Александр Зорич - Светлое время ночи
– Но победа невозможна! Нам нужно щадить людей! Мы не можем себе позволить положить все наше войско здесь, в Гинсавере, в этой навозной куче! – Валиен окс Ингур тоже понемногу выходил из себя.
У него уже не было сил сдерживать гнев – больше всего он боялся попасть в плен. Он знал, что в случае чего его залезшее в долги семейство не даст за него и десяти авров выкупа. Если только кто-нибудь вообще попросит выкуп! От фальмских дикарей всего можно было ожидать. Может, они и денег-то не знают?
– Как это победа невозможна!? – хныкал Лараф. – Она должна быть наша! Какое здесь может быть отступление?
– Постойте, милостивый гиазир, но ведь вы сами говорили об отступлении!
– Когда это я говорил об отступлении? Что за бред вы несете?! – Лараф захлебнулся криком. Он был в истерике – со слезами, конвульсиями и нервным смехом.
– Но, мой гнорр, помилуйте, сегодня ночью мы с вами говорили с глазу на глаз. И вы сказали мне, что буде сложится такая ситуация, мне следует отдать приказ уходить в Белую Омелу.
– Я?
– Вы. И вот Нэйяр мне сказал только что конфиденциально, что вы и ему это говорили. И тоже с глазу на глаз…
– Я? – Лараф почувствовал себя слепым, беспомощным котенком. Пацаном в обществе прожженных аферистов.
Впрочем, он понимал – Валиен окс Ингур скорее всего не врет. Но как он сам мог решиться на такой опрометчивый шаг? На такое позорное отступление? Свод отступает – это при живом-то гнорре! Какая муха его укусила?
«Всему виной – дым-глина», – решил Лараф и тяжело вздохнул. Однако, нужно было спасать положение, чтобы Валиен окс Ингур не подумал, будто гнорр, в довершение к своему бессилию, еще и чокнулся:
– Все верно, Валиен. В конечном итоге, вчера я говорил правду. Других вариантов нет. Я проверял вас. Чтобы узнать, что вы по поводу всего этого думаете.
Лараф постарался улыбнуться. Улыбка получилась какой-то похабной. Но перепуганный – и ситуацией, и своей нежданной гневливостью, и беспамятством гнорра – Валиен окс Ингур обрадовался и такой:
– Значит, отходим…
…Лараф сплюнул на пол каюты. Как именно он покинул Гинсавер, он не помнил – вскоре он потерял власть над своей памятью и впал в забытье. То есть он, по-видимому, двигался, что-то говорил и приказывал. Только не мог вспомнить – что. Лишь в Белой Омеле Ларафу стало ясно, что книга осталась там, куда не было возврата – в логове фальмских сергамен…
Он помнил также, как отдал приказ грабить Белую Омелу, пока флот готовился к отплытию, наслаждаясь тем, что побитую варанскую экспедицию никто не преследовал – ни войска Маш-Магарта, ни войска Гинсавера. «Наверное, поленились», – ошибочно решил тогда Лараф.
Ограбление Белой Омелы как назло не принесло никаких трофеев, кроме двух десятков собольих шкурок средней выделки, забытых впопыхах местным богатеем. В целом следовало признать, что фальмский люд – беднее варанских крыс.
«А может, просто прятать добро поднаторели», – проворчал Лараф.
Ему ужасно хотелось захватить какие-то трофеи. Он сам не знал, зачем ему трофеи. И только на борту «Лепестка Персика», в спасительном для душевного покоя тепле близ персональной отопительной жаровни в персональной каюте, он понял – зачем.
«Да, мы крепко обосрались – рассуждал Лараф. – И это очень плохо. Овель, конечно, от Совета Шестидесяти меня отмажет. И в Своде авось как-нибудь обойдется. Но только… Как-то все это совсем паскудно с точки зрения авторитета гнорра, ведь никакая „подруга“ драная мне теперь не поможет, сыть писчебумажная! Это надо же – так обделаться, все просвистеть, везде… С союзниками, баронами Маш-Магарт, рассорились. Врага, оборотня Вэль-Виру, оставили в живых. Никаких магических штучек-дрючек там не набрали. Даже человеческого золота, яхонтов-смарагдов и сувениров не награбили! А между прочим, в Гинсавере было что взять! И взяли бы, если б я с этими проклятыми блядями свое счастье не профукал! Но главное – потеряли столько людей, опять же Йора потеряли, аррумов всяких как собак нерезаных…» – сокрушался Лараф, кусая губы.
Ему было очень тоскливо. По-подростковому, безысходно стыдно. Он впервые побывал на войне в качестве полководца, потерпевшего поражение.
Всю ночь он угрызался безысходными думами, а вместе с утренней зарей к нему пришло решение, которое сразу показалось сверх-гениальным.
«Если победы не было, значит, ее следует придумать!» – и, выпрыгнув из-под одеяла, Лараф помчался воплощать свои планы в жизнь. Для счастья ему не хватало: каллиграфа, трофеев и шкуры сергамены.
С каллиграфом оказалось проще всего – молодой эрм-саванн Опоры Писаний Люта прибыл в распоряжение гнорра сразу после завтрака.
С трофеями уладилось к ночи следующего дня. Правда, для этого судну без знаков державной принадлежности (в который после некоторых усилий превратился «Лепесток Персика») пришлось взять на абордаж и ограбить купеческий корабль, шедший из Нелеота в Глиннард, на ярмарку. Попавший в ощип корабль имел весьма претенциозное имя «Удача морехода».
– Видать, хреновая у вас удача была, – ухмыльнулся Лараф, наблюдая за медленным погружением судна и всей его команды, в основном, правда, заранее умерщвленной, в пучины морские.
Команда «Удачи морехода» отчаянно сопротивлялась. Но успешно противостоять морской пехоте при поддержке эрм-саваннов Свода, молодых волчат, которых военный конфуз на Фальме озлобил не на шутку, они, конечно не могли.
– Эх, Своду не по экспедициям шляться надо, а купцов грабить, – решил тогда Лараф. – Доходное дельце! Жаль – не поймут…
На самом деле, великих трудов стоило ему подбить «лососей» и своих офицеров даже на этот грабеж.
Чем он их только не заклинал – интересами княжества, своим именем и своими милостями, милостями княгини, которые, де, просыплются на них, как из мешка, только в случае, если удастся доказать свою победу. И, как это ни парадоксально, офицерской честью – кому приятно осрамиться на все княжество, возвратившись домой не солоно хлебавши? Наконец, самых щепетильных пришлось припугнуть – но это как раз Ларафу, изучившему страх лучше всех других эмоций, оказалось легче легкого.
Им повезло – на борту ограбленного судна обнаружились две дюжины бочек с особым магдорнским сорокалетней выдержки, целый воз ювелирных поделок, которые, будучи правильно выложены на серебряные с чеканкой блюда, что сыскались там же, производили на не искушенного в камнях и драгоценных металлах впечатление богатой добычи.
Помимо прочего, в трюмах содержались прекрасные, хорошей ковки брони, четыре десятка контрабандных арбалетов, огромные свертки дорогих тканей числом пять дюжин и восемь тюков с дорогими специями – шамбалой, шафраном, кориандром, белым тмином, куркумой. Все это вместе уже начинало походить на добычу – особенно специи, которые ценились в Варане более, чем четыре меры золота за одну меру…
На следующий день была составлена и красивейшим образом отображена на раритетной бумаге эрм-саванном Лютой опись военной добычи, якобы обретенной на Фальме.
Было сочинено также обращение к народу, которое начиналось словами: «Все законопослушные подданные Сиятельной княгини – радуйтесь! Фальмский оборотень повержен в прах и земли его очищены от скверны. Торжество справедливости стало возможным благодаря…» И так далее.
Сложнее обстояло дело со шкурой сергамены, которая должна была демонстрировать вещественные доказательства победы. Не для людей Свода, конечно. А для вельможных боровов из Совета Шестидесяти.
Эта проблема решилась благодаря искусству подающего надежды рах-саванна Опоры Вещей Катина. Этот офицер посчитал для себя спасением отличиться хоть чем после того, как едва не попал под топор войскового палача уже в Белой Омеле, когда Опора Единства устроила дознание среди виновных в подрыве огнетворительной смеси.
Сплавив раздобытые в Белой Омеле собольи шкурки лучше самого умелого скорняка в одну большую шкурищу крупного, очень крупного тигрообразного животного и изменив цвет шкуры на серо-желтый, Катин заслужил себе прощение.
– Осталось только челюсти доработать, гиазир гнорр. Но до Пиннарина я управлюсь. Как вы считаете, гиазир гнорр, похоже это на сергамену?
Лараф придирчиво осмотрел результат. Шкура как шкура. Лапы, хвост, даже две пропалины – будто бы от «облачного» клинка.
Он провел двумя пальцами по шкуре вдоль хребта – за пальцами с легким потрескиванием увязалась неяркая, но весьма эффектная серия зеленоватых искорок. Эти искорки назывались в определителях Свода «подписью Дотанагелы»; рах-саванну не полагалось это знать и уж тем более практиковать (это дозволялось только пар-арценцам). Но ради того, чтобы выслужиться, Катин был готов рискнуть головой.
– Как вы находите фактуру? – робко поинтересовался рах-саванн.
Лараф оторвался от своих размышлений и, сложив пальцы в щепоть, громко ее чмокнул:
