Мэтью Стовер - Герои умирают

Меч погружается все глубже и глубже, пока наконец его звенящий кончик не выходит из спины.

Мне не больно, но отвратительно, потому что этот звон отдается даже в зубах.

Берн меня прикончил.

Наши глаза встречаются. Он, похоже, потрясен – трудно поверить, что через столько лет вражды он все-таки убил меня.

На одну долгую секунду он погружается в воспоминания. В этот миг я нанизываю себя на меч до самой крестовины, а потом бью Берна в солнечное сплетение.

Мой нож идет не так легко, как его меч, однако мы стоим рядом, связанные друг с другом, проткнутые клинками. Я дергаю нож, ведя его вверх, чтобы разрезать мускулы и нащупать сердце. Внезапно клинок замирает, и я уже не могу сдвинуть его с места: Берн сконцентрировал вокруг него свою Силу, Наши глаза снова встречаются в последний раз – Берн чует близкую смерть.

Вторым клинком, спрятанным в левой руке, я бью в голову.

Нож хрустит, ломая череп, и входит в мозг. Кость похрустывает – я раскачиваю нож туда-сюда, я забираю жизнь Берна, его воспоминания, надежды, мечты, страсти, радости – забираю и топчу их.

Он закатывает глаза и бьется в конвульсиях. Наконец отпускает рукоять Косалла и падает к моим ногам. Звон прекращается.

Я стою посреди арены с торчащим из меня мечом. Я пытаюсь сделать всего несколько шагов, чтобы умереть подальше от Берна, однако ног у меня уже нет. Не знаю, повинен ли в этом яд или Косалл перерезал мне позвоночник.

Колени подгибаются, и я падаю наземь.

Нет, все же это из-за позвоночника – звон в зубах доказывает, что повреждена кость. Я раскидываю руки, чтобы упасть лицом вверх. Полтора фута клинка Косалла выскакивают из меня от удара о песок.

Пэллес сияет надо мной в вышине – значит, все в порядке.

Мне достаточно того, что в последнюю минуту я буду видеть ее свет.

В техкабине громыхали отзвуки боя, который разворачивался на экране, однако все присутствовавшие молчали.

Коллберг пытался сдержать дрожь, но у него ничего не получалось. Все его тело тряслось и чесалось, а один глаз рефлекторно подергивался.

– Господи, господи, – шептал администратор, – он сумел. Он наконец сделал это.

Кто-то из техников пробормотал:

– Никогда не видел ничего подобного. Это будет самый великий бестселлер после Кастового бунта. Да что я говорю – бестселлер всех времен и народов.

Другой техник, более склонный к размышлениям, пробормотал в ответ, что они получили редкостный шанс видеть гибель Кейна и теперь до самой смерти смогут рассказывать об этом своим детям и внукам.

Как ни странно, только Коллберг про себя молился, чтобы Кейн продержался еще немного.

Однако это было вполне объяснимо: Пэллес по-прежнему сражалась с Ма'элКотом в небесах над Стадионом, и если бы Кейн умер, финал схватки остался бы неведомым.

В динамиках кабины раздался шепот мыслеречи Кейна:

– Теперь я понимаю, что он имел в виду, мой отец, когда сказал мне, что знать врага – уже означает наполовину победить его. Теперь я знаю врага. Это вы.

Коллберг побледнел. Ему показалось, будто Майклсон обращается к нему. Он вытер дрожащей рукой рот и посмотрел на переключатель аварийного переноса. Он мог вытащить Кейна сию секунду, прямо в разгар битвы, и он сделает это, если Кейн хотя бы намеком коснется запретной темы.

Однако мгновением позже Коллберг расслабился. Ну что может сказать Кейн? Блок не позволит ему произнести ничего по-настоящему опасного. Коллберг поерзал в кресле, устраиваясь поудобнее, он пытался найти позу, в которой сможет наблюдать смерть Кейна с безграничным вниманием. Он очень долго ждал этого момента и теперь надеялся выжать из него все возможное.

В небесах над Стадионом Победы бились два бога. Речная вода мешала Ма'элКоту, поскольку загораживала ему обзор. Он висел в водяной сфере, и оттуда воззвал к любящему народу – своим детям, и протянул руки – повинуясь этому жесту, в небесах заплясали молнии. Огонь его тела заставил реку кипеть, и белые клубы пара смешались с серыми тучами.

Шквал молний и огня ударил в ту малую частицу Песни Шамбарайи, которая именовалась телом Пэллес Рил, – ударил и прошел сквозь него, словно сквозь линзу, и, не повредив его, ударил в реку. Рыба издохла, деревья высохли, трава на берегах почернела; выдра со своим выводком погибла в кипящем озерке, а олень упал с берега в воду. Однако вся Сила Ма'элКота нанесла Шамбарайе меньше вреда, чем один-единственный лесной пожар или ранние заморозки в горах.

Пэллес пела Песнь, и Песнь струилась сквозь нее, становясь ею; она пропускала сквозь себя мелодию точно так же, как пропускала удары Ма'элКота.

И Шамбарайя нанесла сквозь ее тело ответный удар – не огнем, не молнией, но силой жизни, которой она служила.

На великолепной коже Ма'элКота вспухли пузырьки, в легких стремительно выросли водоросли. Проказа начала есть его плоть, а крошечные симбионты, жившие в его организме, внезапно стали расти, вызывая нестерпимый зуд в животе и груди. Они наверняка взорвали бы его изнутри – однако Ма'элКот был не менее велик, чем Шамбарайя. Любовь, поглощенная из жизней его детей, загорелась в теле, и вскоре оно очистилось и изнутри, и снаружи.

Ведя битву, боги говорили друг с другом. Голос Ма'элКота был как бы хором тысяч людей – от крика новорожденных младенцев до ворчания больных стариков.

– Почему ты не ударишь по моим детям? Ты знаешь, что так можно отнять у меня силы – нужно только встряхнуть землю, разрушить дома, затопить город. Не в этом ли твоя истинная сила?

Ответ звучал ревом водопада, трубным криком диких гусей, треском сдвинувшегося ледника:

– Они не нанесли мне обиды.

И Ма'элКот понял: Пэллес Рил была больше, чем простым передатчиком воли бога реки. Ее воля окрашивала Песнь; они были едины…

Ему не было нужды бороться с Шамбарайей – достаточно поразить Пэллес. Его соображения ничего не значили для реки, но были очень важны для женщины, сквозь которую текла Сила.

– Что ж, сразимся и покончим с этим.

Ма'элКот распахнул руки и метнул в Пэллес Силу – не огонь, не молнию, не ветер, но чистую Силу, которую он взял из жизней своих детей, сфокусировал и излил на чародейку.

Она приняла эту Силу и пропустила ее сквозь себя, чувствуя, откуда она пришла. Пэллес ощутила, как жизни детей Ма'элКота гаснут одна за другой, словно светлячки на морозе.

Теперь уже слишком поздно, я понимаю, что умру здесь, на окровавленном песке.

Теперь я понимаю.

Понимаю, что он имел в виду, мой отец, когда сказал мне, что знать врага – уже означает наполовину победить его. Теперь я знаю врага.

Это вы.

Все вы, сидящие в удобных креслах и рассматривающие мою смерть, видящие подрагивание моего тела моими же глазами. Вы и есть мои враги.

Вокруг меня лежат трупы – колосья, брошенные на поле нерадивым жнецом. Тело Берна остывает подо мной, и я больше не чувствую его. Небо надо мной темнеет – нет, нет, это темнеет у меня в глазах. Свет Пэллес не может померкнуть.

Каждая капля крови, уходящая в песок, остается на моих руках и на руках чудовищ, заславших меня сюда.

И это опять вы.

Это на ваши деньги существую я и подобные мне; это вашей жажде мы служим.

Вы можете нажать на клавишу аварийного выхода, отвернуться от экрана, выйти из театра, закрыть книгу…

Но вы не делаете этого.

Вы – мои соучастники и мои убийцы.

Мои судьи,

Мои ненасытные кровожадные боги.

И… господи, как больно!

Сердце певшей Песнь Пэллес разрывалось. Когда сила Ма'элКота лилась сквозь нее, она узнавала каждого мужчину, женщину и ребенка, жизни которых обрывались в этот момент, узнавала каждого из них так, как мать знает детей, коих сама родила. Каждая смерть наполняла ее бесконечной печалью матери, видящей, как один за другим умирают ее дети.

Возможно, если б она узнала о всех смертях разом, она смогла бы вынести это; люди могли бы стать для нее одним огромным целым, чем-то вроде жертв истории, но Пэллес осознала личную трагедию каждого из них, и ее душа сжалась от сострадания.

Ее привело сюда намерение спасать невинных – все ее существо было нацелено именно на это. Если б она вынесла такое количество смертей, она уже не была бы Пэллес Рил, не была бы Шенной Лейтон.

Такую боль не смогла утишить даже всепоглощающая ясность реки.

Хоть она и знала, что жалость будет стоить жизни ей и Хэри, она не могла допустить равнодушного уничтожения людей. Две жизни можно было отдать за тысячи, близкие ей, словно родственники, тысячи, поселившиеся в ее сердце. Она готова была совершить эту сделку.

Постепенно она приглушила свою мелодию в Песни.

Ма'элКот почувствовал изменения в потоке Силы. Вода опустила его на арену, и он не стал атаковать. Вода потекла назад, гигантской рукой изогнулась над стеной Стадиона и вернулась в свое русло.

Пэллес стояла напротив Ма'элКота на пропитанном кровью песке,

– Ты победил, – просто сказала она. – Я сдаюсь. Ма'элКот прыгнул к ней, схватил ее безвольные руки и посмотрел на нее презрительно.