Михаил Ахманов - Кононов Варвар
– Здоровый корефан, в натуре! Твоя скотинка, мужик?
– Это слон, не скотинка, – объяснил Ким.
– Так я не о том толкую. Я толкую – твой или не твой?
– Мой. У меня слонятник, ферма такая под Гатчиной.
– А лыжи навострил куда?
– В Мурманск. Там, понимаешь, в вечной мерзлоте мамонтиху откопали и аспирином оживили. Теперь проблема у них: мамонтиха есть, а мамонта нет! Вот, еду спариваться.
– Фуфло двигаешь?
– Какое фуфло! Слон от страсти аж трясется! Ты сбоку, сбоку загляни… между задними ногами…
Молодец заглянул и с уважением присвистнул:
– Да-а… Пожарный шланг, реально! Слушай, мужик, а не продашь скотину? Бабки хорошие отвалю.
– Бабок не хватит, – бросил Ким с высоты слоновьей шеи.
– Это у кого не хватит? – обиделся молодец. – Это у меня не хватит? Да у тебя вальты гуляют, блоха слоновья! Кароче, пол-лимона возьмешь? “Зелеными”? Я, если глаз положил…
– Как положил, так и снимешь! – рявкнул Кононов. – Ну-ка, с дороги, хмырь! Меня в Мурманске ждут за государственным делом, восстановлением мамонтов, а ты мне тут динаму крутишь! Не мельтеши и отвали!
Облом грозно протрубил, шагнул вперед, но молодец не шевельнулся – стоял, подпертый своей тачкой, и делал пальцы веером.
– На понт берешь, веник сраный? Ну-ну… Знал бы, с кем связался! Да я тебя…
Ухватившись руками за клык и свесившись с шеи Облома, Ким негромко произнес:
– Знать не знаю, что ты за падаль, и знать не хочу. Прочь с дороги! Не слышал, что ли, кто в моем слонятнике главный акционер? Анас Икрамович Икрамов!
Молодец побледнел, скукожился, проблеял: “Ясно!” – юркнул в машину и умчался на четвертой передаче.
– Вот, – сказал Ким, постукивая по слоновьей шее пятками, – теперь я в курсе, чего ты, парень, стоишь. Полмиллиона, надо же! Но я тебя и за миллиард не продам. К чему мне миллиард? Мне Даша нужна со всем ее милым семейством, а ты ведь тоже член фамилии. Облом Варварьевич Тальрозе-Сидоров!
Слон одобрительно фыркнул, сунул в пасть пучок травы и двинулся дальше, мимо Дибунов и Белоострова, Солнечного и Репино прямиком в Комарове. Мерцали звезды, струилась над Финским заливом летняя светлая ночь, и, быть может, кто-то не спал в ее хрустальной тишине, не занимался любовью, не пялился в телевизор, а смотрел в окошко и видел, как шествует по улице огромный слон, как, робко тявкнув, прячутся собаки, как сверкают в лунном свете бивни, змеится хобот, топорщатся веера ушей Мираж? Иллюзия? Возможно, возможно… Но дрогнула почва под тяжкой ногой, звякнула в кухне посуда, заколыхались занавески, низкий трубный звук родился и растаял в воздухе…
Ким улегся на спину, свесил руки, коснулся ладонями бугристой слоновьей кожи и глубоко вздохнул. Серый небосвод с луной и тусклыми россыпями звезд раскачивался над ним, медленно проплывали ветви тополей и сосен, столбы с проводами и крыши домов с антеннами и трубами, теплый ветер, примчавшись с залива, гладил и ласкал лицо. Где-то там, в вышине, в центре Галактики, в десятках тысяч светолет от Солнечной системы и Земли, кружился вокруг светила чуждый мир, чьи обитатели были подобны ртутным каплям, не знали радостей любви, зато умели перемещать свое сознание, делить его на части, обмениваться ими и даже размножаться таким невероятным способом. Поразительно! Однако и тут, на Земле, есть чему поудивляться. Вот, например: ты неподвижен, ты не летишь куда-то и не выкидываешь странных фокусов с сознанием, но погружаешься в миры, которых вовсе не было, в отличие от мира Трикси, который все же существует. В миры Стругацких и Хайнлайна, Ефремова и Фармера, Желязны и Урсулы Ле Гуин… И, наконец, в мир Конана…
Ким шевельнулся, пробормотал:
– На чем мы там остановились, Трикси? “На Сигворде. Напомнить?”
– Да. Точно и дословно! Сам понимаешь, раз выписан аванс, надо оправдать доверие. Значит, Сигворд… И что он там сказал?
* * *Сигворд, широко расставив ноги и заложив ладони за пояс, с ненавистью глядел на киммерийца.
– Я же сказал – владыка наш не дозволяет! – рявкнул он. – Повелитель сам расправится с тобой! А мы… Мы понадобимся, чтоб прибрать в покоях… Дабы господин не замарал рук!
Прибрать в покоях! Слишком самоуверен этот ванир, рыжая крыса!
Усмехнувшись, Конан кивнул голему и начал подниматься по ступеням. Идрайн шел позади, справа от него, и бубнил: “Не верь, господин, не верь…” Секира в его руках хищно подрагивала.
Но ваны не собирались сражаться. Стиснув копья, они стояли двумя шеренгами, и рыжие их бороды казались затейливым переплетением медных проволок, словно бы украшавших доспехи. Скорее всего эти изгнанники и отщепенцы знали о бойне в Рагнаради, учиненной Идрайном, но не боялись – вероятно, считали своего повелителя непобедимым.
Миновав их строй, Конан ступил на балкон. Полукруглая арка вздымалась в восьми шагах от него и уже не выглядела темной: огромная дверь под ней была распахнута настежь, и перед киммерийцем маячило некое пространство, замкнутое серыми холодными стенами. Он посмотрел на меч в своей руке и отшвырнул его. Зингарский клинок не годился для предстоящей битвы.
Восемь шагов – и дверь… Она притягивала, манила, как зев пещеры, полной сказочных сокровищ… Но Конан не думал о богатствах стигийца; на сей раз он пришел не за золотом и серебром. Кровь и жизнь колдуна – вот что ему нужно!
Чувствуя, как разгорается гнев, как начинает пульсировать кровь в висках, он сделал первый шаг.
Жаль, что ему не дано владеть огненными молниями, как слугам и избранникам Митры! Он сжег бы колдуна и растер его пепел в прах… Жаль!
Но стоит ли сожалеть о невозможном? У него нет молний, но есть кинжал… И хоть чары Дайомы не сравнишь с силой и мощью светозарного бога, волшебный нож все-таки лучше, чем ничего.
Он сделал еще один шаг, выхватил из-за пояса свой магический кинжал и машинально коснулся левой рукой виска. Обруч был на месте и сидел прочно.
Третий шаг, четвертый… Внезапно за спиной у Конана раздался грохот. Он обернулся, на миг позабыв про колдуна, ждавшего за близким порогом.
Голем, проклятое серокожее отродье, рубил ваниров! Топор его вздымался и опускался с той же безжалостной неотвратимостью, как на вересковой пустоши в Стране Пиктов, как в тесном дворе усадьбы Эйрима; лезвие с грохотом крушило шлемы, обрушивалось на щиты и панцири, потом глухо чавкало, впиваясь в плоть. Лишь краткое время вздоха понадобилось Идрайну, чтобы уложить троих; и первым – Сигворда, чей обезглавленный труп валялся на ступенях.
“Кром! – мелькнуло у Конана в голове. – Кром! Этот ублюдок сделался слишком коварным и хитрым! Уже решает сам, когда рубить и что рубить!”
Он вскинул руку и раскрыл было рот, готовясь разразиться проклятием, но тут новая мысль молнией пронзила его. По словам Дайомы, стигиец мог отвести глаза любому: зачаровать своего воина или слугу, обменяться с ним обличьем, устроить ловушку для недогадливого врага и ждать… Ждать, пока не подоспеет время нанести внезапный удар!
Возможно, Гор-Небсехт стоял в шеренге воинов-ванов и, скрывая под забралом шлема свой преображенный лик, подсмеивался над киммерийцем? Над глупым киммерийцем, который через мгновение всадит нож в подменыша?
“Пусть перебьет их всех, – решил Конан, глядя на падавших под ударами Идрайна ваниров. – Пусть перебьет всех, кого сможет, ибо секира голема бессильна перед плотью колдуна… Тут и обнаружится истина! Тут и станет ясно, в кого метать клинок – в того, кто поджидает в башне, или в того, кто сражается сейчас на ступенях”.
Он стиснул губы и замер. Лезвие ножа холодило его ладонь, на литой рукояти сверкали камни – два крупных ало-красных рубина, обрамленных фиолетовыми аметистами. Перед ним на лестнице ворочалась, стонала и звенела металлом бесформенная окровавленная груда; в ней перемешались тела мертвых и живых, разбитые щиты, переломанные копья, секиры с разрубленными топорищами, помятые, сбитые с голов шлемы и клочья шкур от ванирских плащей. Ни один из ванов не отступил; по сути дела, они были столь же дикими, как пикты, и не боялись смерти. Особенно эти изгнанники и отщепенцы, для которых жизнь значила так немного, ибо была она вечным заключением в угрюмых стенах Кро Ганбора и вечным трепетом перед его владыкой. Что же касается колдовских чар, то их ваниры страшились куда больше, чем гибели в бою.
Клинок не успел согреться в ладони Конана, как все было кончено. Полсотни изуродованных трупов валялось на ступенях широкой лестницы; ни один ванир не шевелился, не подавал признаков жизни. И не было сомнений, что секира Идрайна положила предел последним воинам Гор-Небсехта – тела их, обезглавленные или разрубленные напополам, не оживил бы даже сам великий Митра.
“Выходит, колдуна среди них нет”, – решил Конан и, повернувшись к открытой двери, прыжками ринулся вперед. Клинок трепетал в его руке, словно частица золотистой молнии, огненной, испепеляющей, грозной. Идрайн, залитый кровью от подошв сапог до серых бровей, мчался за своим господином, потрясая секирой.
