Клод Лалюмьер - Витпанк
Вообразите себе, если можете, что после всего этого вы по-прежнему не сказали своим мучителям ничего. Ничего!
Как долго, как вы думаете, вы будете способны хранить молчание? Когда-то юный мозг Капуцины оперировал абсолютными понятиями; но абсолютные понятия существуют только для детей. Человек верит в добро и зло точно так же, как он верит в черное и белое. Ее сестра Мэрин была доброй. Следовательно Садовники, враги Мэрин, были злыми.
Однако зло, как она теперь знала, было не просто противоположностью добра; это была гораздо более странная вещь, имеющая бесконечное множество разновидностей, в то время как добро могло похвалиться лишь несколькими отдельными черточками. Как ни странно, зло не было синонимом боли: оно несло с собой собственные виды удовольствия, ибо освобождение от страдания, даже на мгновение, было экстазом, не сравнимым ни с чем. И более чем однажды она ловила себя на мысли о том, как ей повезло пережить в камере IB-4 восторги столь сильные, что они стерли все остальные ее воспоминания…
Она лежала в забытьи, и эти мысли слетали с ее губ (хотя она сама лишь наполовину верила в них), когда в ее камеру вошел человек. Через открывшуюся дверь внутрь донеслись отдаленные стоны и приглушенные крики. Капуцина больше не обращала на них внимания — они были теперь частью звукового сопровождения ее жизни.
Она автоматически вздрогнула и закрыла глаза, хотя на нем и была красная униформа скромного Муравья. Вряд ли ее интересовало, слышал ли он то, что она говорила. Прошло какое-то время (минута? секунда?), а она по-прежнему не чувствовала его рук на своем теле, и тут ее охватил страх: что за новое мучение готовилось ей, на подготовку к которому требовалось столько времени? Иногда было лучше знать заранее, смотреть на приготовляемые инструменты и представлять себе полный объем надвигающейся боли, ибо порою Волчата оказывались не столь жестоки, как могли бы быть, и пытка не причиняла такого страдания, как она боялась вначале. Надеясь выиграть для себя хотя бы это скудное облегчение, Капуцина открыла глаза и посмотрела еще раз.
Понемногу она осознала, что наступила ночь; впрочем, она уже не помнила хорошенько, что означает ночь. Во дворе горели огненные деревья, и их неверный свет, падая сквозь зарешеченное окошко, заставлял тени танцевать на лице присевшего возле нее на корточки человека.
— Капуцина, ты слышишь меня? — спросил он, когда она открыла глаза.
Его красная униформа наконец дошла до ее сознания, и девочка несколько расслабилась, издав хриплый вздох облегчения. Ее посетитель был всего лишь подсобным рабочим, вроде тех, которые регулярно приходили, чтобы заменить ей испачканный матрас или вымыть заляпанный блевотиной пол. Они никогда не означали боли. Тем не менее она не стала ему отвечать. Говорить было слишком больно, а у нее не было ничего достаточно значительного, что она могла бы сказать.
— Я Лесоруб, — прошептал человек. — Твоя сестра поручила мне передать тебе вот это.
Он вытащил из кармана пачку сигарет.
— О! — сказала Капуцина, вспоминая свое желание — оно казалось таким отдаленным; детская прихоть, которую весь мир уже давно должен был забыть. Она улыбнулась, ее губа снова треснула, и струйка крови потекла ей в угол рта. — Значит, это правда! — прошептала она. — Мэрин послала тебя, чтобы спасти меня!
Усилие, потребовавшееся для столь пространной речи, отняло у нее все силы. Ее дыхание стало затрудненным, и она почувствовала головокружение.
— Да, — ответил человек, лицо которого по-прежнему скрывали тени. Он подождал, пока она немного отдышится, затем спросил: — Хочешь, я закурю для тебя одну?
— О, да, пожалуйста! — прошептала Капуцина. Ее голова все еще кружилась, однако она чувствовала себя так, словно ей снится чудесный сон.
Божественный запах горящих табачных листьев заклубился вокруг нее. Она ухватила тоненький цилиндрик двумя изуродованными пальцами, поднесла к губам и восторженно затянулась. Она уже упражнялась в курении раньше, без ведома Мэрин, но тогда это были всего лишь окурки, подобранные в канаве. Сейчас это было бесконечно лучше…
Она успела затянуться всего лишь два раза, прежде чем ее горло — содранное до мяса насосами, которыми ей прокачивали легкие после того, как топили в фекалиях животных — среагировало на терпкий дым. Она закашлялась; ее легкие горели огнем, а грудная клетка разваливалась на кусочки. В отчаянии она попыталась сесть на койке, и острая боль тут же пронизала такие части ее тела, на которые она никогда не обращала внимания до того, как оказалась в Тиргартене. Через какое-то время, однако, кашель унялся, а боль утихла.
Горящая сигарета упала на пол и продолжала дымиться там; Капуцина безуспешно вытягивала свои скованные руки, пытаясь до нее дотянуться. Лесоруб поднял ее и снова поднес к губам девочки. Капуцина сделала еще одну затяжку. На этот раз она не раскашлялась. Она ощутила, как ее разум несколько прояснился, и струйка новой энергии влилась в ее сосуды.
— Как… — начала она. Лесоруб угадал вопрос, который она хотела задать.
— Мы не можем вытащить тебя из тюрьмы, — объяснил он. — В любом случае, ты не в том состоянии, чтобы совершить побег. Ястребы набросятся на нас в мгновение ока.
— Да, понимаю… — произнесла Капуцина, хотя на самом деле ничего не понимала. Человек продолжал:
— Но Лесорубы не могут рисковать, что ты заговоришь. Они могут рискнуть, послав меня, потому что я ничего не знаю. Я только один раз виделся с Мэрин — за пределами Кольца, в палатках жестянщиков и старьевщиков.
— Я не понимаю, — проговорила девочка, закрывая глаза.
— Я пришел, чтобы прекратить твои мучения, — сказал он. — Я сделаю так, что тебе больше не будет больно.
— Это было бы очень хорошо, — медленно проговорила она, все еще в замешательстве. — Так ты, значит, доктор?
Он не ответил. В неверном сумраке камеры девочка увидела, как левая рука Лесоруба скользнула за его широкую спину. Когда она вновь появилась, она больше не была пустой. Капуцина наконец поняла, что он имел в виду.
— Какой у тебя большой пистолет… — прошептала она. Ее голос прерывался, поскольку не было никаких сомнений, что этот человек был послан Мэрин — Мэрин, которая была единственной, кто знал про сигареты, Мэрин, которая любила ее, чей посланник спас бы ее, если бы спасение было возможно. Девочка хотела крикнуть, позвать Мэрин, но у нее не оказалось голоса, легкие казались полными крови и невыкачанных экскрементов, для нее не осталось больше воздуха, и теперь меньше чем через секунду…
Лесоруб солгал ей. Ибо до тех пор, пока внутри ее черепа оставался мозг, ощущавший вещи, он терзался страхом столь сильным, что это последнее страдание было за пределами возможного постижения. А когда разбрызганные клочки этого мозга осели внутри ее пробитого черепа, и не осталось больше никого, кто мог бы ощущать что-либо вообще, — как можно было говорить о том, что она почувствовала прекращение боли?
Процедуру необходимо было провести тихо, поэтому на оружии был глушитель, почти удваивавший длину ствола. Он действительно заглушил звук выстрела, но пуля, вылетев с задней стороны черепа девочки, отрикошетила от бетонной стены с громким щелчком.
Когда Лесоруб, перезарядив пистолет и держа его наготове, открывал дверь камеры IB-4, он мог надеяться лишь на то, что непредвиденный шум остался незамеченным даже для чувствительных ушей Волков и Лисиц — иначе он, в свою очередь, был обречен. Вышло так, что щелчка пули действительно никто не заметил: его притушила толстая дверь камеры и заглушил постоянный шум, стоявший в подземельях. Таким образом Лесоруб смог выбраться из тюремного блока, выйти из Тиргартена и вернуться обратно к своим, чтобы доложить об успехе миссии.
Кто-то может сказать, что его успешный побег был просто удачей; но мы, рассказывающие эту историю, и вы, слушающие ее, знаем, что это не так. Это была рука судьбы — что, как встарь, принялась сплетать свои чудеса, помогая нам сделать первые шаги на пути к окончательному освобождению.
Вот почему мы празднуем сейчас память Капуцины, вот почему мы взрываем ее изображения из прессованной взрывчатки в день ее памяти (бывший день Святой Варвары), слыша в многократных раскатах этих взрывов эхо той первой трещины в тирании Садовников. Ибо хотя история о Капуцине и Волке может показаться невыносимо печальной, на самом деле она полна святой радости. Эта маленькая девочка не сошла со своего пути; она не поддалась соблазну лесной зелени; ее не покорили Волки, которых она так боялась. Она до самого конца осталась непобежденной и приняла благородную смерть, став мученицей нашего дела.
Так пусть же ее пример неизменно вдохновляет нас в нашей борьбе! Своей жертвой она сделала возможным все. Придет день, когда мы изгоним Садовников и отнимем у них свою родину. Придет день, когда мы вырвем с корнем деревья по всему Городу, выскребем вторгшуюся в него землю, опрыскаем отравой кусты и дотла выжжем цветы. Придет день, когда мы снова будем ходить лишь по голому камню, асфальту и бетону!
