Михаил Ахманов - Кононов Варвар
Они проскочили арку и небольшой коридор за ней; вторая дверь тоже была распахнута, будто ждала, когда дорогие гости шагнут через порог, чтобы согреться у жаркого очага и сесть за накрытый к пиру стол. Но в огромном зале не было ни тепла, ни очагов, ни блюд с мясом, ни кувшинов с вином.
Перед Конаном открылся просторный сумрачный чертог, почти пустой, если не считать кубического каменного возвышения, занимавшего его середину. Этот куб, высеченный из глыбы черного гранита, напомнил киммерийцу жертвенники Великого Змея, виденные им некогда в Луксуре и Птейоне, стигийском городе мертвых. Перед алтарем, угрожающе вскинув руки, стоял человек в меховой мантии, с длинными распущенными волосами; его темная грива резко выделялась на желтовато-белой шкуре полярного медведя, прикрывавшей плечи. Был человек высоким и стройным, с обычной для стигийцев кожей цвета старого янтаря; орлиный нос с широкими ноздрями нависал над тонкогубым ртом, щеки и виски казались чуть впалыми, раздвоенный крепкий подбородок говорил о внутренней силе и уверенности в себе. Пожалуй, его можно было бы счесть красивым, если б не холодный и высокомерный взгляд широко расставленных глаз и не кустистые, грозно сдвинутые брови.
Рука киммерийца взметнулась, и одновременно с блеском прорезавшего воздух ножа колдун выкрикнул несколько слов. “Да будут члены твои камнем…” – успел разобрать Конан, чувствуя, как ледяной холод охватывает его.
* * *В восемь часов двенадцать минут они прошагали по бетонному мостику, и тут Облом остановился – его соблазнила полянка с клевером и невысокой, до колен, травой. Пока он перекусывал, с сопением поглощая зелень, Ким присматривался к черновской усадьбе. Там, похоже, уже поднялись – слышалась какая-то перебранка, лай собак, потом за ворота выехал вчерашний фургончик и покатил к поселку. Однако, кроме забора, ворот и дороги, рассматривать было нечего – хотя Облом и отличался высоким ростом, но конкурировать с крышей типографии все-таки не мог.
– Дело близится к концу, – произнес Ким, снова опускаясь на слоновью спину. – Отдохнем минут пятнадцать, травки пожуем и атакуем, как Ганнибал Сципиона. Ты получишь свой инклин, я – Дашеньку. А там можно и всех носителей обойти, собрать остальные инклины… Будешь в полном комплекте! Переместишься на транспундер и упорхнешь делиться информацией и размножаться. С учетом полученного на Земле опыта.
“Жаль тебя покидать, – откликнулся Трикси. – Ты столько сделал для меня, так мне помог… Должен признаться, наш контакт улучшил мое представление о землянах. Конечно, вы агрессивны и жестоки, себялюбивы и подозрительны, но все же в вашем дикарском конгломерате нет-нет да попадется истинный разум. Гуманный, некорыстный, с фантазией и чувством перспективы”.
– Спасибо за комплимент. Ты собираться улететь, как только соберешь свои инклины?
“Возможно, задержусь. Твоя судьба меня волнует, а кроме того… Кажется, ты говорил, что должен сдать роман к пятнадцатому? Вот до этого времени и задержусь. Хочется знать, чем все закончилось – ну, с твоим киммерийцем, големом, магом и рыжей феей… Мы ведь остановились на самом интересном месте”.
Ким был польщен. Еще бы! Какому автору бы не польстило внимание инопланетного пришельца к его судьбе и творчеству! Этот факт сам по себе был вдохновляющим, а также говорил о том, что критики, столичные и питерские, ругавшие на все лады конаниану, были всего лишь жалкими снобами и шавками, тявкающими из подворотни. Что их статьи, рецензии и отзывы? Что оскорбительное молчание? Молчите или войте – дело ваше! А Конан унесется к звездам и удостоится признания в далеком странном мире, за тысячи парсеков от Земли…
Глаза Кима блаженно сощурились, душа его благоухала, а сердце источало мед. Была б еще рядом Дашенька… Много ли надо писателю в жизни? Хорошая жена, хорошие книги, хорошие читатели!
“Мне бы хотелось оставить тебе подарок, – сказал Трикси, – но, кроме микротранспундера, я ничего не имею. Ничего вещественного”, – грустно уточнил он.
– Ты сам – подарок! А кроме того… – Ким согнул руку, глядя, как вздулись крепкие мышцы. – Кроме того, ты одарил меня силой и кое-чем другим – пожалуй, даже с излишней щедростью. Эта матрица Конана… боюсь, она данайский дар. Я ведь, Трикси, мирный человек, без патологических наклонностей, а вот теперь могу убить и изувечить. Особенно в гневе.
“Тут уж ничего не поделаешь. Старайся избегать конфликтных ситуаций и помни об идеалах гуманизма. Я полагаю, что со временем матрица исчезнет. Рассосется”.
– Как же, тут избежишь! – пробурчал Ким, чувствуя, как падает настроение. – Одна из таких ситуаций у нас под самым носом! Можно сказать, прямо перед хоботом!
Закончив кормиться, Облом, направляемый Трикси, вышел на шоссе. Вел он себя беспокойно – покачивал огромной головой, фыркал, топорщил уши и переступал ногами, будто собирался пуститься в пляс. Киму смутно мнилось, что ментальная аура животного с каждой секундой меняется; улавливая ее отголоски, идущие от пришельца, он ощутил, как нарастает его собственная ярость, стремление топтать и разрушать, мстить за какую-то обиду, не очень ясную, но порождавшую гнев. Внезапно пробудился Конан, забормотал: “Прах и пепел… Всех под нож, под меч и под секиру… Бей и режь шакалов! От плеча до паха! Крр-ровь… Крр-ром любит крр-ровь…”
– Ты что творишь с Обломом? – спросил Ким, стараясь не поддаться бешенству.
“Мой контакт с его сознанием ограничен – с тем, что можно называть сознанием. Он воспринимает не столько мысли, сколько образы и эмоции, и я передал ему картину издевательств над твоей женщиной. Он помнит ее и любит. Сейчас он сильно раздражен. Скажи, что надо делать?”
– Высадить ворота, шугануть собак и стражей, а затем – к дому! Дальше – по обстоятельствам. Если выскочит Чернов, пусть хватает его и держит, но поаккуратнее. Ребер не ломать и шею не сворачивать.
“Ясно. Приготовься!”
Кононов вдруг подлетел вверх, потом шлепнулся на просторную слоновью спину и распластался где-то в районе крестца, лежа ничком и изо всех сил стараясь не свалиться на землю. Облом разбегался; огромные ноги таранят асфальт, хобот, свернутый кольцом, спрятан между бивнями, хвост вытянут струной, уши полощутся в воздухе, будто флаги боевого корабля. “Страшная штука – атакующий слон!” – подумал Ким, перемещаясь к привычному месту на шее. Справа от него бурой лентой неслась кирпичная стена, слева мелькали кусты да деревья, сосны да осины; потом возникло здание старой типографии, а вместе с ним – панический вопль Трикси: “Держись! Он поворачивает!”
Почти не уменьшив скорости бега, слон развернулся и ударил в ворота плечом. Послышался скрежет, будто взрезали огромной пилой чудовищную консервную банку; что-то заскрипело, завизжало и лопнуло с протяжным стоном. Створки ворот распахнулись, одна повисла на полуоторванной петле, другая с грохотом рухнула на крышу “Мерседеса”, стоявшего у караульной. “Знакомая тачка, серая”, – еще успел подумать Кононов, как туша под ним вздыбилась, Облом приподнялся на задних ногах и тут же всей тяжестью лег на передние, вминая створку вместе с крышей внутрь кабины.
Затем он повернулся к караульному помещению, задрал хобот и затрубил. Этот пронзительный яростный вопль был непохож на издаваемые прежде звуки – в нем слышался вызов и предвкушение грядущего сражения. Лягнув ногой поверженный “Мерседес”, слон наклонил голову, сделал пару шагов, уперся в стреху лбом и клыками, резко дернул и сорвал с караульной крышу. Эти три титанических подвига, разбитые ворота, смятый в блин автомобиль и улетевшая метров на восемь кровля, заняли не больше двух минут, и Кононов, подпрыгивая и вертясь на колыхавшейся под ним спине слона, заметил лишь, как мечутся с воем псы и бессильно оседает наземь часовой – его, похоже, задела распахнувшаяся створка. В караульной громко завопили, в дверях показался человек и тут же с криком шарахнулся обратно; двое, толкаясь, выскочили в окно, за ними – еще пара, полуголые, ошалевшие от ужаса. “Без оружия”, – отметил Ким, разглядев, что один охранник сжимает бритву с помазком, а другой вцепился в полотенце.
Все четверо ринулись в кусты, будто желая указать собакам путь к спасению – те клочьями серого меха бросились следом. Громко трубя, Облом навалился на стену караульной и надавил. Стена негодующе крякнула, пошла трещинами, посыпались кирпичи, со звоном вылетели стекла из оконных переплетов; слон отпрянул, а все строение вдруг стало оседать, дымиться бурой пылью и заваливаться внутрь. Фыркнув, Облом наподдал ногой, свалив бетонный столб в углу, вытянул хобот над руинами, подцепил кровать, подбросил ее в воздух. Ударившись о груду кирпичей, она рассыпалась обломками.
– Хватит, – сказал Ким, – тут мы уже победили. Теперь давай к фазенде!
Ярость Облома вроде бы поутихла – он послушно свернул на аллею, ведущую к особняку, и зашагал, мерно помахивая хоботом. Ким оглянулся; охранник, лежавший у ворот, уже поднялся и судорожно ощупывал ребра. Физиономия у него была опрокинутая – точь-в-точь, как кринка со скисшим молоком, которой врезали по донышку.
