Мария Галина - Прощай, мой ангел
– Ты выдвигаешь очень серьезные обвинения, – сказал Гарик.
Окна в помещении были заклеены липкой лентой – крест-накрест. Они что ж, ожидают еще взрывов? Аскольд их припугнул?
Я сказал:
– Еще бы... А как бы ты поступил на моем месте? Позволил бы тащить себя на бойню?
Он пожал плечами.
– Пока еще я на своем... А если это провокация?
– Тебе решать, Георгий. Тем более, есть доказательства.
– Эта пленка? А где она – у тебя?
– Разумеется, нет. Не такой я дурак. Я передал ее американцам.
– Что? – Гарик явно заинтересовался. – В посольство?
– Ага.
– Ну и глупо... – сказал он без должной уверенности в голосе. – Пленка может быть подделкой... От них всего можно ожидать, от этих бандитов – это ж нелюди.
Сам-то ты кто? – чуть было не спросил я. Но сказал только:
– Эта женщина... если она еще жива... допросите ее.
– Сдаешь ее мне, значит? – ядовито спросил он.
– Лучше тебе, чем Аскольду. Какой у меня выбор?
Как всегда, подумал я, как всегда; между большей и меньшей подлостью.
Он молчал. Потом стал накручивать диск телефона – я ждал, прикусив губу. А если я ошибался, и он под крылом Аскольда? Тогда все... конец...
Но он сказал:
– Машину к подъезду. Шофер свободен – я поведу сам.
И уже мне:
– Ладно. Поехали.
... Я забрался в машину. Какое-то время Гарик рулил молча, потом повернулся ко мне:
– Так что, вы там из Аскольда какого-то палача народов сделали?
Я пожал плечами.
Он задумчиво продолжил:
– То, что он предлагал... казалось разумным... В сущности, попечительские комитеты действуют нескоординировано... Порою нас прижимают из личных амбиций, из каких-то частных соображений.
– Он сосредоточил в своих руках слишком большую власть.
– Сама по себе власть еще не катастрофа. Вспомни, при Петре... Самодур? Самодержец, милый мой! В сущности, он же тогда положил начало Евразийскому Союзу.
– А сколько народу он положил, ваш Петр?
– Так он же грандов не меньше, чем людей, прижал.
Я ухмыльнулся:
– Это, разумеется, говорит в его пользу...
Гарик, казалось, не слышал.
– Я сам за Аскольда голосовал. Хотя мой комитет по его плану следовало упразднить... Он ратовал за самоуправление – по крайней мере, местное, за централизацию...
– Я не хочу централизованно отправляться в резервацию. Чтобы как в Китае? Нет уж, спасибо!
– Да откуда ты знаешь, как оно там в Китае? Никто же наверняка не знает.
– Вот это, – сухо сказал я, – меня и беспокоит.
Он покачал головой.
– Знаешь, что меня поражает? Чуть ли не тысячу лет живем бок о бок, а кое-где и больше – и что? Чуть обстановка обостряется – мы виноваты! Террористке, бабе этой истеричной, ты поверил. Что ты из нас захватчиков делаешь? Завоевателей? А то не знаешь, как оно было. Да предки ваши, чтобы от набегов спастись, сами к нам на коленях приползли – приходите, мол, правьте! Детей своих продавали... да что там продавали – подкидывали, чтобы лишний рот не кормить...
– Хватит, Гарик... Нечего тут мне пропагандировать... Без того тошно.
Высшее существо он из себя корчит... Благодетеля. Господи, да если бы не этот их странный облик – не помогли бы им никакие аэростаты... Ничего бы не помогло. Вырезали бы, они бы и пикнуть не успели...
Машина притормозила у кордона. Толпа почти разбрелась – словно кто-то резко повернул выключатель. Лишь с той стороны оцепления бродили возбужденные, затянутые в черную кожу подростки. Патрульные демонстративно их игнорировали. Дождь кончился, солнце уже садилось, и деревья на углу, казалось, были охвачены пламенем. Вода была как жидкое золото, мосты, перекинутые над Днепром, растворялись в этом огне.
Гарик опустил боковое стекло и высунулся наружу, но патрульные уже расступились, увидев номера.
– Куда теперь? – спросил он, выруливая на середину горбатой мостовой.
– К «Човену».
– А... – Он укоризненно покачал головой. – Опять этот Себастиан.
– Да не при чем тут Себастиан. Он и не знал ничего.
– Надо же, – проговорил Гарик недоверчиво.
Улочка была слишком узкой, чтобы шикарный автомобиль Гарика мог протиснуться, – мы оставили машину на углу.
Только бы она была жива, подумал я, говорят, Шевчук чудотворец, замечательный врач, но он же не всесилен.
У двери, ведущей в галерею, мы остановились.
На улице было пусто – она всегда не была особенно оживленной, но сейчас даже окна закрыты наглухо. Занавески повсюду задернуты.
– Ну? – сказал Гарик.
Я молчал.
Дверь в галерею была заперта, и на замке красовалась большая сургучная печать.
* * *– Они успели раньше, – сказал я уныло. – Люди Аскольда.
– Похоже на то, – голос Гарика звучал невыразительно.
Я ударил ладонью по двери. Деревянная панель отозвалась мягким гулом.
– Шевчук... Бучко... они же всех уничтожат! Аскольду не нужны свидетели!
Гарик вздохнул.
– Лесь, – сказал он в этой своей дурацкой манере: терпеливо, точно ребенку, – ты же понимаешь... у меня нет никаких оснований ни в чем обвинять Аскольда. – Он поглядел на меня своими сплошь темными глазами. – Особенно, учитывая обстоятельства.
Я молчал. Сначала этот дурачок Себастиан... Потом я сам... Вовлекли в свои игры ни в чем не повинных людей...
– Может, – я перевел дыхание, – может, Шевчук успел... Он тут живет... рядом...
Гарик дернул крылом.
– У меня мало времени, Лесь.
– Говорю, это совсем рядом.
Здесь, на Петра-реформатора, тоже было тихо – но по-другому, по-обыденному тихо; из канализационного люка верещал сверчок, худая кошка вышла из-за угла, потерлась о мою ногу, но, увидев Гарика, тихо мяукнула и скользнула прочь.
На стук вышла женщина – молодая, моложе Вальки, в грязном халате, который не сходился на животе – она была беременна и беременна заметно. Она мрачно, исподлобья взглянула на меня, но, увидев Гарика, оторопела и отступила назад. За спиной у нее качалась голая лампочка на шнуре, освещая захламленную прихожую.
О, Господи, подумал я, она же и не знает... да что я ей скажу...
– Вы, насколько я понимаю... э... супруга Шевчука? – произнес Гарик. – Рад познакомиться...
Никогда они не умели ладить с нашими женщинами, подумал я ни к селу, ни к городу.
Она молча кивнула, не сводя с него перепуганных глаз.
– Мне бы хотелось знать... – неуверенно продолжал Гарик, но она все пятилась в прихожей, пока не оказалась в дверном проеме, ведущем в комнату, ее расплывшийся силуэт на миг застыл на фоне освещенного квадрата, она обернулась.
– Кто это там? – раздался голос и, отодвинув женщину, в коридоре показался Шевчук.
* * *– Ясно, – не глядя на меня, произнес Гарик, – я, пожалуй, пойду.
– Но, Георгий... – возразил я нерешительно.
– Мне здесь делать нечего, Лесь.
Он резко развернулся, сел в машину, хлопнул дверцей и укатил. Я остался стоять на пороге. Мерзко, подумал я, до чего же мерзко. Шевчук, прищурившись, окинул меня взглядом.
– Что ж, проходи, – сказал он равнодушно.
– Незачем, Адам...
Он пожал плечами.
– Сдать меня хотел? – спросил он все таким же невыразительным голосом. – Мажора приволок... Так я и думал...
– А ты, выходит, успел раньше...
– Выходит, так. – Лицо его выражало одну лишь беспредельную скуку.
– Бучко-то за что? Просто под руку подвернулся?
– Подвернулся... А не прячь террористок... Они начали весь Подол прочесывать – от самых доков. Все равно бы наткнулись. И Бучко бы замели, и меня заодно... Что я должен... За так, из-за какой-то швали собой жертвовать? Или ею? – Он кивнул в сторону коридора. – Ради бандитов этих? Да с какой стати? И что ты так на меня вытаращился, Лесь, не понимаю! Ты ж сам... Подсуетился...
– Я спасти вас пытался. Неужто ты не видишь, что делается?
– Понятно что... Душат они нас... А ты думал – найдешь одного, добренького, а он тебе леденец на палочке и гражданские права в придачу? Дурак ты, Лесь, ох, какой дурак! Надо же, мажора притащил, да еще и удивляешься!
Это он меня обвиняет, удивленно подумал я! И в чем – в коллаборационизме! Ну и ну!
– Нет среди них добреньких, – упрямо сказал Шевчук, – и порядочных нет... Заладил – что делается, что делается! Да как обычно, чуть мы голову поднимем... Тогда мятеж Пугачевский в крови потопили... А я что, первый должен голову под топор подставлять, что ли? Да с чего ради?
– Да кто топил-то? Что, Суворов грандом был? Кто голову Пугачеву рубил – гранды?
– Нет, но они смотрели.
Ты-то чем лучше, подумал я. Как он умудрился повернуть, что я все время оправдываюсь...
– Наши тоже смотрели. Уж такие тогда были нравы... Да и мятеж этот... после него и пошли реформы. Квота в парламенте, образовательная программа – разве нет?
И верно, мы их тогда здорово потрепали. Только перья летели. Тогда они и решили, что добром с нами легче будет сладить. А может, их и впрямь комплекс вины допек – когда это у них народники появились? Черт, историю подзабыл...
