Кристофер Сташеф - Чародейский рок
— В пару чемоданов, — закончил за него начатую фразу Векс. — Именно это он и сделал, Род. Глаза тебя не обманывают.
Джеффри свечкой вылетел из воды, подлетел к брату и благодарно похлопал малыша по плечу.
— Ну ты даешь, братец! И как только придумал!
Грегори покраснел от смущения.
— Ну так ведь эти зверюги наверняка были скроены из ведьмина мха, понимаешь? Ну так я и направил на них свои мысли и велел им превратиться во что-нибудь безвредное.
— Тысяча благодарностей, — прозвучал дрожащий голосок одной из ракушек.
— Да, да, — подхватили еще три хором, а четвертая добавила:
— Если тебе когда-нибудь что-то от нас понадобится, только скажи.
— О… — растерялся Грегори. — Могу только попросить вас о том, чтобы вы и дальше сохраняли здесь самую-самую лучшую музыку, чтобы здесь можно было отдохнуть сердцем и душой.
— И ушами, — проворчал Род.
— О, это мы с радостью! — заверили малыша ракушки. — А еще мы всегда будем воспевать тебя!
Грегори снова покраснел.
— Ой, не надо! А то я так и буду краснеть. Вы лучше просто пойте хорошие песенки, как раньше.
— Как скажешь, — проговорила раковина-баритон. — Но мы обязательно споем о тех, кто защищает слабых.
— Если так, — сказал Грегори, — то я могу только похвалить вас.
— Ну, тогда пойдем и поищем тех, кто слабых обижает. — Род решительно взял сына за руку и повел от берега. — Ты что-то сказала, Гвен?
— Да, супруг мой, — ответила Гвен, глядя в небо. — До темноты нам надо пройти еще несколько миль. — Магнус, Корделия, Джеффри! Пойдемте!
Дети развернулись и зашагали по песчаной косе.
— Вообще-то я бы лучше остался, — признался Джеффри.
— Ты бы остался? Что я слышу? Это при том, что впереди нас, может быть, ожидает сражение?
— Ты уверен? До сих пор ничего такого боевого нам не попадалось.
— Понятно. Стало быть, ты засиделся на диете. — Род остановился и огляделся по сторонам. — Да, тут особо не разгуляешься.
— Магнус! Корделия! — крикнула Гвен. — Я кому говорю?
— А? Что?
— Мы сейчас, мам! — Корделия на полной скорости рванулась вслед за родителями верхом на помеле. — Музыка у них такая красивая…
— Прости, мама, — вздохнул Магнус, поравнявшись с родителями. — Они вправду хорошо поют.
— Прощайте, славные раковинки! — крикнула, обернувшись, Корделия.
Песенка на несколько мгновений прервалась, ракушки забормотали слова прощания. Гэллоуглассы наконец тронулись в путь, а вслед им прозвучало:
— Приходите к нам еще!
А потом песенка зазвучала вновь.
21
От озера Гэллоуглассы ушли отдохнувшими и свежими, но на них тут же снова обрушилась музыкальная канонада. Они шли за дирижаблем, маячившим вдалеке, и вот наконец, ближе к вечеру, когда у всех уже подкашивались ноги и кружились головы, семейство одолело перевал и увидело лежавшую в котловине деревню. Деревушка мирно дремала в лучах заходящего солнца, крестьяне возвращались с полей, забросив на плечо мотыги. Из дыр в соломенных кровлях тянулся синеватый дымок. Женщины выходили за порог, чтобы переброситься словцом-другим с соседками, и возвращались в дом. Девочки-подростки приглядывали за малышами, загоняли по курятникам цыплят. На лужайке для деревенских сходов парни гоняли надутый бычий пузырь.
Магнус обвел деревню взглядом, потом присмотрелся внимательнее.
— Поглядите! — вырвалось у него. — Здесь вся молодежь на месте!
— Да, и все каким-то делом заняты, не только музыку слушают, — улыбнулся Род. — Это вселяет кое-какие надежды. Пойдемте-ка поинтересуемся, как им это удается.
Семейство спустилось по склону холма и остановилось перед большим домом, над дверью которого на шесте был подвешен пучок хмеля.
— Сухой, как веник, — отметил Род и сделал вывод: — Стало быть, здесь подают старый эль.
— Помню, ты как-то раз говорил, что старый эль лучше, — тут же нашелся Магнус. — Давай зайдем, папа. Хотя бы маме готовить не придется.
— Кому-то не нравится моя стряпня? — поинтересовалась Гвен, когда все переступили порог местной харчевни.
— Да нет же, мамочка, — успокоила ее Корделия. — Но ты же сама говорила, как тебе надоело готовить. Разве не хочется отдохнуть от походного костра?
— Ладно, потерплю, — усмехнулась Гвен.
Все сели за стол.
Кабатчик одарил гостей изумленным взором и поспешил поприветствовать.
— Милости просим, милости просим, судари и сударыни!
— Мы просто путешествуем, — успокоил его Род. — Мне бы кувшинчик эля, любезный, да нам всем чего-нибудь поужинать. Найдется?
— Найдется, сударь, как не найтись. Тимон, эй!
Из задней комнаты вышел долговязый подросток, увидел Гэллоуглассов и дружелюбно улыбнулся. Потом разглядел Корделию и улыбнулся еще более радостно. Девочка ответила ему улыбкой и сразу оживилась. Магнус кашлянул и сказал:
— Вечер добрый, дружище!
— И вам также, — стараясь не пялиться на Корделию, отозвался Тимон и спросил у хозяина: — Чего принести, отец?
— Эля, сынок, да побыстрее, для наших славных гостей.
— Эля только для нас двоих, — уточнила Гвен. — А остальным, пожалуйста, воды.
— Хорошо, хорошо. Стало быть, еще воды, сынок.
— Будет сделано, отец.
Тимон развернулся и исчез в дверном проеме.
— «Отец»? — усмехнулся Магнус. — Как-то слишком официально.
— Некоторые предпочитают обращаться к отцам именно так, — отозвался Род. — Но вы, все четверо, выбрали обращение «папа».
— Если так, то с этих пор я тебя буду звать «отец». Зачем же тебя обижать? Все, решено. Скажи, отец… Ой, нет… — И Магнус схватился за живот и сложился пополам от неудержимого хохота.
Род нахмурился и посмотрел на Гвен.
— Что смешного?
— Не знаю, — пожав плечами, отвечала она. — По-моему, ничего, просто слово «отец» для них непривычно, вот и все.
Тут и все остальные дети начали улыбаться и посмеиваться.
Вернулся Тимон с подносом, поставил на стол перед каждым по кружке и сказал:
— На ужин осталась только похлебка, уж простите, милорд и миледи. Не ждали вас.
— Мы с удовольствием поедим вашей похлебки, — заверила юношу Гвен. — А хлеб найдется?
— Найдется, само собой!
Магнус поморщился, немного переиграв при этом, и спросил:
— Как только вы выносите этот жуткий шум?
— Шум? — переспросил Тимон, склонил голову к плечу, прислушался. — А, это вы про ту музыку, которую камни играют, спрашиваете? А она еще звучит, оказывается!
Корделия вытаращила глаза.
— Как можно о ней забыть?
Тимон пожал плечами.
— С месяц назад мы только и делали, что торчали на лугу и плясали под развеселые напевы, а вот в последние дни как-то перестали вообще музыку эту замечать.
— Тимон!
— Да, отец! — Юноша лучисто улыбнулся Гэллоуглассам. — Кажись, ваша похлебка готова.
Он поспешил к двери, ведущей в кухню.
— Вот оно, оказывается, как, — глубокомысленно изрек Магнус.
— Но как же они сумели перестать замечать музыку? — продолжала удивляться Корделия.
Джеффри пожал плечами.
— Ну, наверное, она им попросту прискучила. То, с чем давно знаком, не так ценишь. И все-таки верится с трудом — при том, как оглушительно звучит музыка.
— При любом уровне громкости, — услышали все мысленный голос Векса, — можно игнорировать звуки, если люди пресытились ими. Некоторые ученые утверждают, что разум защищает себя от перегрузок, приобретая бесчувственность и блокируя любые раздражители.
Магнус обиделся.
— Вот еще! Не раздражители, а приятные для слуха звуки!
— В избытке все что угодно может стать раздражителем.
— В свое время, — дипломатично заметила Гвен, — мы все переели сладостей.
Магнус зарделся. Напоминание о детстве было ему неприятно. А у Грегори стал виноватый вид.
— Отличный пример, — согласился Векс. — Как бы ни была вкусна какая-то еда, если съешь ее слишком много, то даже ее запах начинает раздражать. Вот так и разум этих людей выработал для самообороны нечто вроде глухоты.
Джеффри вдруг насторожился.
— Но ведь оборону можно преодолеть, Векс.
— Не говорил бы глупостей, — укорила его Корделия. — Мы не о крепостях говорим, а о музыке. Как можно сломать стену глухоты?
— Очень просто, — ответил Векс. — Надо поменять музыку на такую, какая привлечет внимание.
Грегори спросил:
— А как поменять?
Снаружи послышался не то вой, не то стон.
Все испуганно переглянулись, вскочили и бросились к двери.
Выбежав на улицу, Гэллоуглассы стали оглядываться по сторонам, пытаясь понять, откуда донесся звук, но вой утих и сменился грубым ритмичным скрипом и крикливым пением:
Пот и кровь!Гнет оков!Свист бичаСгоряча!
Дети остолбенели, а Грегори оторопело спросил:
