Иоганн Музеус - Народные сказки и легенды
Теперь Вы сможете без труда объяснить себе смысл аллегорической виньетки на титульном листе, над которой без предварительного разъяснения Вы напрасно ломали бы голову. Кто не заметит, как Гений Разума доверчиво льнёт к полнотелой нимфе — Фантазии — и послушно следует за ней в область её воображаемых воздушных замков? Или, иными словами, кто не увидит, что и здесь, по обычаю нашего времени, Фантазия уводит за собой Разум? Вместе с этим благонамеренным указанием считаю не лишним для Вас и другое объяснение. Вы легко могли впасть в заблуждение, если бы решили, что рассказчик этих народных сказок задумал настроить читателей на иной лад. Желать этого было бы весьма рискованно. Если даже Клопшток, при всём его авторитете и влиянии, не позволил себе в изданном им орфографическом словаре передвинуть ни одной буквы, то как писатель без имени мог бы осмелиться изменить вкусы публики? Послушайте, дорогой друг, как обстоит дело.
Многие, в том числе и знаменитые, мужи осознали необходимость перемен, открыв для себя новое поле деятельности — развлекательную литературу, дабы не угас читательский энтузиазм, поддерживающий жизнь в благородных книжных фабриках. Учёный ректор Фосс[4], чьё имя не может быть Вам не известно, ибо школа тесным образом связана с церковью, первым из нас пришёл к мысли отвратить читающую публику от затасканной сентиментальности и вернуть её к некогда знакомой, но уже утратившей свежесть, игре фантазии. Он на скорую руку подогрел известное восточное блюдо — сказки «Тысяча и одна ночь», не сдобрив его и малейшей долей пряностей. Это кушанье давно уже потеряло острый вкус новизны, и, хотя в фоссовской кухне не приобрело его вновь, его успех, во всяком случае, доказал, что мастер повар правильно всё рассчитал и приготовил обед с учётом вкуса публики. Одновременно приятель Бюргер-мыловар[5] взялся решить ту же задачу, задумав переплавить всю массу и из этой своеобразной смеси создать продукт, который не обманул бы ожиданий публики. Но то ли огонь у него преждевременно угас, то ли масса разварилась или прокисла, а, может, не достигла достаточной консистенции, — так или иначе, своё обещание он не выполнил и поныне. Как говорят в таких случаях: «Не всё сбывается, о чём мечтается». Тем не менее, я счёл полезным привести эту историческую справку.
Знаете ли Вы «Оберона» Виланда? Без сомнения, этот блестящий метеор осветил и ограниченный горизонт вокруг вашего скромного жилища за высокой шиферной крышей церкви Святого Себальда. Чем же является эта поэма, как не прекрасной сказкой в стихах в восемнадцать, или более, тысяч строк? И разве не дала властительница целой части света[6] созреть плодам своей цветущей фантазии к пользе и удовольствию её достойных престола внуков? Для Вас как мыслителя не секрет, что такая конкуренция нескольких, принадлежащих одному жанру и привлекающих к себе внимание произведений, по всей вероятности, вызовет переворот во вкусах читателей. К такому же выводу, независимо от других писателей, давным-давно пришёл и мудрый Распе из Нюрнберга, выступивший с новым изданием устаревших, неуклюжих переводов «Кабинета фей» мадам д’Онуа[7], не обеспокоившись тем, что пойдёт ли в макулатуру весь тираж, или только отдельные его экземпляры.
Из этого, дорогой друг, Вам нетрудно будет сделать вывод, что автор этой книги не приписывает себе иной заслуги, кроме той, что на вновь возделываемом поле развлекательной литературы он огородил себе небольшой участок и занялся обработкой народных сказок, на которые до сих пор ещё не обратил внимания ни один немецкий писатель. Но, когда новоявленный землепашец с лопатой и заступом в руках занялся своей работой, пришёл злой сосед, пристроился рядом с ним, чтобы заняться тем же делом, и, не долго думая, объявил в ярмарочном каталоге[8] о видах на урожай предстоящей осенью. Поэтому, чтобы доказать своё первенство и чтобы Вы, милостивый государь, не заподозрили, будто ваш покорный слуга оказался чьим-то подражателем или перехватил чужую идею, я вынужден был начать жатву до срока. Вот почему, дорогой друг, Вы получили эти листки прежде, чем созрел урожай. Попутно Вы увидели, что за нежное и чувствительное растение — авторское самолюбие, и какого бережного отношения к себе оно требует. Правда, могло случиться, что оба рассказчика вовсе и не помешали бы друг другу, так как берлинец обещал только переводы, а здесь Вы видите перед собой сказки отечественного происхождения. Быть может, один из нас понёс бы на рынок кур, а другой — гусей, что совсем не одно и то же, хотя и те и другие относятся к домашним птицам.
Прежде чем мы расстанемся, дорогой господин Рункель, во избежание превратного толкования Вами моей попытки, — а в Вашем благоприятном мнении для меня заключается всё, — я хотел бы сделать ещё некоторые разъяснения. Они касаются характера, формы, тона и стиля лежащих перед вами рассказов. В народных сказках перед нами предстаёт мир, создаваемый силой воображения в той мере, в какой позволяет истина. Герои этих сказок различны, в зависимости от времени действия, присущих ему обычаев и, прежде всего, мифологических представлений о потусторонних силах, питающих фантазию каждого народа. Однако, мне думается, национальный характер в них раскрывается точно так же, как и в произведениях народного ремесленного искусства. Так, богатство сюжета, роскошь и изобилие диковинных украшений характерны для восточных тканей и рассказов; лёгкость мысли и изящество формы присущи французской фантастике и одежде; глубина замысла и точность композиции отличают немецкие машины и поэтические произведения.
Было бы ошибкой считать, что народные сказки нужны одним лишь детям и что все они должны подстраиваться под детский тон «Сказок моей матери Гусыни»[9]. Дело в том, что народ, как Вы хорошо знаете, состоит не только из детей, но и из взрослых, и в повседневной жизни с последними говорят иным языком, чем с первыми. Хотя по профессии и роду службы Вы вовсе не органист, как ошибочно указано в геттингенском карманном календаре, я знаю однако, какое большое значение Вы придаёте верности звучания органа. Поэтому Вам нетрудно заметить, что тон рассказов я старался, насколько это было возможным, приспособить к смешанному обществу, состоящему как из больших, так и маленьких читателей. Я был бы рад угодить Вам, дорогой господин Рункель. Если же мне это не удалось, — очень сожалею. Тем не менее, я надеюсь, Вы получили бы правильное представление об этих рассказах, если бы представили себе рассказчика музыкантом, который ведёт деревенскую мелодию генерал-басом с хорошим инструментальным сопровождением.
Впрочем, ни одна из этих сказок не является моим собственным сочинением или произведением иностранного автора. Как мне известно, все они отечественного происхождения. На протяжении многих поколений, из уст в уста передавались они от прадедов к внукам и их потомкам. Суть сказок не изменилась со временем. Их не подвергли переплавке, как некогда французские золотые монеты, на которых часто оказывалось изображение Людовика ХV в странном сочетании с париком или носом его прадеда. Однако автор позволил себе действие этих рассказов, относящихся к неопределённому моменту времени, перенести во времена и места, подходящие к их содержанию. В совершенно неизменённом виде они выглядели бы хуже. Но удалась ли мне обработка этой сырой массы так же, как моему соседу-скульптору[10], искусно, с помощью резца и молотка высекающему из неподатливой мраморной глыбы, бывшей прежде обыкновенным камнем для кладки стен, то бога, то полубога или гения, красующихся нынче в музее, решать Вам, дорогой господин Рункель.
Написано в июне (роземюнде) 1782 года
Рейнальд Вундеркинд
(Гравюры — А. Шрёдтер)
Книга первая
Один очень богатый граф промотал всё своё состояние. Было время — жил он по-королевски. Кто бы к нему ни заходил, будь то рыцарь или оруженосец, в честь каждого гостя он устраивал великолепный банкет, длившийся обычно три дня, и все уходили от него навеселе. Граф любил проводить время за игрой в шашки или кости; при дворе он держал многочисленный штат слуг — златокудрых пажей, скороходов и гайдуков[11] в роскошных ливреях, а его конюшни и псарни были полны лошадей и охотничьих собак. Непомерные расходы постепенно истощили казну графа. Один за другим, заложил он свои города, продал все драгоценности и серебряную посуду, уволил слуг и пристрелил собак. От былого великолепия у него остались лишь старый лесной замок, добродетельная супруга да три прелестные дочери. В этом замке он и стал жить, покинутый всем миром.
Графине самой пришлось вести хозяйство и заботиться о питании семьи, что было не простым делом: она не очень-то разбиралась в тонкостях кулинарного искусства и ничего, кроме варёного картофеля, готовить не умела. Эта скудная однообразная еда в конце концов надоела графу. Он стал мрачным и угрюмым, а его проклятия то и дело эхом разносились по опустевшему просторному замку.
