Морин Джонсон - Хроники Академии Сумеречных охотников. Книга II
– Нет, конечно. – Джордж еще раз яростно потер глаза и чуть смущенно добавил: – Хотя в свою защиту я мог бы сказать, что смерть – ужасная штука.
– Это просто дохлая крыса, – заметил Саймон. – Дохлая крыса в твоей туфле, могу добавить.
За время жизни в Академии Саймон с Джорджем поняли, что залог счастливого соседства – четкое разделение труда. Поэтому Лавлейс отвечал за уничтожение всей живности, обнаруженной в туалетах или под кроватями, – крыс, ящериц, тараканов и даже изредка появлявшегося странного существа, словно бы состоящего из трех разных созданий (видимо, их предок обидел какого-нибудь мага). На Саймоне лежала обязанность избавляться от всего, что ползало в одежде и под подушками. Его передернуло от воспоминания, когда он впервые осознал, что на этом они спят.
– Между прочим, из нас с тобой только одному на самом деле довелось побывать крысой – и он, как ты наверняка заметил, что-то не рыдает.
– А вдруг это последняя мертвая крыса, которую мы нашли? – всхлипнул Джордж. – Подумай об этом, Сай. Это может быть последняя наша с тобой мертвая крыса за всю жизнь.
Саймон тяжко вздохнул. Чем меньше времени оставалось до Восхождения – дня, когда они официально превратятся из студентов Академии в настоящих Сумеречных охотников, – тем печальней Джордж то и дело жаловался, что для них то или иное совместное занятие может оказаться последним. А теперь, когда луна озарила последнюю ночь их пребывания в Академии, у него, видимо, совсем крыша поехала.
Легкую ностальгию Саймон еще мог понять: этим утром на физкультуре Делани Скарсбери в последний раз назвал его кривоногим очкариком и тощей закуской для демона, – а Саймон едва удержался, чтобы не сказать ему спасибо в ответ. Да и заварной крем в мисках, почему-то пахнувший мясом и поданный в виде десерта на ужин, всем показался почти не тошнотворным.
Но сходить с ума по окоченевшей и заплесневевшей крысе? Это уже перебор.
Оторвав от старого учебника демонологии обложку, Саймон умудрился с ее помощью выкопать крысу из туфли, не прикасаясь к трупику. Бросил ее в один из пластиковых пакетов (их, специально для этой цели, принесла Изабель), туго его завязал и – барабанная дробь – выкинул в мусор.
– Покойся с миром, Джон Картрайт Тридцать четвертый, – торжественно провозгласил Джордж.
Они всех крыс называли Джонами Картрайтами – чем невероятно бесили настоящего Джона Картрайта. Саймон улыбнулся, вспомнив, как задиристый высокомерный одноклассник залился краской гнева, узнав об этом. Как начала пульсировать вена на его отвратительно толстой накачанной шее.
Может, Джордж и прав.
Может, когда-нибудь они действительно будут скучать по здешним крысам.
Саймон никогда особо не задумывался о выпускном в Академии – по крайней мере, не так часто, как в последнюю ночь. Как и обычный выпускной в обычной школе, этот день казался ему предназначенным для совсем других людей, не таких, как он. Выпускной ритуал был рассчитан на воодушевленных спортсменов и болельщиков, вечно в спортивных куртках с названиями команд, – таких выпускников Саймон видел в плохих фильмах. Не будет у него никаких вечеринок со спиртным, никаких слезливых прощаний, никаких опрометчивых пьяных связей, никаких воспоминаний и дешевого пива. Если бы Саймону пришло в голову подумать об этом года два назад, он наверняка решил бы, что проведет эту ночь так же, как обычную свою ночь в Бруклине, – завалится в «Джаву Джонса» с Эриком и остальными, будет хлестать кофе и в очередной раз спорить о названии для их группы. (“Дохлая крыса в кроссовках”, – машинально задумался Саймон. – Или “Крысиные похороны”.)
Конечно, за такими мыслями пришли бы мысли о колледже, потом о славе рок-звезды… или хотя бы о нормальной работе с какой-нибудь средненькой звукозаписывающей компанией. Но так могло быть только до всего – до демонов, до воинов с чудесными сверхспособностями и ангельской кровью, обязанных вечно сражаться за человечество… и уж точно до того, как Саймону стукнуло в голову стать одним из этих воинов.
Так что вместо «Джавы Джонса» он торчал сейчас в большом зале Академии: щурился на свет свечей в канделябрах, чихал от набившейся в нос двухвековой пыли и старательно избегал взглядов благородных Сумеречных охотников, чьи портреты висели по стенам. Казалось, они говорили: «Как ты вообще мог вообразить, что сможешь стать одним из нас?»
Вместо Эрика, Мэтта и Кёрка, его друзей с детского сада, его окружали люди, которых Саймон знал всего-то пару лет. Причем один из них пылал сильными чувствами к крысам, а другой одолжил этим крысам свое имя (хоть и против воли).
Вместо того чтобы размышлять о звёздном будущем в рок-музыке, они готовились всю жизнь сражаться со злом, лезущим изо всех измерений. И это еще при условии, что они переживут финал своего обучения.
В чем никто из них не был уверен.
– Как, по-твоему, все это будет проходить? – Марисоль Гарза практически потерялась в мускулистых объятиях Джона Картрайта, но, похоже, ничуть против этого не возражала. – Я о церемонии. Что, интересно, нам надо будет делать?
Джон, как и Жюли Боваль, и Беатрис Мендоза, происходил из давнего рода Сумеречных охотников. Для них троих завтрашний день был практически обычным, если не считать официального прощания со студенческой жизнью. Тренировки были закончены, начинались битвы.
Но для Джорджа, Марисоль, Саймона, Сунила Садасивана и еще нескольких студентов-простецов завтрашний день обещал стать настоящим кошмаром. Это был день их Восхождения.
Никто из них даже не представлял себе, что это такое – Восхождение. И уж тем более – что оно за собой влечет. Им почти ничего не рассказывали, в основном говорили только, что им придется выпить из Кубка Смерти. Они, как и первый из рода Сумеречных охотников, Джонатан Шэдоухантер, глотнут крови ангела. И, если повезет, сразу же превратятся в настоящих, по крови, Сумеречных охотников. Тогда можно будет сказать «прощай навсегда» своей обычной жизни и посвятить себя бесстрашному служению человечеству.
А если не повезет, они умрут – немедленной и, вероятно, жуткой смертью.
Поэтому праздновать им сейчас особо было нечего.
– Мне вот только интересно, что на самом деле будет в Кубке, – сказал Саймон. – Неужели и правда кровь?
– Тогда тебе нечего волноваться, да, Льюис? – осклабился Джон.
Джордж тоскливо вздохнул.
– Это последний раз, когда Джон тупо пошутил насчет вампиров.
– Я бы не рассчитывал, – пробормотал Саймон.
Марисоль пихнула Джона в плечо.
– Заткнись, идиот, – прошипела она – на взгляд Саймона, подозрительно ласково.
– Спорим, там вода, – вмешалась Беатрис, вечный миротворец. – Обыкновенная вода. А вам нужно будет притвориться, что это кровь, или что Кубок превращает ее в кровь, или что-то типа того.
– Да неважно, что в Кубке, – заявила Жюли своим фирменным неприятным всезнайским тоном, хотя знала она не больше остальных. – Он волшебный. Ты оттуда хоть кетчуп можешь выпить, он все равно сработает как надо.
– Тогда надеюсь, что там будет кофе, – так же тоскливо, как Джордж, вздохнул Саймон. В Академии кофе вообще отродясь не водилось. – Я бы стал куда лучшим Сумеречным охотником, если бы прошел Восхождение с кофе.
Беатрис заметила скептическим тоном:
– Сунил говорил, он слышал, что в Кубке вода из озера Лин.
Саймон надеялся, что это все-таки неправда: последняя встреча с водой из озера Лин серьезно выбила его из колеи, если не сказать больше. А учитывая, что некоторые простецы и так погибают в процессе Восхождения, Кубок едва ли нуждался в каких-то дополнительных смертельно опасных приспособлениях.
– А кстати, где Сунил? – спросил Саймон.
Вообще-то они не собирались встречаться сегодня ночью, но в Академии было мало мест для нормального отдыха. Конечно, если ты не любитель проводить свободное время, шатаясь по здешним подземельям или преследуя волшебного гигантского слизняка, о котором ходят легенды среди студентов. Так что последние пару месяцев Саймон с друзьями в основном проводили вечера тут – разговаривали о будущем. Он надеялся, что и последняя ночь пройдет так же.
Марисоль, знавшая Сунила лучше остальных, только пожала плечами.
– Наверное, «просчитывает альтернативы». – Она показала пальцами кавычки. Именно такими словами ректор Пенхоллоу напутствовала студентов-простецов в последний вечер перед Восхождением. Она уверяла, что нет ничего постыдного в том, чтобы в последний момент все-таки передумать и отказаться.
– Позорище. Всю жизнь стыдиться собственной простецкой трусости и знать, что потратил впустую время других людей, между прочим, очень ценное! – прорычал Скарсбери. Перехватил неодобрительный взгляд ректора и добавил: – А вообще-то да, ничего постыдного тут нет.
– А он разве не должен их «просчитывать»? – спросила Жюли. – Разве вы все не должны сейчас этим заниматься? Это же не как в докторской школе и не клятва… как там его… Иппокрита, кажется? Тут нельзя передумать.
