Роберт Хайнлайн - Испытание космосом
Талли пригласил его к себе домой на обед. Ему хотелось пойти, но он попробовал уклониться от приглашения, когда узнал, где живет Талли: в Шелтон Хоумс, как сказал ему Джо, имея ввиду одну из этих огромных коробок-муравейников, пришедших на смену уютным домам.
– Слишком долго возвращаться, – с сомнением ответил Сондерс, проигрывая в уме, как по дороге избежать того, чего он боялся.
– Тебе не придется возвращаться, – заверил его Талли. – У нас есть комната для гостей. Ну давай, приезжай. Моя старушка отлично готовит, потому-то я с ней и живу.
– Хорошо, – согласился он. – Спасибо, Джо. – Он решил, что от станции подземки ему останется каких-нибудь полкилометра, а там можно взять такси и задернуть шторки на окнах.
* * *Талли встретил его в прихожей и шепотом извинился:
– Хотел пригласить для тебя девушку, Билл. А вместо этого к нам заявился шурин, полное ничтожество. Прости.
– Да брось, Джо. Я рад, что пришел. – Он действительно был этому рад. Правда, известие о том, что Джо живет на тридцать пятом этаже, поначалу встревожило его, но вскоре он с облегчением обнаружил, что не чувствует высоты. В квартире горел свет, окна были закрыты, пол под ногами был твердым и прочным. Он чувствовал себя здесь в тепле и безопасности. К его удивлению, выяснилось, что миссис Талли действительно хорошая хозяйка, – как и все холостяки, он не доверял домашней кухне. Ощущение того, что он дома, ему рады и ничто не угрожает, смыло внутреннюю напряженность, и он даже умудрялся пропускать мимо ушей большую часть агрессивных и самоуверенных сентенций шурина.
После обеда он расслабился в мягком кресле с бокалом пива в руке и принялся смотреть видео. Показывали музыкальную комедию, и впервые за несколько месяцев он от души посмеялся. После комедии началась религиозная программа, выступление Национального кафедрального хора – ему нравилось так вот сидеть, прислушиваясь то к телевизору, то к разговору.
Хор уже допел "Молитву о путешествующих" до середины, когда он наконец осознал, что они поют:
Услышь, мы молимся ТебеЗа тех, кто нынче в море.О Ты, правитель всех и вся,Тебе покорен всяк,До звезд простерлась власть Твоя,Ты всем внушаешь страх,Но будь же милостив.Но будь Ты милосерден к тем,Кто в космосе сейчас летит,В бездонной пустоте.
Он хотел сразу же выключить телевизор, но не смог – он должен был дослушать это до конца, хотя слова пронзали его сердце и заставляли чувствовать себя вечным изгнанником, страдающим от невыносимой тоски по дому. Еще в школе астронавтов при исполнении этого гимна на глаза его наворачивались слезы, и сейчас он наклонил голову, чтобы никто не увидел мокрых дорожек на его щеках.
Когда хор пропел "аминь", он быстро переключил телевизор на другую, любую другую, программу и склонился над пультом, делая вид, что изучает его. Когда он повернулся к остальным, внешне он был абсолютно спокоен, но ему казалось, что все видят комок боли, набухающий и ворочающийся в его груди.
Шурин все еще шумел.
– Мы должны присоединить их, – доказывал он, – и только так! Договор трех планет – вздор! Как они смеют указывать нам, что мы можем и чего не можем делать на Марсе?
– Но, Эд, – примиряюще произнес Талли, – ведь это их планета, не так ли? Они были там первыми.
Эд не обратил на его слова никакого внимания.
– Разве мы спрашивали индейцев, нравится ли им наше присутствие в Северной Америке? Никто не имеет права цепляться за то, чем он не способен распорядиться как следует. Если правильно использовать Марс…
– Это твои собственные теории, Эд?
– Это были бы не теории, если бы наше правительство не было таким бесхребетным и нерешительным. Конечно, для них важнее всего права аборигенов. Какие могут быть права у сборища дегенератов?
Сондерс вдруг поймал себя на том, что сравнивает Эда Шульца с Кнатом Суутом, единственным марсианином, которого он близко знал. Интеллигентным Кнатом, который по земным меркам был уже стариком, а среди марсиан считался юношей. Кнат… Да, Кнат часами мог сидеть рядом с другом или хорошим знакомым, не говоря ни слова, потому что слова были не нужны. Марсиане называли это "расти вместе" – так "росла вместе" вся их раса, и до появления землян они не нуждались в правительстве.
Сондерс однажды спросил друга, почему он практически ни к чему не стремится и довольствуется столь малым. Прошло больше часа, и Сондерс уже начал сожалеть о своем любопытстве, когда Кнат наконец ответил:
– Мои отцы трудились, а я устал.
Сондерс поднял голову и посмотрел шурину в глаза.
– Они не дегенераты.
– Неужто? Можно подумать, что ты специалист в этом вопросе.
– Марсиане не дегенераты, они просто устали, – твердо повторил Сондерс.
Талли ухмыльнулся. Шурин, заметив его ухмылку, помрачнел.
– Откуда ты знаешь? Ты что, бывал на Марсе?
Сондерс спохватился, что утратил бдительность.
– А ты бывал? – осторожно спросил он.
– Это к делу не относится. Лучшие умы соглашаются, что…
Разговор перестал занимать Билла, и он решил больше не возражать, только с облегчением вздохнул, когда Талли заметил, что всем им утром рано вставать и, наверное, пора уже готовиться ко сну. Билл сказал миссис Талли "спокойной ночи", поблагодарил ее за чудесный обед и отправился за Талли в гостевую комнату.
– Эд – наш семейный позор, единственный способ избавиться от него – уйти спать, – извинился Талли. – Живи у нас сколько захочешь. – Он подошел к окну и открыл его. – Здесь тебе будет хорошо спаться. Мы живем достаточно высоко, и воздух у нас действительно чистый. – Он высунул голову в окно и несколько раз глубоко вдохнул. – Ничто не заменит свежий воздух, – добавил он, отойдя от окна. – В душе я до сих пор остаюсь деревенским парнем. Что с тобой, Билл?
– Ничего. Абсолютно ничего.
– Мне показалось, что ты побледнел. Ну ладно, спокойного сна. Кровать разбудит тебя в семь. Ты сможешь хорошо выспаться.
– Спасибо, Джо. Спокойной ночи. – Как только Талли вышел из комнаты, он собрался с силами, подошел к окну и закрыл его. Затем, обливаясь потом, включил вентиляцию и опустился на край кровати.
Билл долго сидел так, выкуривая сигарету за сигаретой. Он понял, что ошибся, полагая, будто обрел внутреннее спокойствие. Впереди его ждали стыд за самого себя и мучительная, непроходящая душевная боль. Теперь он всегда будет пасовать перед такими ничтожествами, как Эд Шульц, – лучше бы он вообще не вышел живым из той передряги. Наконец он достал из кармана упаковку снотворного и лег, проглотив сразу пять таблеток. Потом заставил себя встать, чуть приоткрыл окно и подумал, хорошо бы выключить автоматику: пусть свет горит и когда он заснет.
Вскоре пришел сон. Он снова был в космосе – на самом деле он никогда с ним и не расставался. Он был счастлив, как человек, который проснулся и обнаружил, что все дурное, что с ним происходило, было лишь страшным сном.
Его разбудил плач. Сначала Билл испытал лишь легкое беспокойство, но затем почувствовал, что нужно что-то предпринять. Именно из-за этого плача ему начал сниться момент падения. Но для него это был не сон, а реальность. Биллу снилось, что его руки цепляются за скобы, скользят, соскальзывают, а под ногами нет ничего, лишь черная пустота космоса…
Он проснулся, судорожно ловя ртом воздух, и увидел, что лежит на кровати в квартире Джо Талли, а в комнате горит яркий свет. Но плач ему не приснился – он продолжался.
Билл потряс головой, затем прислушался. Он понял: это была кошка, вернее, котенок. Билл сел на кровати, следовало проверить, в чем дело, даже не будь он астронавтом, для которого симпатия к кошкам была традиционной. Тем более, что он сам любил их не по традиции. Кошки, опрятные и выносливые, терпеливые, хорошо переносящие перегрузки, пушистые и ласковые кошки просто нравились ему. Он встал, оглядевшись, убедился, что в комнате котенка нет, и на слух определил, что звук доносится через слегка приоткрытое окно. Билл замер он испуга и попытался собраться с мыслями. Он говорил себе, что от него ничего больше не требуется, звук, вероятно, доносится из соседнего окна. Но сам чувствовал фальшь этих заверений – звук был слишком близко. Каким-то загадочным образом котенок очутился прямо за окном, на высоте тридцати пяти этажей.
Билл сел и достал сигарету, но она сломалась в его дрожащих пальцах. Он уронил ее на пол, встал и сделал шесть напряженных шагов к окну – он шел так, словно его сильно толкали в спину. Затем опустился на колени, широко распахнул окно и, крепко зажмурив глаза, ухватился за подоконник.
Через некоторое время его перестало трясти. Билл открыл глаза, задохнулся и вновь зажмурился, потом снова открыл их, стараясь не смотреть на землю и звезды. Он был почти уверен, что котенок сидит на балконе прямо за окном, – это было единственное разумное объяснение. Но оказалось, что балкона нет, нет ничего, где, по логике вещей, мог находиться котенок.
