Октябрьская страна (сборник) - Брэдбери Рэй Дуглас

– Buenos diaz, señora у señor![4] – сказал он, наконец обратив внимание на Джозефа и Мари.

– Это у вас тут las mommias?[5] – спросил Джозеф. – Скажите, они действительно существуют или это только легенда?

– Si[6], существуют, – ответил мужчина. – И именно у нас. В катакомбах.

– Por favor, – сказал Джозеф. – Yo quiero veo las mommias, si?[7]

– Si, señor.

– Me Espanol es mucho estupido, es muy malo[8], – извинился Джозеф.

– Да нет, что вы, señor. Вы прекрасно говорите! Сюда, пожалуйста.

Он провел их между двух увешанных цветами плит к большому надгробию, спрятанному в тени ограды. Широкое и плоское, оно, как и все остальные, было посыпано гравием, а в середине его имелась узкая деревянная дверь с висячим замком. Подалась дверь со скрипом, обнаружив под собой круглый люк с винтовой лестницей, уходящей под землю.

Джозеф не успел сделать и шага, как его жена поставила ногу на ступеньку.

– Подожди, – сказал он. – Давай я вперед.

– Да нет. Все в порядке, – одними губами проговорила Мари и тут же начала спускаться вниз по спирали, пока земля и темнота не поглотили ее. Двигалась она осторожно – ступеньки здесь были такие узенькие, что не сгодились бы даже ребенку. Стало совсем темно, и некоторое время она только по звукам шагов догадывалась, что смотритель идет за ней. Потом снова забрезжил свет, и наконец лестница вывела к длинному широкому коридору, стены которого были выкрашены белой краской.

Как оказалось, свет проникал сюда через небольшие готические окна, сделанные в сводчатом потолке. Высота стен говорила о том, что они углубились под землю футов на двадцать. Налево коридор тянулся пятьдесят футов, после чего упирался в стеклянную двустворчатую дверь, на которой было написано, что посторонним вход воспрещен. В правом же конце коридора возвышалась груда каких-то белых палочек и таких же белых гладких валунов.

– Это солдаты, которые сражались за отца Морелоса, – пояснил смотритель.

Они подошли к этому гигантскому складу поближе. Кости были уложены очень аккуратно – как дрова в поленнице, а поверх них такими же ровными рядами лежали черепа.

– Лично я ничего не имею против черепов и костей, – сказала Мари. – По-моему, в них нет совершенно ничего человеческого. Честное слово, я совсем не боюсь черепов и костей. Они все какие-то… насекомоподобные. К примеру, ребенок растет и даже не знает, что у него внутри скелет; для него в костях нет ничего плохого и страшного. Так же и я. Я не вижу на них никаких следов человека. Никаких остатков, которые могли бы вызвать ужас. Они… они слишком гладкие, чтобы их бояться. Настоящий ужас – это когда видишь что-то знакомое, но настолько измененное, что едва его узнаешь. А этих я совсем не узнаю. Они для меня как были скелеты, так и остаются скелетами. То, что я знала в них, изменилось настолько, что совсем исчезло, – а значит, не на что смотреть и нечего бояться. Правда же, забавно?

Джозеф кивнул.

Мари совсем расхрабрилась:

– Ну ладно, теперь давайте посмотрим мумии.

– Сюда, señora, – вежливо направил ее смотритель.

Они отошли от груды костей и зашагали к запрещенной стеклянной двери. Получив от Джозефа свой песо, смотритель торжественно распахнул дверь, и взору их открылся еще один коридор – узкий и длинный, – по стенам которого стояли люди.

– Боже правый! – воскликнул Джозеф.

Они были похожи на первоначальные заготовки скульптора – каркасы, на которые нанесен лишь первый слой глины, слегка обозначивший мускулы. Сто пятнадцать незаконченных статуй.

Пергаментная кожа была натянута между костей, как белье для просушки. Разложение не тронуло их – просто внутри высохли все соки.

– Все дело в сухом климате, – пояснил смотритель. – Поэтому они так хорошо сохраняются.

– И сколько же они здесь простояли? – спросил Джозеф.

– Некоторые один год, некоторые – пять, некоторые – десять, а некоторые и все семьдесят – да-да, señor.

Одна только мысль об этом вызывала ужас. Достаточно было посмотреть направо – и взгляд упирался в первого, как и все остальные, прикрепленного к стене с помощью крюка и проволоки. Его отвратительный вид казался просто насмешкой по сравнению со следующим телом, которое определенно принадлежало женщине – хотя верилось в это с трудом. При взгляде на третьего стыла в жилах кровь, а у четвертой – тоже женщины – было такое лицо, словно она извинялась за то, что умерла и находится в таком странном месте.

– Но почему они здесь? – спросил Джозеф.

– Их родственники не заплатили ренту за могилы.

– А что, существует какая-то рента?

– Si, señor. Двадцать песо в год. Или, если вам угодно, вы можете занять постоянное место – но тогда извольте выложить сто семьдесят песо. Сами знаете, народец тут у нас бедный – чтобы получить сто семьдесят песо, им приходится работать года два. Вот они и оставляют своих покойничков здесь. Ну конечно, первый год все платят двадцать песо и хоронят их в земле. Они-то надеются, что будут платить и на следующий год, и на послеследующий… Однако на следующий год вдруг оказывается, что совершенно необходимо купить нового осла. Или в семье появляется еще один лишний рот – а то и не один. А покойничек что – он ведь есть-то не просит. С другой стороны, и за плугом не ходит. А если, скажем, кто-то взял себе другую жену? Или у кого-то прохудилась крыша? В постель ведь мертвого не потянешь, и крышу он тоже не починит. Так на что люди скорее потратят свои денежки? А? То-то и оно…

– Ну и что дальше? – спросил Джозеф. – Ты слушаешь, Мари? – добавил он.

Мари считала тела. Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь…

– Что-что? – еле слышно переспросила она.

– Ты слушаешь?

– Думаю, да… Э-э… Что ты сказал? Ах да, слушаю, конечно слушаю.

Восемь, девять, десять, одиннадцать, двенадцать, тринадцать…

– А дальше… дальше в конце первого года я вызываю trabajando[9], он берет свою лопатку – и вперед. Откапывать. Знаете, на какую глубину мы их опускаем?

– Шесть футов? Насколько мне известно, это обычная глубина.

– А вот и не угадали, сеньор, а вот и не угадали. Поскольку мы почти что уверены, что ренту не заплатят, мы углубляемся всего на два фута. Так меньше возни, понимаете? Конечно, родственники умерших могут нас осуждать. Но мы делаем глубину и на три, и на четыре, и на пять, и на шесть футов – в зависимости от достатка семьи и от вероятности, что нам придется вскрывать эту могилу и доставать из нее тело. Следовательно, на шесть футов мы копаем, только если совершенно уверены, что нам больше не придется выкапывать. И знаете – мы еще ни разу не ошибались, просчитывая денежные возможности людей. Ни одной вскрытой шестифутовой могилы!

Двадцать один, двадцать два, двадцать три… Губы Мари двигались почти беззвучно.

– Ну вот. А тела, которые выкопаны, размещают там, у стены – рядом с остальными compañeros[10].

– И их родственники знают, что они там?

– Si. – Коротышка вытянул указательный палец. – Вот этот, уо veo?[11] Он из новеньких. Его madre у padre[12] знают, что он здесь. Да только есть ли у них деньги? То-то и оно, что нет.

– Какое ужасное горе для родителей!

– Ну что вы, им на это совершенно наплевать, – с подкупающей честностью ответил коротышка.

– Нет, ты только послушай, Мари!

– Что? – Тридцать, тридцать один, тридцать два, тридцать три, тридцать четыре… – Ну да, совершенно наплевать.

– А если ренту все же заплатят – ну потом? – поинтересовался Джозеф.