Росс Кинг - Экслибрис
Замолчав, она вытащила из складок своей юбки какой-то предмет, и из-за тусклого освещения спальни мне не сразу удалось распознать в нем трубку, которую Алетия со знанием дела принялась набивать табаком. Я ожидал, что она протянет трубку мне, но удивился, увидев, как она привычным движением закусила ее зубами. Лицо ее озарялось оранжевым светом, пока она разжигала трубку огоньком свечи.
– Извините, – сказала она, с наслаждением вдохнув дым и взмахнув свечой, чтобы погасить пламя. – Виргинский табак. Лист огневой сушки Nicotiana trigonophylla , на редкость ароматный сорт. Сэр Уолтер Рэли уверяет, что табак вреден для здоровья, но лично я всегда считала, что послеобеденное курение отлично способствует пищеварению, особенно если курить глиняную трубку. У моего отца когда-то был калюмет, – продолжала она, глядя на облачко дыма, медленно проплывавшее между нами. – Такая длинная трубка из глиняной чашечки и тростникового черенка, срезанного на берегу Чесапикского залива. Ее преподнес отцу вождь племени нантикоков в Виргинии.
– В Виргинии? – Сэр Амброз Плессингтон, этот многоликий Протей, декагон со всеми его таинственными боковыми гранями, нацепил очередную новую маску. Но я пришел сюда по другому делу. – Вы говорили, что Монбоддо…
– Да-да, мы говорили о Монбоддо, а не о моем отце. И не о Рэли. – Откинувшись назад, Алетия прилегла на кровати среди полдюжины разбросанных подушек, прислонив свою увенчанную спутанной шевелюрой голову к изголовью. – Да, есть немало историй, можно сказать даже легенд, о Генри Монбоддо.
– Что же это за легенды?
– Ну… с какой бы начать? – Она обхватила ладонью чашечку трубки и пару минут задумчиво разглядывала балдахин над головой, словно ища там вдохновения. – Во-первых, – продолжила она, – поговаривали, что это он ухитрился купить в тысяча шестьсот двадцать седьмом году мантуанскую коллекцию. В те дни он был художественным агентом короля Карла. Это всем известно. Он занимался такими же делами для герцога Бекингема. Старшего герцога, я имею в виду сэра Джорджа Вильерса, лорд-адмирала. Для этих-то двух заказчиков Монбоддо прочесывал королевские дворы и художественные мастерские Европы, доставляя в Англию всевозможные сокровища. Книги, живопись, статуи… все, что могло бы потрясти воображение этих двух великих знатоков. – Алетия сделала очередную глубокую затяжку, и покачнувшаяся глиняная трубка сверкнула передо мной. – Вы слышали о мантуанской коллекции?
Я кивнул:
– Разумеется.
Кто же о ней не слышал? Множество картин Тициана, Рафаэля, Корреджо, Караваджо, Рубенса и Джулио Романе, все куплены королем Карлом за 15 000 фунтов стерлингов – в общем, почти даром, учитывая подлинную ценность коллекции. Эти картины висели в галереях Уайт-холла до тех пор, пока Кромвель и его свора филистеров не продали их, чтобы расплатиться с долгами. На мой взгляд, именно в этом величайший позор правления Кромвеля – он ограбил весь наш народ.
– В двадцатые годы шелковая промышленность Мантуи пришла в упадок, – продолжала Алетия, – и поэтому Гонзаги испытывали сильный недостаток в средствах. Король Карл, конечно, тоже, но его подобные мелочи волновали мало, когда дело касалось живописи, особенно тех чудесных и драгоценных картин, что украшали мантуанское собрание. Он не поверил своим ушам, впервые получив сообщение из Мантуи об этой сделке. В стране немедленно ввели специальный налог, и Монбоддо добыл недостающие деньги вместе с сэром Филиппом Бурламаки, главным королевским финансистом. И одновременно, разумеется, Бурламаки собирал средства для оснащения флота, сотни кораблей для похода Бекингема в Иль-де-Ре, где протестантов Ла-Рошели держали в осаде войска кардинала Ришелье. Неудачное стечение обстоятельств, – пробормотала она. – Король был вынужден выбирать между кораблями и картинами.
Но он выбрал картины. Я отлично знал эту историю. Он поставил картины выше жизней своих моряков и осажденных гугенотов, доведя до нищеты свой флот, чтобы заплатить мантуанцам. Пять тысяч английских моряков на прогнивших судах умерли голодной смертью или были разбиты в пух и прах французскими войсками, и кто знает, сколько еще гугенотов погибло в Ла-Рошели. Этот поход закончился настоящей катастрофой, еще более полной, чем набег Бекингема на Кадис двумя годами раньше. Итак, картины мантуанской коллекции – все эти образы Девы Марии и святого семейства – были обагрены кровью протестантов, за них поплатились жизнью английские моряки и защитники Ла-Рошели.
– Эта прекраснейшая коллекция стала позором протестантской Европы, – сказала Алетия, – как и сокровища, собранные Бекингемом в Йорк-хаусе. Ведь Бекингем не только возглавил тот неудачный поход, но и устроил женитьбу короля Карла на сестре Людовика Тринадцатого, а также предоставил французскому флоту корабли, с которыми Ришелье продолжал громить Ла-Рошель и позднее полуголодный английский флот. Так что ж удивительного в том, что Кромвель пожелал продать обе коллекции, как из Йорк-хауса, так и из Уайтхолла? – Она умолкла и задумчиво втянула в себя табачный дым. – Но тут, господин Инчболд, уже начинается другая история.
Я сосредоточенно хмурился в сумраке спальни, пытаясь ухватить все хитросплетения, собрать воедино всех действующих лиц: Бекингема, Монбоддо, короля Карла, Ришелье.
– Неужели вы считаете, что Монбоддо занимался продажей не только мантуанской коллекции, но и картин из Йорк-хауса?
– Так я полагаю.
– Значит, он был на стороне Кромвеля?
– Нет, он играл на стороне кого-то другого. Судя по слухам, Монбоддо был тайным агентом кардинала Мазарини, первого министра Франции, протеже Ришелье. Все знали, что Мазарини надеялся заполучить те сокровища, что продавал Кромвель. Монбоддо, конечно, старательно заметал следы, как и Мазарини, но мой муж счел слухи достоверными. Поэтому он отказался от посреднических услуг Монбоддо и не пожелал расстаться ни с одним томом, хотя в те годы мы были бедны, как церковные крысы.
– Но почему лорд Марчмонт был так решительно настроен именно против этой сделки? Правда, Англия могла бы утратить отличную коллекцию. Что было бы очень печально. Но мы же больше не воевали с Францией. В то время они уже были нашими союзниками в войне, которую Кромвель затеял против Испании.
– Да, но тут были затронуты принципы. Существовали определенные препятствия.
Она нерешительно помолчала, словно раздумывая, стоит ли продолжать. Но наконец, когда очередное облачко дыма рассеялось, она пояснила, что подобная сделка противоречила бы воле ее отца, высказанной в завещании, где оговаривалось, что его коллекцию не следует продавать по частям, а тем более отдавать ее в руки сторонников римско-католической церкви. Рим с его Index librorum prohibitorum был врагом любых истинных знаний. Сэр Амброз полагал, что Рим стоит не за развитие человеческой мысли, а скорее за ее подавление. Труды Коперника и Галилея были запрещены, так же как Каббала и другие магические иудейские сочинения, изучавшиеся такими, к примеру, учеными, как Марсилио Фичино. В 1558 году смертный приговор выносили всем, кто печатал или продавал запрещенные книги. Сотни книготорговцев бежали из Рима после опубликования «Индекса запрещенных книг» в 1564 году, а за ними и тысячи евреев, изгнанных Пием V, который подозревал их в содействии протестантам. Знатоки герметических наук вскоре оказались в таком же тяжелом положении, как евреи. Инквизиция объявила еретиком редактора и переводчика многоязычного издания «герметического свода», а величайшего ученого герметиста, Джордано Бруно, приговорила к сожжению на костре. Его преступлением была защита теории Коперника.
– О, я понимаю, все это может показаться вам странным, господин Инчболд, как бред фанатика. Но мой отец твердо держался за свои принципы. Он верил в реформацию, в распространение знаний и во всемирное сообщество ученых, в некую просвещенную Утопию, подобную той, что описал Фрэнсис Бэкон в «Новой Атлантиде». Именно поэтому, по его мнению, было бы несчастьем, если бы хоть одна книга попала в руки такого человека, как кардинал Мазарини, ученик иезуитов. – Алетия вновь помолчала, затем вдруг добавила, понизив голос, словно боялась, что ее могут услышать: – Видите ли, мой отец однажды уже спас эти книги от костра иезуитов.
– Что вы имеете в виду? – спросил я; подавшись вперед. – Что значит – спас? – Я вспомнил, как вечером, во время моего пребывания в Понтифик-Холле, она говорила об этих книгах как о «спасенных», упоминая, что некоторые из них пережили кораблекрушение. Интересно, думал я, собирается ли она рассказать мне об упомянутых ею «врагах» и «столкновении интересов».
– Спас их от кардинала Барония. – Она с тихим стуком прикусила черенок трубки. – Хранителя Ватиканской библиотеки. Может быть, вам известны его труды? Он подробно писал о «герметическом своде». Возможно вы читали об этом в его истории Римской церкви, Annales ecclesiastici27, выпущенной в двенадцати томах. В свое время кардинал Бароний был одним из главных специалистов по сочинениям Гермеса Трисмегиста. Он взялся за перо, чтобы опровергнуть теологические воззрения гугенота Дюплесси-Морне. В тысяча пятьсот восемьдесят первом году Дюплесси-Морне опубликовал герметический трактат, озаглавленный De la verite de la religion chretienne [Об истине христианской религии (фр .).] Он посвятил его защитнику протестантов в Европе Генриху Наваррскому, чьим советником он позже стал. Это сочинение перевел на английский сэр Филип Сидни.
