Иоганн Музеус - Народные сказки и легенды

Матери-природе угодно было пределы красоты и безобразия воплотить в женском образе. Высший идеал красоты — женщина, и предел безобразия — тоже женщина. И пусть не обидятся гордые красавицы, — замечено, что обе эти крайности обычно встречаются в одной и той же особе, но только в разную пору её жизни. Спутница Андиола являла собой высшую степень человеческого безобразия, но обладала ли она когда-нибудь красотой, — нам это неизвестно.

Эта одинокая обитательница Пиренеев жила здесь с давних пор. Её возраст составлял почти половину от совокупности лет тех двенадцати почтенных женщин, которым когда-то одна набожная княгиня имела обыкновение в страстную неделю мыть ноги. Она была последним отпрыском рода друидов[45] и происходила по прямой линии от знаменитой Веледы[46], которая была бабушкой её прабабушки.

Все тайны природы были подвластны ей. Она разбиралась в травах, а также знала язык звёзд; умела приготовлять превосходные настойки и чудесную эссенцию, обладающую свойствами, обычно приписываемые эссенции Швере и Альтоне. Не удавался ей только бальзам молодости, который, говорят, открыл, наконец, маркиз Д’Аймар, он же Бельмар[47], проживающий ныне в Венеции. Если верить слухам, действие бальзама оказалось настолько сильным, что одна старая дама, неумеренно употребившая его, перешла в состояние эмбриона. Но зато старуха была очень искусна в магии, и таинственная ветка омелы друидов в её руках превращалась в волшебную палочку Цирцеи. Умела она пробудить и мужскую благосклонность, и женскую любовь с помощью ожерелья из нанизанных на шнур змеиных глаз, если только этот могущественный амулет носила на себе особа не столь безобразная, как сама добрая матрона, для которой даже девять рядов змеиных глаз, словно жемчужное ожерелье обвивающих её шею, оставались недейственными.

За рецепт Бельмара она охотно отдала бы всю свою домашнюю аптеку вместе с девятью нитками змеиных глаз и магической веткой омелы, но в те времена эта чудесная мазь ещё не была открыта, поэтому из двух самых сокровенных желаний — долго жить и оставаться юной, для неё было достижимым лишь первое. Что касается второго, то за неимением действенных специальных мазей, она довольствовалась их суррогатом, который был тоже не плох: с настороженностью паука, она сидела в центре магической паутины и вылавливала каждого, кто запутывался в её заколдованной сети. Любой путник, вступающий на территорию отшельницы, попадал в её объятия, если только он подходил для её строгой диеты, и каждая совместно с ним проведенная ночь делала старуху моложе на тридцать лет, ибо её высохшее тело, в полном соответствии с теорией Цельса[48], жадно впитывало в себя свежие юношеские испарения здорового товарища по постели. Кроме того, вечером перед сном, она никогда не забывала намазывать свою старую пергаментную кожу ежовым жиром, чтобы придать ей мягкость и нежность и не превратиться заживо в мумию.

Не нарушив ни в коей мере, ни помыслом, ни словом, ни делом, девственности хозяйки, три оруженосца поневоле оказали ей требуемую услугу. Сбросив с себя девяносто обременительных лет, она двигалась теперь легко и свободно. По этому поводу Саррон, чья хитрость на сей раз не избавила его от судьбы своих товарищей, философски заметил, что зло, чаще всего, существует только в воображении, и плохо проведенная ночь длится не дольше счастливой.

Когда на третий день вновь ожившая старуха провожала постояльцев, дружелюбно напутствуя их, Саррон обратился к ней со словами:

— Разве в обычае этого дома отпускать гостей, не одарив их? Разве не заслужили мы вашу благодарность или хотя бы немного денег на пропитание? Сколько вы насмехались над нами, сколько мучили за кусок хлеба и глоток воды. Или не раздували мы, словно кухонные девки, огонь в костре? Или не мы поймали убежавшего от вас вашего друга — чёрного кота? А кто согревал вас у сердца, когда озноб старости сотрясал ваши кости? Что будет нам за то, что мы работали на вас как подёнщики?

Мать-колдунья задумалась. Как и большинство таких же как она старух, хозяйка была скупа и неохотно делала подарки, но к этим трём парням она питала расположение и была не прочь пойти им навстречу.

— Посмотрим, — сказала она, — может, я и придумаю, что вам подарить на память обо мне.

Она засеменила в свою каморку и долго там рылась, гремя ключами, открывая и закрывая ящики, будто у неё было там на запоре сто фиванских ворот[49]. После долгого ожидания она, наконец, появилась, неся что-то в подоле. Обернувшись к мудрому Саррону, старуха спросила:

— Кому дать то, что у меня в руке?

Саррон ответил:

— Меченосцу Андиолу.

Она протянула Андиолу разъеденный медный пфенниг со словами:

— Возьми и скажи, кому дать то, что сейчас в моей руке?

Оруженосец, недовольный подарком, дерзко ответил:

— Мне все равно, пусть берёт, кто хочет.

— Кто хочет? — спросила колдунья.

Щитоносец Амарин пожелал получить второй подарок, и ему досталась салфетка из тонкого тика, чисто выстиранная и выглаженная. Саррон терпеливо ожидал своей очереди, надеясь на лучшее, но получил всего лишь палец от кожаной перчатки, что вызвало дружный смех его товарищей.

Холодно простившись и не поблагодарив хозяйку, три парня отправились своей дорогой. Если они и удержались от оскорблений в адрес старой скупердяйки, то только из уважения к ветке омелы, силу которой им довелось испытать на себе. Когда приятели отошли на приличное расстояние, меченосец Андиол первым выразил досаду на то, что в пещере колдуньи они сделали всё не так, как было нужно.

— Слышали, друзья, — сказал он, — как эта ведьма, чтобы посмеяться над нами, открывала и закрывала ящики в чулане в поисках этого никому не нужного хлама? В её сундуках, конечно, хранятся несметные богатства, и если бы мы были умнее, то отобрали бы у неё волшебную метлу, без которой она ничего не могла бы нам сделать, ворвались в кладовую и, по обычаю воинов, захватили добычу, а не позволили бы старой бабе насмехаться над нами.

Недовольный оруженосец долго ещё выступал в том же духе и закончил тем, что вытащил изъеденный пфенниг и с досадой швырнул его в траву. Амарин последовал примеру товарища. Помахав над головой салфеткой, он сказал:

— Зачем мне эта тряпка в глуши, где нет никакой еды? Если же мы найдём хорошо накрытый стол, то там и в салфетках не будет недостатка.

Амарин подбросил бесполезный лоскут материи вверх, и ветер подхватил его и унёс на ближайший куст терновника, крепко нанизав награду старческой любви на острые колючки.

Дальновидный Саррон чувствовал, что в этих ничтожных подарках заключается какая-то скрытая сила и не одобрил легкомысленных поступков товарищей, которые, подобно большинству людей, судили о вещах только по их внешнему виду. Ему пришла в голову мысль проделать со своим перчаточным пальцем разные опыты. Он одел его на большой палец правой руки — никакого действия, потом на большой палец левой — то же самое. Между тем трое спутников, не спеша, шли рядом, как вдруг Амарин остановился и удивлённо спросил:

— А где же наш приятель Саррон?

— Оставь его, — ответил Андиол, — пусть этот скряга подбирает всё, что мы выбросили.

Удивлённый Саррон, затаив дыхание, слушал эти речи. Озноб пронизал его тело. Он понял, что разгадал тайну перчаточного пальца, и едва сдерживал радость. Товарищи остановились подождать его, но Саррон быстрым шагом пошёл дальше и издали громко крикнул:

— Эй вы, лентяи, что вы там плетётесь? Долго я буду вас ждать?

Оба оруженосца прислушались. Голос доносился спереди, они же были уверены, что их товарищ далеко от них отстал. Оруженосцы удвоили шаги и, не заметив своего приятеля, быстро пробежали мимо. Саррон ещё больше обрадовался, так как окончательно убедился, что перчаточный палец сделал его невидимым. Он дразнил своих спутников, а те, сколько ни ломали себе голову, никак не могли понять, в чём дело. Оруженосцы подумали, что, наверное, их товарищ упал со скалы в пропасть, и его лёгкая тень витает вокруг, прощаясь с ними. От страха они покрылись холодным потом. Наконец, утомившись своей игрой, Саррон снял волшебный палец и снова стал видимым. Его товарищи стояли ошеломлённые, застыв словно безмолвные истуканы.

Саррон рассказал им о чудесных свойствах перчаточного пальца и, заодно, отругал обоих за их необдуманные поступки.

Придя в себя от изумления, Амарин и Андиол что было духу помчались обратно подбирать отвергнутые дары матери-колдуньи. Амарин испустил громкий крик радости, ещё издали увидев салфетку. Она развевалась на ветвях тернового куста, охранявшего доверенное ему добро, за обладание которым боролись, казалось, все четыре ветра, надёжнее, чем опечатанный судьёй несгораемый шкаф долю несовершеннолетнего наследника. Гораздо труднее оказалось найти в траве изгрызенный пфенниг. Однако корысть и алчность дали владельцу монеты глаза Аргуса[50] и словно ветка лозы указали место, где скрывалось сокровище. Высокий прыжок вверх и громкий крик радости известили о счастливой находке.