Нулевое досье - Гибсон Уильям
– Ваши вещи потрясающе сделаны.
– Я видела, что американская рубашка, которая в тысяча девятьсот тридцать пятом году стоила двадцать центов, часто сшита лучше любой современной. Но чтобы сегодня воссоздать такую рубашку, надо ехать в Японию, и розничная цена выйдет долларов триста. Мне стали попадаться люди, которые помнят, как делать настоящие вещи. И я знала, что моя манера одеваться всегда привлекала внимание. Некоторым хотелось носить то, что ношу я. Апробированное мною, как сказал бы Бигенд.
– Сейчас он апробирует костюмы, опасные для сетчатки.
– Он начисто лишен вкуса, но ведет себя так, будто специально его ампутировал. Может, и правда ампутировал. Почему-то после того, чем я для него занималась, мой единственный профессиональный талант пропал. Я была еще своего рода кулхантером, до того, как появилось само слово, но теперь этих кулхантеров каждый второй. Подозреваю, это тоже как-то связано с Губертом. Своего рода глобальная зараза.
– И вы начали шить одежду, в Чикаго?
– У нас пошли дети. – Она улыбнулась, глянула на экран, провела по нему пальцем. – Так что у меня было не слишком много свободного времени. Однако у мужа дела на работе шли хорошо, поэтому я могла экспериментировать. И поняла, что мне нравится.
– На ваши вещи был спрос.
– Поначалу меня это испугало. Я всего лишь хотела осваивать процесс, учиться и чтобы меня никто не трогал. Потом я вспомнила Губерта, его идеи, его проекты. Партизанские маркетинговые стратегии. Странные выверты привычной логики. Японскую концепцию секретного бренда. Создание параллельных микроэкономик, в которых знание важнее денег. Решила: у меня будет бренд, но секретный. Сама брендовость будет заключаться в секретности. Никакой рекламы. Вообще. Ни прессы, ни показов. Я буду делать, что делаю, как можно более скрытно. А скрытной я быть умею, отец научил.
– И у вас получилось.
– Возможно, даже слишком хорошо. Потому что сейчас надо либо переходить на следующий уровень, либо закрываться. Он знает? Что это я?
– Вряд ли.
– Подозревает?
– Если да, то очень искусно скрывает свои подозрения. А в данную минуту он целиком занят чрезвычайной ситуацией, которая не связана ни с вами, ни со мной.
– Коли так, он в своей стихии.
– Был. Насчет сейчас не уверена. Но в любом случае ему пока не до «Габриэль Хаундс».
– Довольно скоро он узнает, что это я. Мы отказываемся от секретности. Пришло время. Сегодняшний поп-ап – часть процесса.
– Он по-прежнему будет опасен.
– Именно это я хотела вам сказать. Со слов Мере я поняла, что вы уже имели дело с Бигендом и решили повторить.
– Я не собиралась этого делать.
– Разумеется. У него есть эта способность притягивать к себе. Надо увеличить расстояние. Знаю по опыту.
– Я уже предприняла шаги.
Женщина пристально взглянула на нее:
– Верю. И удачи вам. Сейчас начнется поп-ап, и я должна помогать Бо, но до тех пор хотела поблагодарить вас лично. Мере рассказала, что вы сделали, вернее, что отказались делать, и я вам очень признательна.
– Я всего лишь сделала, что должна была сделать. Точнее, не сделала того, чего не могла.
Они обе встали.
– Офигеть, блин, это прорыв! – раздался за норэном голос Клэмми.
70
Деформирующий камуфляж
От пингвина пахло крилоном, аэрозольной краской, которую нанесла на него Фиона. Милгрим, благодаря интересу Бигенда к военной форме, теперь знал о камуфляже невероятно много. Прежде он видел только два типа: из перетекающих пятен у американских солдат в его детстве и жутковато фотореалистичный, вроде охотничьего, у некоторых особо суровых наркодилеров в Нью-Джерси. Однако тот, про который рассказала Фиона, был для Милгрима новым. Она объяснила, что этот камуфляж изобрел художник, кубист[55]. Милгрим собирался его при случае загуглить. Фиона сказала, что от такой маскировки в их случае пользы мало, хотя все лучше, чем серебристый майлар. Впрочем, ей нравилось, что Гаррет предложил эту идею, которая, на взгляд Фионы, еще усиливала ощущение перформанса. По ее словам, она впервые видела, чтобы кто-нибудь действовал, как сейчас Гаррет, а тем более так стремительно.
На мотоциклетном дворе Фиона краской из баллончика нарисовала поверх серебристого майлара причудливые изогнутые линии с разбрызганными краями, как в граффити. У настоящего деформирующего камуфляжа были острые углы, объяснила она, но аэростат так не замаскируешь. Она сделала из картона трафарет, нанесла по нему кривые, потом еще раз прошлась тускло-серой краской по оставшимся серебристым участкам, а когда краска высохла, добавила по трафарету тусклых бежевых линий. Раскрашенный так пингвин не слился бы ни с каким фоном, и уж тем более с небом, но линии дробили его визуально, мешали определить как объект. И все же он оставался пингвином, пусть летающим, а теперь еще с тазером и дополнительной электроникой, которую Войтек прилепил ему на брюхо.
На айфоне появились элементы управления тазером, для большого и указательного пальца. Чтобы выстрелить, надо было нажать указательным пальцем другой руки. Милгрим раньше плохо представлял себе тазер, но теперь в основном понял. Если бы он случайно произвел выстрел здесь, в лас-вегасовском кубе, сжатый газ выбросил бы два зазубренных электрода на пятнадцатифутовых проводах. Выстрел можно произвести один, и только один. Если электроды вонзятся в безукоризненно белую стену, пингвин окажется привязанным к ней длинными проводами. И если снова нажать кружок на экране айфона, стена получит удар током. Стена, разумеется, ничего не почувствует, но если крючки зацепятся за человека, для чего собственно и предназначены, его сильно тряхнет. Убить не убьет, но оглушит, свалит с ног. И в игрушечной кабине, которую Войтек закрепил под брюхом дельфина, было тока не на один разряд.
Фиона сказала, что это так, свистелки-перделки, которые Гаррет решил приделать, потому что ему под руку подвернулся тазер, и Милгрим может о них не думать. Примерно то же пробурчал Войтек, когда они вернулись на «ямахе» и столкнулись с ним в дверях.
Но сам Гаррет в гостиничном номере Холлис сказал Милгриму совсем иное. Он сказал, что, поскольку Фиона будет управлять другим дроном, вертолетиком, пингвина придется взять на себя ему, Милгриму. Чтобы приглядывать за местностью в целом. Когда Милгрим спросил, за какой именно местностью, Гаррет ответил, что пока не знает, но уверен, Милгрим отлично справится. Милгрим, вспомнив, как приятно было кувыркать черного ската, решил обойтись кивком. Мысль, что ему поручают чем-то управлять, была совершенно новой. Обычно управляли другие, а он наблюдал. Впрочем, по большому счету ему и поручили наблюдать, пусть через камеру в пингвине. А про тазер, как сказала Фиона, можно просто не думать.
Управлять пингвином в тесном лас-вегасовском кубе было труднее, чем кувыркать ската. Если он ударялся о стену, Фиона видела и сердилась, так что Милгрим старался быть как можно аккуратнее. Она сказала, механизм в плавниках очень хрупкий, и если сломается, пингвин не сможет летать. Вообще-то, пингвины не летают, и этот был надувной, так что на самом деле он не летал, а плыл в воздухе, как в воде, причем мог делать это самостоятельно. Сейчас Милгрим тщательно следил, чтобы пингвин ничего самостоятельно не делал. Очень хотелось вынести его наружу и запустить по-настоящему, как Фиона запускала своего в Париже, но она сказала, нельзя. Во-первых, люди увидят и возбудятся, во-вторых, Гаррет велел ей не выпускать Милгрима на улицу.
Сидеть в кубе с Фионой было замечательно, но теперь Милгрим вспоминал пугающий душ в номере Холлис не столько со страхом, сколько с чем-то вроде тоски.
– Жалко, здесь нет душа, – сказал он, замедляя боковой поворот пингвина.
В плавности, с которой двигался аэростат, было что-то удивительно приятное. Милгрим дождался, когда тазер окажется внизу, и остановил поворот.
