костяной нож, испещрённый странными символами.
— Отлично, — пробормотала Ксюша и взялась за рукоять ножа. — Кажется, знаю.
Она в последний раз взглянула на графа и выдернула нож. Останки девушки рассыпались в пыль и Дормедонт Александрович вместе с ними.
Над головой у Ксюши раздался жуткий треск, и
