Екатерина Лунная - Чертова свадьба! или Месть по-ведьмински
– Не могу, Лиз. Прости.
Одно стремительное движение, вспышка – и Марк, вздумавший напасть на отвлекшуюся старуху со спины, отлетев, впечатался всем телом в каменную стену и съехал по ней, рухнул мешком костей на холодный пол. Судя по кровавым полосам, оставшимся на кладке, это была последняя совершенная им глупость.
– Что?! – изумилась старая ведьма.
– Что это было? – осторожно уточнила Ариадна, на миг скосив взгляд в сторону двери, и двинулась к неподвижному телу. – Какая-то защита?
– Мне больше интересно, какого черта он вообще на меня напал!
Элизабет действительно было любопытно – с чего бы Марку, давнему ее стороннику, воину, давшему ей присягу, атаковать хозяйку? Конечно, он не знал, что предательство выйдет ему настолько боком, но ведь у Лиз не было ни единого сомнения в его верности! Что за муха его укусила?
– Он мертв, – констатировала бывшая водяница, поднимаясь с колен. Свой медальон девушка предусмотрительно спрятала под одеждой, откуда не пробивался свет.
– Уж в этом у меня сомнений не возникло, – высокомерно фыркнула старшая коллега и обратила взор на брата: – А ты что скажешь, Гордан? Что взбрело в голову моему солдату? И почему ты пришел в его сопровождении, кстати? Я вас раньше вместе не видела.
Пока Гордан подбирал правдоподобную версию, его время истекло: Лиз надоело ждать.
– Вот что, родной мой. Иди-ка ты отсюда, запрись в своих покоях и не мешай мне этой ночью. И поблагодарить не забудь за то, что я откладываю неудобные вопросы до утра.
– Я не думаю, что…
– Да ты что, еще не понял?! Никому здесь не интересно твое мнение, оно никого не волнует! Ты древний, выживший из ума старик, и лишь по моей милости все еще топчешь эти коридоры. Никто тебя не слушает и не обязан выслушивать, что ты там себе думаешь. Сейчас – я здесь хозяйка, и я решаю, кому думать, а кому – нет!
То ли нервы сдали у Лиз, то ли просто она посчитала нужным именно в этот момент честно и искренне сообщить брату о своем отношении ко всему в этом мире. К этим холеным аристократам и грязным холуям, к колдунам-неудачникам и грохнутым на всю голову церковникам, к древним замкам с их великосветской историей, где нет обычно пристойного места всякого рода мезальянсам, а тем более, их, мезальянсов, закономерным последствиям; к несправедливой жизни и справедливой смерти, к коварным юным прелестницам и сладкоречивым альфонсам.
К счастью, некоторым для обмена помыслами хватало телепатии.
У вас есть точный план?
Ну… Приблизительный. Как и договаривались, часть наших отвлекает стражу, а мы тут – отвлекаем ведьму.
А дед этой девчонки? Он с остальными? Он же здесь нужен, мы договаривались…
С дедом вышла небольшая накладка… вместо него мы получили небольшой такой отряд инквизиторов.
Как?!
Долгая история. Герасим придет, я уверен – но позже, я ему отправил письмо только вечером сегодня. Кстати, слышишь?..
Да слышу, конечно! Он что, зубами их открывает?
С него бы сталось…
По мере «раскрытия» загадочной души Лиз, остававшейся таковой разве что для ее воинов, которым тайны хозяйки ни в грош не сдались, Ариадна чувствовала подступ того самого момента. Кульминации, пика, решающего крещендо, за которым следует фортиссимо и кода. Дожить бы до него… Кое-кто из ныне присутствующих действительно не доживет, но вот какая сторона будет подсчитывать цену победы?..
За раздраженным голосом тетки едва пробивался подозрительный шум, и каждый раз Ариадна обмирала: вдруг услышит! вдруг поймет, скажет что-то вроде: «Вы думали, я настолько глупа, что этого не предусмотрела?» и кликнет притаившуюся стражу? Хотя откуда ей взяться-то, этой страже? Лиз всех выгнала и запретила вламываться без ее приказа. Тогда что случиться? Что она сделает?
– … так что просто заткнись – и уйди!
– Если вы не возражаете, – перебил разошедшуюся ведьму едва знакомый ей голос, чуть дрожащий, но тихий и спокойный, – никто никуда не уйдет. Более того, все останутся на своих местах. Особенно вы, Элизабет. И руки, руки не прячьте, держите их так, чтобы мы все видели, что вы ничего не замышляете. Вот этому зверю хватит пары секунд, чтобы добраться до вашего горла.
Из широкого прохода за спиной Лиз, из, собственно, камер, выходили ее пленники – все вместе, гурьбой. Такое впечатление, что они хотели врагиню напугать грубой массой, но горстка оголодавших иномирян вызывала только жалость. Только оскаленные волчьи клыки и выводили ситуацию на подобающе серьезный уровень.
Говоривший – худой высокий колдун в очках – отступил под защиту друга, массивного, плечистого, недобро смотрящего из-под кустистых черных бровей. За его же спиной пристроилась женщина, та самая, из-за которой и начался проект «великой мести» Ариадны.
Подумать только, если бы не эта всклокоченная, воинственно разминающая пальцы ведьма, то Элизабет не получила бы такой подарок под бок – племянницу, будущую ученицу или, если надежд не оправдает, щедрого донора колдовской силы.
Чуть поодаль еще одна троица: впереди юнец, узкой спиной пытающийся прикрыть сразу двоих – помятую рослую девицу, противницу Ариадны, и серого, встопорщенного как воробей старика. Девице под эфемерной защитой, видимо, было неуютно, отчего она рвалась вперед, а оба мужчины ее еле удерживали на месте.
– Так, – молвила старая ведьма, глядя на это представление. Перевела взгляд на волка, что-то уловила в ответном взоре и усмехнулась в сторону племянницы: – Это что, твой?
– Мой, – не стала отпираться Ариадна.
– Тогда твоя очередь объясняться. В этот раз ждать до утра я не буду. Итак, что все это значит?
Бывшая водяница думала быстрее дяди. Она хмыкнула пришедшей мысли и озвучила ответ:
– Мой жених пришел меня спасать.
– Вот как. И от кого же?
– От тебя, тетушка.
– От меня, хорошо… Позволь уточнить, разве ты не оборвала с ним связь, как мы договаривались?
– Оборвала, тетушка, – честно ответствовала младшая ведьма.
– Но он все же пришел.
– Не могу с вами не согласиться, тетушка.
– Ариадна! – не выдержала Лиз. Та же невинно отозвалась:
– Да, тетушка?
– Прекрати этот балаган! Отвечай, что здесь делает твой волк и, главное, почему его клыки угрожают мне?
– Полагаю, мой жених пришел меня спасать, тетя, – повторила девушка, на сей раз, глядя оному жениху прямо в его звериные глаза, – потому что любовь бывает не только наведенная. А угрожают, – это уже сказано в сторону Лиз, – поскольку тебе вскоре предстоит сдаться. И отпустить меня и всех своих пленников. Своих людей можешь не звать: те, что за дверью, уже не отзовутся, а дозорные и их сменщики слишком заняты другим боем. Сдавайся, Элизабет.
– Сдаваться кому, милочка? Тебе? И что ты со мной сделаешь, даже если я опущу руки? Может, арестуешь?
– Я тут ни при чем. Тебя будет судить церковь.
– И где ж ты ее сейчас возьмешь?
– Скоро будет, не волнуйся. А пока отойди от алтаря и дай нам освободить Зою.
Старая ведьма пожевала губу, ее лоб прорезала глубокая, словно каньон, морщина. Она по-человечески вздохнула: ну, что ж теперь делать! – и отступила к стене, не обращая внимания на пристально следящего за ней зверя. Когда же помянутая Зоя, слегка ошалелая и словно пыльным мешком огретая, благополучно скрылась за спиной того же самого юнца, уже вместе с воинственной девицей, Лиз, откровенно ядовито, произнесла:
– Ну, и что теперь?
Пех Громила сегодня злился особо эмоционально.
Во-первых, когда человек не выспался, от него можно и даже нужно с настороженностью ожидать приступов неуместной раздражительности, агрессивности и склонности переиначивать слова собеседника по своему разумению.
Во-вторых, сатисфакции требует уязвленная гордость: эта дура Лита мало того, что не дала, так еще и братьям пожаловалась, мол, пристает к ней Пех, грязно домогается тела девичьего. И ведь верят ей, кобылице, которой причаститься уже половина замковой стражи успела! И намяли бока бедному Пеху, да еще и не только втоптали в грязь его мужское эго, но и профессиональную гордость задели!
В-третьих, его робкие попытки выразить восхищение красотой хозяйкиной племянницы жестоко высмеяли свои же соратники. А ничего, что они сами на нее засматриваются и слюнки глотают, это никто не замечает? А стоило Пеху осторожно поделиться своими наблюдениями, как непризнанного эстета подняли на смех! Придурки безголовые! И это тоже жестоко било по и без того помятому самолюбию.
В-четвертых, в разведку послали, а это значит – весь день в седле, включая приемы пищи, благо, опорожняться верхом не заставляли. Воины терпели, зная крутой нрав командира, а Пех – так и вовсе в тряпочку молчал, был на его счету грешок, когда из-за одного им оброненного слова целый отряд лишился ужина. И невозможность хотя бы вслух высказать свое отношение к этому гадкому, гадкому, несправедливому миру выедала душу, прогрызала внутри черепа дорогу к языку, а это уже в-пятых.
