Третьего не дано? - Елманов Валерий Иванович
В сам город мы не поехали, а, переправившись через реку Нару, направились дальше, к лугам, где царевич раскинул свой здоровенный шатер.
Но встретил меня без пяти минут царь всея Руси Дмитрий Иоаннович радушно, с распростертыми объятиями — даже удивительно.
Признаться, я ожидал худшего, судя по назойливому контролю за мной со стороны казачьего эскорта.
А может, сказалось то, что Корела успел ему сообщить о том, что нашли меня в темнице, поэтому будущий царь, когда вынырнул вместе с казачьим атаманом из своего шатра, сиял, как начищенный дукат.
— Вот и мой державный советник! — весело закричал он и с вызовом оглянулся на вышедших следом бояр.
Те благоразумно помалкивали, хотя по всему было видно, что мой новый статус пришелся им не по душе. Зато Ян Бучинский, да и некоторые другие поляки, включая Огоньчика, смотрели на меня с улыбкой.
— По случаю твоего освобождения мы сегодня устроим славный пир, — жизнерадостно сообщил царевич, ласково беря меня под руку и ведя за собой в шатер. — Ну сказывай, яко тебе там гостевалось? — Он гостеприимно указал мне на небольшой столик, уставленный блюдами с фруктами и прочей легкой снедью — не иначе как перекусить перед едой. — Досталось, поди, от Годуновых? — И полюбопытствовал: — Неужто им моя грамота так не по душе пришлась? — Его серые глаза пытливо впились в меня.
— Я так думаю, что до Федора Борисовича она не дошла, — медленно произнес я. — Во всем виноват «аптекарь». — И кратко пояснил, кого имел в виду.
— Лихо ты его окрестил, — засмеялся Дмитрий и успокоил меня: — Об отмщении не думай. Я уж повелел, дабы всех Годуновых и прочих доброхотов вывезли из Москвы в железах да загнали куда подале. А на Сабуровых с Вельяминовыми хоть ныне можешь подивиться. Они ж ко мне на поклон поехали, егда я еще в Туле был, да Петр Федорович остановил их в Серпухове, повелел ободрать да в острог упрятать. Так что они туточки, совсем близехонько от тебя. Не хошь глянуть?
— А чего на них глядеть, — отказался я. — Меня не они, а Семен Никитич в темницу упрятал.
— А что до «аптекаря», — и он вновь засмеялся, давая понять, что оценил меткое словцо, — то я и вовсе сказал, дабы его в Переславль-Залесский отправили, и упредил, что ежели с ним по пути чего приключится, то я не осерчаю.
— Хорошо сказано, — кивнул я. — И приказа умертвить не дал, и в то же время… — И, не договорив, поинтересовался: — Про Федора и прочих из семейства покойного царя тоже так повелел?
— Не-эт, — протянул он, довольный похвалой. — Там я просто указал Голицыну, чтоб… — И осекся, настороженно глядя на меня. — А тебе на что?
— Ну как же, — простодушно пояснил я, — мальчик ведь был моим учеником. К тому же, помнится, ты мне не только дал слово, но и целовал крест.
Дмитрий недовольно поморщился, взял с блюда яблоко, с хрустом надкусил его, явно выгадывая паузу и соображая, что сказать, после чего нехотя ответил:
— Про них я вовсе ничего не поведал. Более того, повелел, дабы они сей же час добро дали на свадебку Ксении Борисовны с твоим приятелем. Ох и учен Дуглас! — с восторгом заявил он, явно норовя сменить тему разговора. — Хошь, покажу, чему меня Кентин обучил? Таковского ни один шляхтич не умеет! — радостно выпалил он и, тут же вскочив, принялся показывать мне какие-то па. — Сие есть павана, — гордо объявил Дмитрий. — Ну как, здорово?
— Ты хороший ученик, — согласился я. — Уроки шотландца запомнил изумительно. А мои?
— Dulce laudari a iaudato viro[128], — с лукавой улыбкой произнес он.
— Речь не о латыни, — пояснил я. — Хотя можно и с ее помощью.
— Ты… о чем?
Я пожал плечами:
— Разумеется, о Годуновых. Ведь мы не договорили.
Вообще-то я был неправ — договорили мы, и еще как договорили.
Куда уж яснее.
Отдал приказ Дмитрий, а прямо или намеком — не суть важно.
Но теперь надо было не подавать виду, что я догадался, потому что, если бы я сразу отступился от этой темы, мой собеседник заподозрил бы неладное.
— Я мог бы тебе ответить: «Sic volo, sic jubeo, sit pro ratione voluntas[129]», а также что in hostem omnia licita[130]. — Он испытующе посмотрел на меня.
— Мог бы, — согласился я. — Но тогда в ответ услышал бы, что corruptio optimi pessima[131], ибо ты дал мне слово. К тому же nihil est tam populare, quam bonitas[132], а ведь ты хочешь быть любим своими подданными.
— А я сказал бы тебе, что коль не последовало ответа на грамотку, то status quo ante[133] ныне уже потеряло свою силу, а status quo ad praesens[134] совсем иное. В конце концов, у меня есть jus talionis[135].
— Victoria nulla quam quae confessos animo quoque subjugat hostes[136], а они уже признали, — заметил я. — Однако довольно латыни, в коей ты ныне выказал себя столь же примерным учеником, как и в освоении уроков Квентина. Мы на Руси и будем говорить на русском языке. Ты действительно не отдал приказа убить их?
— Надо было бы, — твердо произнес он. — Хотя бы pro bono publico[137].
Я поморщился, напоминая, что латыни хватит, и он послушался.
— Про благо я упомянул, потому как жаждет расправы с ним и всей его семьей даже не император Димитрий Иоаннович, — надменно произнес он свой будущий титул, — а все прочие, да куда поболе, нежели я. Слыхал, что они своей Думой порешили? Тело царя из Архангельского собора перенести и сызнова захоронить его в Варсонофьевском монастыре, да не в церкви, а близ ограды. Эва как выслуживаются. И под стражу я царскую семью брати не велел — опять же Дума так решила, да еще и проход из их палат на царский двор замуровать. Мол, чтоб ведали они — отныне нет им туда ходу.
— Странно, — мрачно заметил я. — Места на Руси не пустынные, а шакалов развелось немерено.
— Вот-вот, — поддержал меня Дмитрий. — Мыслю, что ежели далее так все пойдет, то мне еще и удерживать их придется, чтоб они сами ученичка твово не загрызли, потому, памятуя о даденном тебе слове, я и сказал, что не могу въехать в Москву, покамест там пребывают мои враги. Пущай их отправят куда-нибудь, дабы бояре угомонились. Знаешь, с глаз долой — из сердца вон. Особливо ежели оно у них так злобится на Годуновых.
— Они могут воспринять это двояко. Например, как намек на убийство, — задумчиво заметил я.
— Голицын умен, — Дмитрий недовольно передернул плечами, — мыслю, он все понял как надо. К тому ж не забывай, — напомнил он, — Ксению я и вовсе отдаю по твоему пожеланию Кентину. На то моим боярам и грамотка особая дадена, чтоб Федор со своей матерью не противились. Хотя, знаешь, доведись мне испытать такое унижение, когда тебе повелевают отдать свою сестру за безродного и чужой веры, да притом самому немедля удалиться в монастырь, я бы с тоски руки на себя наложил. — Дмитрий сделал паузу и испытующе посмотрел на меня.
Я продолжал хладнокровно молчать. Моя невозмутимость его ободрила, и он уже более смело продолжил:
— Да и царице тож каково, подумай? Дочь за иноземца, да еще, как ни крути, а выблядка, к тому ж сын с трона прямиком в келью. Тут с горя и впрямь можно удавиться. Но, — он назидательно поднял указательный палец, — то уже пущай яко желают, тако и поступают, потому как мне до них боле дела нет.
— И впрямь, — поддакнул я. — Вольному воля. Хотя я не думаю, что они решатся на такое, но, с другой стороны, лучше сгореть на середине жизни, чем тлеть до конца.
— Вот-вот, — обрадовался он, а я продолжал рассуждать:
