Густав Эмар - Гипнотический роман
На всем полуострове есть только одно место, где европейцы и туземцы живут в полном согласии, и это место — пондишери последнее французское владение в Индостане Метисы выносят на своих плечах всю тяжесть предрассудков, столь дорогих английскому сердцу. Презираемые всеми, они считаются вне всякого сословия Индии.
Тщетно они пытались занять известное социальное положение среди европейцев. Колониальное правительство отвергает их. Вице — король в весьма редких случаях пользуется услугами туземцев, предпочитая им бомбейских гебров [Гебры — огнепоклонники] суратских евреев.
Гонимые отовсюду англичанами, с одной стороны, не пользуясь доверием туземцев, с другой стороны, индусские метисы вынуждены заниматься самыми скромными ремеслами и поэтому менее выгодными; из их среды вербуются переводчики, комиссионеры, разгрузчики, извозчики, жадно подкарауливающие в гаванях пассажиров. Внутри же страны их положение более тяжелое.
Несмотря на кровь цивилизованных народов, текущую в их жилах, они по натуре своей принадлежат скорее к азиатским варварам. Таким образом они представляют значительный контингент злоумышленников и участников разных тайных обществ, которыми так богат Индийский полуостров.
Кабир, более удачливый, чем другие метисы, сумел добиться от английского резидента права быть ниджигулским китмудгаром, что, впрочем, мало подняло его во мнении индусов. Но если эта должность что — либо значила для его существования, то его жизненные инстинкты и глубокая ненависть ко всему человечеству и к белым в особенности, унижение из — за происхождения делали его очень опасным негодяем с темным прошлым. Только днем он находился в Ниджигуле в сонливом бездействии бенгало, но с наступлением ночи его напрасно было искать там. Никто не мог сказать, куда он исчезает и какими темными и таинственными делами занимается до утра.
Женщина, которую он затащил во внутренний двор бенгало, сбросила с себя покрывало и открыла таким образом свою, по истине, редкую красоту. Тонкие черты ее матового лица, ее глаза, горевшие, как бриллианты, из — под темных бровей, длинные, закрывающие почти половину щеки ресницы, полные и красные, как спелая вишня, губы — все это представляло характерный и красивый тип чистокровной магратки.
Складки легкой, белоснежной одежды обрисовывали изящные формы ее тела. На ней была надета шоли, или короткая туника с открытыми рукавами и воротом, застегивающимся на груди. Вместо пояса, стан ее опоясывал сари, шарф, концы которого были прациозно переброшены через плечо. Костюм дополнялся узкими шелковыми панталонами, спускавшимися до лодыжек ног, украшенных браслетами, а к маленьким, словно детским, ножкам были привязаны легкие сандалии, увешанные по краям маленькими колокольчиками.
Но вся эта красивая одежда была покрыта пылью. Лицо молодой индуски было расстроено, глаза заплаканы и слезы неудержимо текли по ее нежным щечкам.
Гуссаин, спрятавшийся за колонной нисколько, по — видимому, не удивлялся красоте незнакомки. Однако, одна подробность ее костюма невольно привлекла его внимание, — это была фали, маленький золотой амулет на металлической цепочке, висевший у нее на шее.
Этот фали, с виду похожий на тот, который надевают молодые супруги, но для опытных глаз посвященного имеющий массу мелких отличительных признаков, указывал, что молодая женщина принадлежит к классу дева — даси, баядерок, нечто вроде древних весталок, которым некоторые киты Индии вверяют охрану своих таинственных святилищ. В этих святилищах баядерка должна, под страхом смерти, бодрствовать около идола, и фали, который она носит, служит символом ее брака с грозным божеством.
Гуссаин, догадавшись по амулету о социальном положении женщины, за которой подсматривал, возымел еще большее желание подслушать ее разговор с китмудгаром.
— Кабир, брат мой, — умоляла она, заклинаю тебя, — спаси меня!
Теперь было очевидно, что жрица была сестрою китмудгара.
Однако он, казалось, нисколько не был растроган этой мольбой, и устремил на сестру свирепый взгляд.
— Скажи же мне, наконец, вскричал он с угрозой, как все произошло!
— Я уже говорила тебе. Вчера я вошла в святилище, чтобы все приготовить и вдруг, к ужасу своему, заметила, что ящик похищен.
— Почему ты не уведомила верховного жреца, Тиравалювера, о пропаже ящика?
— Этим бы я подтвердила свою вину, что равносильно смертному приговору.
— Так для чего же ты говоришь об этом мне?
— Потому что этой ночью все непременно откроется. Я должна снять покрывало, закрывающее вход в святилище. Что со мной будет, когда все увидят, что оно пусто? Всю ночь я провела в слезах и, наконец, подумала о тебе.
Метис слушал свою сестру и ни один мускул его лица не дрогнул, ни одной искры жалости не блеснуло в его глазах. Наконец, он сказал:
— Слушай, Сита. Ты предала Кали и преступила ее законы. Ты допустила похитить священный ящик, данный на хранение тебе, и ты вдруг осмеливаешься молить меня о спасении! Не воображаешь ли ты, что я стану укрывать тебя от заслуженной кары! Или ты не знаешь, с кем ты говоришь?
— Я знаю, — тихо ответила девадаси, — знаю только одно, что ты мой брат; я знаю, что одинаковая кровь течет в наших жилах, и думаю, что ты, во имя нашей матери, не откажешься помочь мне.
— Тебе помочь?!. В чем? Как?
— А, почем я знаю!.. Сначала спрятаться здесь, а потом бежать, но куда? Я знаю свою секту, знаю, что меня будут преследовать, пока не насытятся моей кровью. А ты такой мужественный и ловкий, ты можешь отыскать для меня неизвестный никому уголок, где я безопасно пробуду некоторое время, а затем дашь мне другую одежду, денег, и я уйду далеко, далеко… может быть мне придется бежать из Индии и от кинжала правосудия.
Кабир не отвечал. Скрестивши на груди руки, оннеподвижно стоял перед сестрой. Темный огонь сверкал в его глазах. После продолжительного, тягостного молчания он начал говорить:
— Знаешь ли ты, какую я давал клятву, когда, будучи еще юношей, презираемый всеми и ненавидя всех, я предал свой дух Нирване и Кали, доброй богине, покровительнице угнетенных, и мстительнице за них?
— Увы! — прошептала молодая девушка.
— Клятва, которую требует богиня от своих последователей и которая только одна может дать доступ в таинства, требует чтобы посвящаемый отказался от всего земного, не имел ничего общего с людьми, отрекаясь от друзей, от семейства, от богов, когда богиня потребует крови от его крови и мяса от его мяса! И эту клятву я дал. Помнишь?
— Увы!
— Я ее дал и сдержу. Ты ведь тоже давала клятву. Сегодня я узнаю, что, по твоей оплошности, божественные таинства поруганы и открыты нашим врагам! Ибо англичане открыли священный ящик и нашли в нем нашего святого, и вскоре, без сомнения, мы увидим, что в наши убежища проникают их солдаты, мы подвергнемся следствию, розыску, даже, может быть, казням… И ты хочешь, чтобы я принял участие в твоей измене и твоем бесчестии!..
— Я сестра твоя!
— У меня нет сестры. Кали и ее последователи — мое единственное семейство. Без братьев моих, нирванистов, я оставался бы метисом, гонимым отовсюду и от всех вследствие своего несчастного происхождения, и влачил бы самое жалкое существование. Но они, не разделяющие глупых народных предрассудков, не признающие ни каст, ни происхождения, и для которых все, поклоняющиеся Кали, являются братьями, связанными общими таинствами, — они приняли меня, открыли мне свои объятия и сделали из раба, каким я был, человека. Я отрекаюсь от тебя, и проклинаю тебя! Я не брат твой, но судья. Так как ты предала нас, то я осуждаю тебя, и ты сейчас умрешь!
И быстро выхватив из — под одежды кинжал с коротким крепким клинком, он занес его над головой сестры. — Пощади! — вскричала Сита, бросаясь перед ним на колени. — Пощади! Кабир, сжалься, не убивай меня!
— Ты должна умереть и умрешь, — говорил метис, отыскивая глазами место, куда бы ее поразить.
— Сжалься! Я так еще молода, я не хочу умирать! Пощади!
Несчастная, с распустившимися волосами, на коленях ползала у ног своего палача, стараясь обнять его ноги, закрыла лицо руками, чтобы не видеть, по крайней мере, неизбежного удара, готового на нее обрушиться.
Кабир грубо оттолкнул ее… Потом, внезапно остановившись, он опустил свою вооруженную кинжалом руку…
— Хорошо, сказал он, ты не умрешь от моей руки. Да, это, впрочем, слишком слабое наказание для тебя, а твое преступление чрезмерно. Тебе отомстит сама Кали, на ее алтаре ты должна искупить свою измену!
Лишившись чувств от ужаса, Сита тяжело рухнула на землю. Ее била лихорадка. Она прекрасно понимала свою участь, которую готовила ей жестокость метиса, сейчас она как бы испытывала предназначенные ей мучения со всеми жестокостями, на произвол которых она будет отдана в святилище неумолимых нирванистов.
