Горец. Имперский рыцарь - Старицкий Дмитрий
Напоследок пристал Болинтер с идеей речной верфи, чтобы строить самоходные баржи с его движками. Для торговой навигации от нас до устья Данубия. Пришлось выбивать необходимое финансирование с Ремидия. Хоть это дело и крайне нужное для нас, но сам я уже не тянул, чисто финансово. И жена у меня не дочка Рокфеллера.
А тут еще железная дорога выставила счет за амортизацию рельсового пути. Товарняки мои по воинскому литеру даром гоняют от герцога к королю и обратно. А вот за пассажирский поезд пришлось раскошелиться. Совсем непредвиденные для меня оказались траты. Не страшные, в общем, но дыру в бюджете пробили неожиданную.
У меня опять нет свободных денег. Последние подкожные соцнакопления ушли на санитарный поезд. Разве что осталось камергерское жалованье для поддержки штанов.
Пора опять изобрести что-нибудь такое, от чего все запищат и вприпрыжку понесут мне свои денежки в клюве. Безопасную бритву «Жиллет», к примеру.
С речной верфью вышел вообще анекдот.
«Связист» от Моласа был грамотный и вычислил-таки царского шпиона среди беженцев.
Ну как шпиона… При остром желании, конечно, можно пришить шпионаж и дать десять лет без права переписки, но именно пришить… По гамбургскому счету, этот куявец в чине мичмана по адмиралтейству, командированный на Нысю для поднятия со дна реки железнодорожного парома, стал всего лишь жертвой обстоятельств и угодил в самую раздачу. По собственной дурости и дурацким обещаниям своего начальства приехал он на новое место службы с женой и ребенком. А тут наше генеральное наступление как раз.
Пока мазовшские саперы яростно держали прогрызающие их оборону наши войска, рванул мичман в поселок железнодорожников за женой и сыном. Поселок этот наши артиллеристы не обстреливали, и считалось, что это место самое безопасное на плацдарме.
И тут все решилось.
Лодки царцев разом все ушли на правый берег. Частью совсем пустыми.
Саперы, видя, что большие начальники просто бросили их «на мясо», сдались на милость победителя.
Жена мичмана быстро его переодела в старую одежду покойного мужа хозяйки дома, где они квартировали — тому эти тряпки больше уже никогда не пригодятся, а мундир его закопали в подполе. Так его вместе с остальными путейцами ольмюцкие генералы отселили из фронтовой зоны в Будвиц. Тужурка железнодорожного мастера, руки слесаря, мозги инженера.
Заявил он, что документы сгорели при обстреле. Поверили. Подозрений он ни у кого не вызвал. Тем более что не один он, а с женой и ребенком пяти лет. Какой шпион будет ребенка в мясорубку тащить? А что это его сын, никто не сомневался — портретное сходство было разительным. Крепкие гены у мужика. Доминантные.
Звали его Йозе Корсак. Был он военным специалистом по сухим докам, ремонту и подъему затонувших судов.
«Связист» прокачал его на косвенных… Нашел слабое место — семью и вымутил подписку о добровольном сотрудничестве с имперской военной разведкой. Теперь у Корсака обратного хода домой в Восточное царство не было. В глазах царского командования он теперь дезертир и предатель.
Мне даже жалко стало парня. Попал он как кур в ощип только из-за любви к присным своим.
Пользуясь тем, что испытываю нехватку специалистов, я этого мичмана у «связиста» нагло отобрал и приставил к верфи. Обломится Молас. Как обломился и его «связист», получивший от герцога за раскрытие «шпиона» медаль в утешение. А нечего и мечтать даже о забивании гвоздей микроскопом.
И то, что в благодарность мне мичман придумал, было гениально. Вместо обычного наклонного слипа на верфи предложил он строить сразу сухой док в узком затоне, вдававшемся в речной берег. И строить баржи в нем на кильблоках, а потом просто запускать воду, отворять ворота и выпускать готовое судно на фарватер своим ходом.
Затон отгородили от русла плотиной, отсыпанной паровыми бульдозерами. Откачали из него воду с помощью первых двигателей Болинтера собственного производства. Экскаватором вырыли котлован, а рутьеры с самосвальными тележками вывезли лишний грунт. Впервые применили в строительстве железобетон, и не только для стенок, но для дна этого дока. Помучились со шлюзовыми воротами, но в итоге все получилось. В рекордные сроки.
Пленные саперы взорвали плотину, и довольно долго потом пришлось проводить дноуглубительные работы арендованным в Винданбоне плавучим земснарядом. Не только около верфи, но и по берегам у планируемого речного пассажирского вокзала и торгового порта.
Первую баржу типа «корсак» заложили сразу композитной. Деревянная обшивка на стальном каркасе. Двигатель и рубка заднего расположения. Движитель — заднее колесо с плицами. Полезный объем трюма пять-шесть железнодорожных вагонов. Назвали «Калуга-1».
Незамерзающий водный путь сразу расширил географию поставок строительных материалов и позволил не перегружать ими железную дорогу, которую спешно модернизировали, переводя на два рельсовых пути до самого Втуца. В перспективе имперский Минфин выделял достаточные средства, чтобы протянуть двупутку до пересечения с трансконтинентальной магистралью.
Империя — это дороги.
Тем более что такого наплыва грубой рабочей силы, возможно, больше никогда и не случится. Война не вечна, и пленных придется отпускать по домам. Так что надо спешить воспользоваться таким ресурсом с максимальной отдачей.
Иванов флигель в дворцовом парке поразил меня скромностью своей обстановки и богатством научного инструментария. С поправкой на полвека. Половину приборов можно было с чистой совестью отправлять в музей техники, которого еще нет. Но, думаю, будет. Я постараюсь убедить руководство Политехнического общества в его нужности.
Во Втуце уже строится финансируемое по общественной подписке двухэтажное здание Минералогического музея, после того как кандидаты в «бадонские стипендиаты» под руководством моих химиков привели в порядок все имеющиеся собрания камней, долгие годы пылящихся в подвалах Политехнического общества в стройную коллекцию, годящуюся для публичного показа.
Построим и еще одно здание — для таких вот симпатичных лабораторных аппаратов откровенного стимпанковского вида. А то у Ивана даже первые гальванические батареи сохранились, которых больше нигде и не осталось уже.
Записи моего предшественника нашел в шкафу, стопкой амбарных книг. Этакая смесь метеорологических наблюдений, садовых опытов и дневников. Бегло пролистав их, я понял, что Иван-садовник сознательно отказался от прогрессорства в этом мире, уповая на «самую передовую в мире теорию» о производительных силах и производственных отношениях.
«Смена общественной формации должна вызреть в недрах старой формации, иначе все усилия зря. Еще можно вытащить из феодализма в социализм, минуя фазу капитализма, такие отсталые страны, как Монголия или Тува, и то при условии, что их патронирует Советский Союз как направляющая и идеологическая сила. А местная империя еще в капитализм как следует не вошла. И даже когда перейдет на индустриальный уклад экономики, то родовые пятна юнкерства, как писал Маркс, еще долго будут давать себя знать. И, безусловно, прав Каутский…» — писал доцент для самого себя на русском языке, которого тут никто, кроме него, не знал.
Абракадабра-рыба-птица-швабра… Лучше бы он что-нибудь про местную химию написал полезного. А то практически все дневниковые записи содержали именно такую белиберду.
«На местный горох законы Менделя не действуют».
«Мичурин идиот, а вот Лысенко прав. Селекция, селекция и еще раз селекция».
«Я в отчаянии… неужели все зря, и Вейсман шарлатан?..»
«Кто здесь провоцирует процесс брожения, если нет дрозофил?»
«Меня все больше увлекает графский сад как трудовой процесс и созерцание, а не как опытовая лаборатория. Я перестаю быть ученым и становлюсь совершенным обывателем. Прямо по Руссо… возделываю свой сад».
